Константинопольский Патриархат и Россия. 1901–1914 - Лора Герд

Донос о. Ионы возымел свое действие: 2 декабря 1908 г., даже не попытавшись разобраться в ситуации, Синод постановил возвратить о. Павла в Воскресенский монастырь[177]. Далее бюрократическая машина начала действовать, и 11 сентября 1909 г. был издан указ хозяйственного управления при Синоде о прекращении высылки ему пособия[178].

О. Павел нашел защитника в лице посла И. А. Зиновьева, который признавал образ действий о. Ионы неправильным. По рекомендации Ф. И. Успенского о. Павел был назначен преподавателем закона Божия в русском коммерческом училище. И. А. Зиновьев также предложил ему совершать в Сан-Стефанском храме богослужения на греческом языке для местного населения. Все обязанности о. Павел выполнял, по словам посла, «с примерной добросовестностью». Удаление его, таким образом, «крайне невыгодно отразилось бы на деятельности учебных учреждений»[179]. Письмом от 9 июня 1909 г. о. Павел лично обратился к митрополиту Антонию Санкт-Петербургскому с просьбой об оставлении в Константинополе[180].

Назначение нового посла в Константинополе Н. В. Чарыкова было с большим удовлетворением встречено архимандритом Ионой, который, наконец, избавился от строгого надзора не благоволившего к нему И. А. Зиновьева. «Новое направление русской политики в церковных делах Востока, – писал он, – произвело отрадное впечатление на всех восточных христиан. Заявление нового посла России г. Чарыкова, сделанное Вселенскому патриарху, что Россия возвращается к своей традиционной политике покровительства православным всех племен, имеет весьма серьезное значение»[181]. Недавно, продолжал Иона, впервые за 10 лет патриарх удостоился в посольстве подобающего его высокому положению почетного приема. Далее начинается уничтожающая критика в адрес политики И. А. Зиновьева. «Я помню случай, – продолжает автор письма, – когда Вселенский патриарх во время визита в русское посольство чуть-чуть не был выгнан из комнаты. Я знаю случаи, когда по тайному требованию русского посла греческие митрополиты были отправляемы продажной турецкой администрацией в ссылку. […] Я помню, как мне рассказывали, что вследствие задержки денег из России учителя Халкинской богословской школы и чиновники патриархии по многим месяцам не получали жалования. Да, это было время настоящего похода против православия, и, как показали обстоятельства, на пользу Ватикана. Вся деятельность г. Зиновьева, казалось, была направлена к тому, чтобы озлобить против России всю греческую иерархию и вызвать церковную схизму». В упрек Зиновьеву о. Иона ставит молчание при заключении Митилинского договора Франции с Турцией, когда католикам было предоставлено преимущество в открытии школ и учреждений на территории Турции. Скандальным представлялось отсутствие посла и Ф. И. Успенского на празднике Торжества православия в Фанаре, при том что в тот же день в РАИКе была назначена лекция монаха-ассомпциониста[182].

Между тем Св. Синод, верный принятому решению, 6 февраля 1910 г. снова решительно потребовал возвращения иеромонаха Павла в Россию. Приехав в Петербург, о. Павел вновь обратился за помощью к И. А. Зиновьеву, теперь состоявшему членом Государственного совета, и тот 5 июня 1910 г. написал обер-прокурору С. М. Лукьянову письмо в его защиту[183]. В своем обращении к обер-прокурору о. Павел характеризует действия о. Ионы как «самоуправное, посредством обмана начальства, лишение меня должностей и службы»[184].

15 июня 1910 г. о. Павел обращается к С. М. Лукьянову с новым пространным письмом, в котором высказывает свои соображения по вопросу русской церковной политики на православном Востоке. «Есть в нашей церковной жизни одно явление, в высшей степени печального свойства – это все более и более возрастающее обособление, отчуждение нашей церкви от церковной жизни православного Востока, с которым – между тем – мы связаны таким глубоким духовным родством – единством веры и общением благодати. Говорим не об оскудении у нас симпатий „к грекам'' к чему весьма многие насмешливо готовы иногда свести дело, а о равнодушии и холодности, проявляемой, по-видимому, в самой церкви, к судьбам православия, и даже христианства на Востоке, по отношению к которым тщательно стараемся держаться в стороне»[185]. Далее автор письма снова поднимает многократно обсуждавшийся вопрос о назначении представителя Русской церкви в Константинополь. «Наша церковь и церковное правительство, – продолжает он, – не имеют на православном Востоке ни лиц, ни учреждений даже просто для того, чтобы через них обстоятельно и своевременно знать о происходящих там событиях и переменах в церковной жизни, не говоря уже о лицах и учреждениях, уполномоченных развивать какую-либо деятельность от имени русской Церкви и в ее интересах». Такое положение дел, по мнению о. Павла, совершенно ненормально и лишает Русскую церковь возможности осуществлять непосредственные контакты с Константинопольским патриархатом и влиять на положение дел в нем. В качестве примера он указывал на возникший незадолго до того кипрский церковный вопрос, когда патриархат сам проявил инициативу обратиться к Русской церкви с вопросом об избрании Кипрского архиепископа. «Ясно, что и церкви нашей необходимо иметь на Востоке свои органы, с помощью которых совершалось бы дело правильного осведомления ее относительно тамошней церковной жизни, а затем – и соответствующая деятельность на пользу наших церковных интересов. Словом, необходимо учреждение на православном Востоке русской церковной миссии. Эта необходимость, сознанная некогда, вызвала к жизни так называемую духовную нашу миссию в Иерусалиме. К сожалению, с течением времени иерусалимская миссия, совершенно затертая деятельностью Палестинского общества и по другим причинам, превратилась в простое общежитие монахов-требоисполнителей. А кроме того, Иерусалим хотя и важный, но не самый выдающийся центр церковной жизни на православном Востоке. Таким является – Константинополь, столица, местопребывание „вселенского" патриарха, турецкого парламента, послов великих держав». В заключение он предлагает свою кандидатуру в качестве представителя Русской церкви в Константинополе[186].

