Дочь колдуньи - Кэтлин Кент

Огонь уничтожил траву, посаженную на корм скоту, но пощадил пшеницу. Пламя вплотную подошло к кукурузе, и ее шелковые метелки завяли, а листья, обернувшиеся вокруг початка, сморщились. К концу лета зерна из этих початков приобретут привкус гари, как если бы их запекали на углях. Наши потери были ощутимы, но не шли ни в какое сравнение с потерями некоторых из наших соседей. Больше других пострадали Холты — у них пропал почти весь урожай. Огонь успокоился, только пройдя по всему Ковшовому лугу и добравшись до реки Скуг. Когда, спустя несколько дней, Роберт Рассел пришел к нам жать пшеницу, он сказал, что Холты затаили на нас обиду, поскольку наши посевы уцелели, а их нет. Я увидела, что светлые брови Роберта почти полностью обгорели, а из ожоговых волдырей на одной щеке сочится жидкость. Его кожаная поддевка потрескалась и потемнела от огня. Мне стало жаль его, ведь у него не было жены, которая перевязала бы ему раны и починила жилет. Он овдовел много лет назад, и ему нужно было снова жениться, чтобы не испортить свою репутацию.

Роберт повернулся к матери и сказал с улыбкой:

— Сюзанна Холт говорит, что видела, как ты танцевала на косогоре, перед тем как ветер переменил направление.

Роберт часто позволял себе подшучивать над матерью, и если каждого из нас она испепелила бы взглядом, то в случае с Робертом она только опускала голову и улыбалась. Иногда у нее вспыхивали щеки, но только на секунду. Была бы я постарше, то могла бы догадаться, что мать, хотя и замужняя женщина, была слегка неравнодушна к обаятельному и красивому мужчине. Гремя кастрюлями у очага, она ответила:

— А я тут при чем, что их поля сгорели? Мне жаль. Неплохие люди. Но Сюзанна старая и полуслепая. Если я и танцевала, то только чтобы сбить пламя с подола юбки.

Позднее, смолов пшеницу на мельнице Паркера, мы отослали четыре мешка муки Сюзанне Холт, но испеченного из этой муки хлеба оказалось недостаточно, чтобы смягчить обиду.

Мы с Мерси худо-бедно помирились, и, пока косили пшеницу, она научила меня песенке, которую услышала от француза-зверолова, который торговал с индейцами. Слова были иностранными, и поскольку я не понимала, что они значат, то решила, что это колыбельная, так как слова звучали мягко и нежно. Но, скривив губы, она объяснила, что песня была о бабочке, которая летала от цветка к цветку, пока в полном блаженстве не упала под тяжестью пыльцы.

Когда созрела пшеница, у нас в запасе было не более восьми дней на уборку, прежде чем колосья раскроются и зерна начнут осыпаться. Все стебли были связаны и обмолочены в три дня. Снопов было много, может сто или больше, и все они были сухими, так что и молотить, и веять хлеб было легко. Больше всего мне нравилось веять, и я старалась, чтобы моя корзина подпрыгивала в такт с корзиной Мерси. Мы устроили соревнование, кто первый отделит мякину от зерен. Тогда она впервые заговорила о своей семье, которая пала жертвой индейцев-вабанаки. У нее были мать и отец, два старших брата и две сестры, младшей едва исполнилось четыре года. Индейцы подкрались на рассвете и подожгли крышу дома. Когда все начали выскакивать из дома, чтобы не сгореть заживо, их по очереди били по голове, и они валились замертво. Ее и старшего брата взяли в плен. Брат умер во время длинного перехода в Канаду. Закончив рассказ, она улыбнулась своей кривой улыбкой и сказала, обвив пальцами мое запястье:

— Но мне кажется, скоро у меня будет новая семья.

Этому не суждено было сбыться.

Мерси и мать стояли друг напротив друга, скрестив руки на груди и бросая убийственные взгляды. Был август, и, несмотря на ранний час, жара в общей комнате стояла невыносимая, потому что в очаге готовилась еда. По покрасневшему лицу Мерси струился пот, стекая на грудку фартука и покрывая влагой края ее чепца. У матери под мышками образовались большие темные пятна, но лицо в профиль оставалось спокойным и холодным, как могильный камень. Со спины казалось, что шнурки лифа вот-вот лопнут, — так она выгнула свою прямую спину. Я затаила дыхание и вела себя как мышь, ибо мне вовсе не хотелось, чтобы меня заметили и прогнали из комнаты.

