Ревущие девяностые. Семена развала - Джозеф Стиглиц

Неравенство и рост относились к нашей сфере заботы. Ответственные государственные финансы были предположительно областью экономической политики консервативных республиканцев, но после двенадцати лет фискального расточительства, после снижения налогов, которое, по словам Рейгана, должно было самоокупиться за счет придания импульса экономике, чего на самом деле не произошло, на долю Клинтона досталась грязная работа расчистки мусорных куч, без какой-либо помощи со стороны республиканцев, единодушно выступивших против программы сокращения дефицита Клинтона.

Республиканская оппозиция сформулировала новую дьявольски хитроумную интерпретацию рейгановского сокращения налогов. Они стали утверждать: на самом деле они не верили в экономику предложения, что снижение налогов может «пришпорить» экономику настолько, что налоговые поступления и в самом деле возрастут. Они, конечно, знали, что будут дыры в федеральном бюджете, но надеялись, что этот дефицит средств вынудит сократить государственные расходы. Истинная их программа заключалась в том, чтобы спровоцировать резкое свертывание деятельности государства, и поскольку Рейган проталкивал огромное увеличение военных расходов и мало что делал для сокращения субсидий корпорациям, это означало гигантское урезание остальных государственных услуг.

Однако, запустив процесс, республиканцы не смогли осуществить задуманное сокращение этих остальных государственных услуг, вследствие чего они так и не смогли поставить бюджетный дефицит под контроль{25}. Шаманство в области экономической не сработало, и политическая смелость республиканцев иссякла: ведь гораздо легче снизить налоги, чем сократить расходы. Заклеймив в начале правления Клинтона демократов как придерживающихся курса «облагай налогом и трать», республиканцы надеялись еще раз свалить вину за бюджетный дефицит на демократов. Но Клинтон поверг их в изумление: он предложил не только сокращение расходов, но и повышение налогов. Таким образом, издержки корректировки распределялись между тем и другим вариантом экономической политики.

Формально сокращение дефицита — дело нехитрое: нужно сократить расходы и повысить налоги. Но и то и другое крайне неприятное дело с политической точки зрения. Хотя в основе поражения Буша в 1992 г. лежали, главным образом, плохие экономические результаты, его ограниченное повышение налогов — после его обещания этого не делать — достаточно дорого обошлось ему в политическом аспекте. Клинтон же принял очень смелое решение: не только сократить расходы, но и повысить налоги, преимущественно для богатых, которые захватили львиную долю результатов экономического роста двух предшествовавших десятилетий. Даже после повышения налогов уровень их благосостояния оставался гораздо выше, чем еще в недавнем прошлом, в резком контрасте со снижением доходов бедных слоев населения. Неудивительно, что решение Клинтона наткнулось на активную оппозицию: республиканцы уверяли, что налоги станут помехой экономическому росту. Но этого не случилось, на самом деле богатые продолжали становиться еще богаче относительно остального населения. Это был акт политического мужества — политический риск, который себя оправдал, но, как мы уже видели, причины успеха были вовсе не те, на которые мы и те, кто нас поддерживал, ссылались, когда разрабатывали и предлагали его.

Клинтон даже предложил совершенно блестящую идею: почему бы не облагать налогом «вред» — например загрязнение, а не «благо» — упорный труд и сбережения? Но загрязнители, те, кто выбрасывал газы, создающие парниковый эффект, источник глобального потепления, сопровождаемого хаотическими метеорологическими явлениями, причинившими такой большой ущерб в последние годы, и слышать не хотели об этом. Что, впрочем, совсем неудивительно. Энергетические компании объединились с производителями автомобилей и угольной промышленностью, образовав широкую коалицию эгоистических интересов, чтобы превратить то, что могло бы обеспечить широкую базу налогообложения, что увеличило бы нашу энергетическую независимость и экономическую эффективность, улучшив попутно состояние атмосферы, в ничтожный 4,3-процентный налог на бензин.