Но и на этот раз Св. Синод остался глух к его воззваниям. 19 июля 1910 г. о. Павел назначается смотрителем Торопецкого духовного училища[187], а 19 августа вышел приказ о прекращении переписки о дозволении о. Павлу возвратиться в Константинополь[188]. Таким образом, из-за личной ревности и мелких материальных соображений со стороны непосредственного начальника, по одному непроверенному доносу, этот несомненно талантливый и подготовленный для службы на Востоке человек был отстранен от деятельности в Константинополе. Данный случай в истории Русской церкви, к сожалению, не был единичным. Противостояние архимандрита Ионы послу И. А. Зиновьеву, исполненное ссор и обид на личной почве, является отражением как несогласованности позиций МИДа и Св. Синода, так и противоборства двух направлений русской политики – прославянской и русской имперской со стороны посла и Ф. И. Успенского и прогреческой в лице о. Ионы. По-разному понимаемый интерес России на православном Востоке приводил к печальным недоразумениям и открытым конфликтам. Таким образом, очередная возможность сближения России с греческим духовенством была упущена, равно как и очередная попытка учреждения постоянного духовного представительства в османской столице.

После ухода на покой 26 июля 1913 г. архимандрит Иона поселился в своем доме в Галатарии, вблизи храма-памятника в Сан-Стефано. Русское правительство назначило ему пенсию в размере 1000 рублей в год[189]. На его место был назначен ректор Тверской семинарии архимандрит Ювеналий (Машковский).

Может ли русский архиерей служить в Константинополе? Один канонический казус начала XX века

В 1907 г. по ходатайству российского посла в Риме Муравьева Св. Синодом была учреждена викарная Кронштадтская епископская кафедра для заведования русскими церквами Западной Европы. 28 июня 1907 г. на эту кафедру был назначен епископ Владимир (Путята). Согласно инструкции от 31 июля 1907 г., ему были подчинены все заграничные русские церкви за исключением Константинополя и Афин; мотивом такого исключения было наличие в этих городах древних православных епископских кафедр. Однако по определению Св. Синода от 2/24 сентября 1908 г. еп. Владимиру была дана новая инструкция о включении в сферу его деятельности также Константинополя и Афин. В конце 1908 г. он хотел посетить Афины с целью инспекции русской церкви, но это вызвало большое недовольство со стороны греческого духовенства; в результате поездка не состоялась[190].

Поездка еп. Владимира в Константинополь была запланирована на 1909 г. Поначалу патриарх Иоаким III благосклонно отнесся к этому намерению. Русский посол в Константинополе Н. В. Чарыков высказал мнение, что посещение еп. Владимиром русского храма в принципе возможно, но только при условии соблюдения канонических норм и тех форм, которые считаются патриархией достаточными для предотвращения недоразумения[191]. Напротив, настоятель русской посольской церкви в Константинополе архимандрит Иона (Byколов) не находил посещение еп. Владимира целесообразным. Дело в том, писал он, что вопрос обсуждался на заседании патриаршего Синода, и митрополиты Ксанфийский и Писидийский были против допущения Владимира к служению в Константинополе. Они высказывали опасения, что русские хотят поставить в Константинополе экзарха наподобие болгарского, а поминовение еп. Владимира на богослужении противоречит церковным канонам. «Настроение тревожное и опасное», – так резюмировал ситуацию архимандрит Иона; ради церковного мира от посещения нужно отказаться[192]. По материалам дипломатической переписки митрополит Санкт-Петербургский Антоний уже приготовил письмо к патриарху Иоакиму III с просьбой о разрешении еп. Владимиру служения в русской церкви, однако в ходе дальнейшего обсуждения возникли разногласия[193]. С одной стороны, в МИДе высказывались мнения, что поскольку русские посольские церкви подчиняются митрополиту Санкт-Петербургскому, а посольства, как и все дипломатические учреждения, пользуются правом экстерриториальности, то никакого разрешения Константинопольского патриарха на служение еп. Владимира вовсе не требуется. Более того, испрашивать подобное разрешение расценивалось как принижение достоинства России[194]. Противники этой точки зрения стояли за соблюдение буквы канонов и прав Константинопольского патриаршего престола.