Утро началось вполне мирно. На рассвете отец с Эндрю и Томом ушли на охоту. Ричард отправился на городской рынок с несколькими мешками молотой пшеницы на обмен. Мы, три женщины, встали рано, чтобы напечь хлеба на неделю. Я нарезала зелень из огорода и рассматривала веточки розмарина, разложенные на столе ароматными пучками. Внизу под дымоходом висел котелок с готовящимся к обеду зайцем, и вода в нем уже начала закипать. Поскольку никого из мужчин не было, мать с Мерси заткнули подолы юбок и фартуков за пояс, чтобы они не сковывали движение, и занялись очагом. Мать только что проверила локтем жар в углублении для выпечки и решила, что время пришло. Кожа на ее правой руке всегда оставалась гладкой, как попка у младенца, поскольку все волоски были опалены жаром от очага. Ханна сидела под столом у меня в ногах и увлеченно играла с деревянной ложкой, медленно водя ею поперек половых досок. Мать в то утро пребывала в приподнятом настроении, так как ей удалось вылечить дойную корову. Вымя у коровы распухло и болело от влажного жара, и она стала давать меньше молока. Каждый час мать клала на коровье вымя припарки из настоя болотных трав, пока опухоль не спала, и корова снова могла давать полную меру молока. Мерси сказала, что никогда не видела, чтобы корова с подобным недугом выздоровела так быстро.

Прошли долгожданные дожди. Пшеницу убрали, а кукуруза налилась и пошла в рост. Урожай кукурузы обещал быть обильным, а это означало, что излишки можно будет продать. Мать с воодушевлением строила планы о покупке жира для свечей и шерсти для пряжи осенью. Мечтала купить телочку и свинью, чтобы у нас было больше молока и мяса. Мерси, должно быть, тоже решила, что это подходящий день для торговли с матерью. Она заявила, что носит ребенка от Ричарда, и если мать хочет спасти честное имя сына, то нужно сыграть свадьбу. Желаемого эффекта она не достигла, поскольку блеяла, как связанный по ногам козленок. Когда она закончила, мать хлопнула заслонкой печи с такой силой, что Ханна вздрогнула и в страхе прижалась к моим ногам. И вот они стояли лицом к лицу, борясь с нахлынувшими чувствами, мать еле сдерживала гнев, а Мерси, полагаю, страх. Ричарду в июле исполнилось семнадцать, и он считался во всех отношениях взрослым мужчиной, который мог жениться, правда только с согласия отца.

Неожиданно мать закатала рукава и сказала:

— Ладно. Говоришь, носишь ребенка. Я должна сама убедиться, что это правда.

Мерси открыла рот от изумления и молча смотрела, как мать сметала ко мне в фартук зелень со стола.

— Господи, закрой рот. Я десяток раз была повитухой и насмотрелась на то, что ты скрываешь под юбкой. Ты что, думаешь, я отдам сына такой, как ты, не убедившись, что ты беременна?

Мерси застыла как вкопанная, глазами ища у меня помощи, но я была бессильна перед материнской яростью и могла лишь смотреть, как Мерси отправляется на скотобойню. Она попробовала возразить:

— Я вправду ношу ребенка. Ричард должен на мне жениться, иначе мне конец.

Мать ничего не сказала и лишь выжидающе стояла у стола с грозным видом. Я видела, как на лице Мерси хитрость сменилась ужасом. Но возможно, решив, что их забав с Ричардом было достаточно, чтобы ввести в заблуждение ее мучительницу, она взобралась на стол и легла на спину. Мать быстро задрала Мерси юбку, заставила ее согнуть ноги и рывком развела колени. Я отпрянула от стола, но все же успела кое-что рассмотреть. Несмотря на рассказы Маргарет, я толком не представляла, как выглядит зрелая женщина. Словно зачарованная, я наблюдала, как мать умело ее осматривает, а затем опускает юбку. Отойдя от стола, мать сказала:

— Твоя девственная плева невредима. Было бы удивительно, если бы ребенок прошел по родовому каналу, прежде чем в нем побывал мужчина.

Мерси села, громко причитая:

— Я ношу ребенка, я ношу ребенка!

Последнее слово она произнесла с завыванием, но мать это не тронуло. Мерси сидела на столе, рыдая и всхлипывая, пока не поняла, что это совершенно бесполезно. Она спрыгнула со стола и оправила помявшиеся юбку и фартук. Она собралась с духом и, утерев мокрый нос рукавом, сказала:

— Это из-за того, что я связана долговым договором, вы считаете, что я не пара вашему сыну. Не важно, что вы там говорите, он обязан на мне жениться и купить то, чем уже попользовался. Вы думаете, я нищая? Да у нашей семьи ферма в Топсфилде была получше вашей. Эта по сравнению с ней просто навозная куча.

Мне показалось, мать сперва готова была ее пожалеть, но все изменилось, когда Мерси перешла к оскорблениям.

— Твое положение незавидно. Ничего не поделаешь. Обстоятельства сделали тебя рабыней, но ты не получишь в мужья моего сына вовсе не поэтому. А потому, что ты подлая воровка и лгунья, которую я не потерплю в своем доме ни секунды. Я дала тебе кров, одевала и кормила, а ты отблагодарила тем, что крала еду у моих детей. Не думай, будто я не знаю, что ты таскала продукты, крала шерсть и срезала верхушки со свечей. Ты бы украла и прялку, если бы смогла спрятать ее под юбкой. За воровство я бы тебя еще могла простить, но не за ложь. Лгунью я не потерплю.