Сокращение дефицита придало драматический характер первым месяцам пребывания администрации Клинтона у власти. Шла борьба хороших парней против плохих, тех, кто выступал за ответственное отношение к государственным финансам против безответственных. В качестве Новых демократов мы чувствовали, что наше политическое будущее требует изменения имиджа демократической партии как «партии облагающих налогами и тратящих государственные средства» — хотя это значительно меньше сказалось на восприятии электоратом, чем мы надеялись, и мало изменило риторику республиканцев.

НЕ ЗАШЛИ ЛИ МЫ В СОКРАЩЕНИИ ДЕФИЦИТА СЛИШКОМ ДАЛЕКО

Однако, если отвлечься от проблем партийной политики и подойти к вопросу с точки зрения того, положительно ли это сказалось на ситуации сегодняшнего дня, я думаю, что в сокращении дефицита мы зашли слишком далеко и если мы не научимся правильному подходу к проблеме дефицита, экономическая политика в будущем окажется деформированной, а экономическое процветание — поставленным под угрозу. С течением времени даже администрация Клинтона все более и более запутывалась в вопросе о роли сокращения дефицита. Если сокращение дефицита вывело нас из рецессии, то другие страны, подвергшиеся рецессии, также должны сокращать свои дефициты, и эту политику по нашему настоянию МВФ навязывал развивающимся странам, причем с катастрофическими результатами, особенно в Восточной Азии и Латинской Америке. Но когда дело дошло до Европы и Японии, экономический рост которых оказывал сильнейшее влияние на наш экспорт и таким образом на наш рост, наша уверенность поколебалась. Я председательствовал в Комитете по экономической политике Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), куда входила группа промышленно развитых стран, объединившихся для того, чтобы делиться опытом и, соблюдая условия равенства, побуждать друг друга к проведению «хорошей» экономической политики. В середине девяностых годов шел здоровый экономический рост в странах с возникающими рыночными экономиками, но не в передовых промышленных странах. Америка настойчиво рекомендовала им более активную макроэкономическую политику роста. Они нуждались, например, в структурных реформах, изменении своего трудового законодательства; но с нашей точки зрения всего этого было недостаточно. Мы неоднократно призывали Японию и Европу к политике, стимулирующей экономический рост. Американская точка зрения была предельно ясна: Япония нуждается в дефицитном финансировании экономического роста, в стимулирующей макроэкономической политике.

Для экономики, столкнувшейся со спадом, выгоды, например, от увеличения государственных расходов намного превышают связанные с этим издержки, даже если эти увеличения происходят за счет бюджетного дефицита, расходы в этом случае являются высокорентабельными инвестициями. Когда экономика функционирует ниже уровня полной мощности — т.е. в состоянии рецессии — 100 млрд дополнительно израсходованных государством долларов, как правило, дают эффект увеличения ВВП, многократно превышающего эту сумму (в теории это называется эффектом мультипликатора). Для простоты пусть это будут 200 млрд долларов. Одним из главных выводов современной экономической науки является то, что рост порождает рост: если экономика растет день ото дня, то это увеличивает вероятность того, что она будет расти в будущем году и еще через год. Высокие темпы роста стимулируют научные исследования и дополнительные инвестиции. Соблюдая осторожность, допустим, что лишь половина из указанных 200 млрд сохранится в качестве устойчивого роста. Но и это уже означает, что 100 млрд разовых инвестиций, произведенных сегодня, обеспечили 100 млрд долларов ежегодного устойчивого прироста ВВП в дополнение к тем 200 млрд долларов, которые страна выиграла сразу же. Увеличится, однако, внешний долг страны; для Америки это означает, что нужно заимствовать 100 млрд долларов за рубежом под ставку, скажем, в 6 процентов. Короче, мы будем отдавать иностранцам 6 млрд долларов ежегодно, но 94 млрд долларов останутся при этом у нас дома.

Полезно было бы провести мысленный эксперимент: что произошло бы, если бы мы осуществили гораздо более умеренное сокращение дефицита? Экономическая наука не может проводить экспериментов в реальном формате, мы не сможем переиграть историю и поэтому никогда не сможем считать наши выводы достоверными. Однако мы вправе делать заявления такого рода, как, например, «мы исходим из предположения, что дела могли пойти по-другому, и если на самом деле исход оказался неудачным — поставить вопрос, могли ли бы мы действовать иначе?».