Беспощадная война - Брайан Ламли

Замысел был таков: не ожидая ответов на письма, мы решили отправляем яйца в Америку, профессору Писли. Тот, конечно, получит корреспонденцию — высланную авиапочтой — раньше, чем посылку с опасным грузом, и, изучив наши инструкции, перешлет яйца — в течение суток — Росситеру Макдоналду в Сторнвей. Тому, в свою очередь, мы поручили незамедлительно переадресовать пакет матушке Квелли, а уж от этой «талантливой» леди яйца должны вернуться ко мне. Я не оговорился, указав себя последним адресатом продуманной почтовой цепи. Именно я был ее первым звеном, забрав накануне из Блаун Хауса аккуратно упакованную и готовую к пересылке коробку. По пути домой я опустил письма в почтовый ящик. Кроу настаивал именно на такой последовательности перемещений пресловутых яиц, потому что был абсолютно уверен в точности и аккуратности своего американского корреспондента — Уингейта Писли.

Я полностью согласился со своим многоопытным другом. Пора было убрать яйца из Блаун Хауса. Я даже настаивал на этом. Они слишком долго находились в одном месте. Их присутствие начало тяготить моего друга. Он чувствовал все нарастающую напряженность и стал вздрагивать от внезапного скрипа половиц и шороха деревьев в саду его загородного дома.

Но зная в чем дело я не видел в его нервозности ничего удивительного. Конечно, Кроу страдал от переутомления, однако осознание близости этих проклятых яиц только усугубляло его состояние. Казалось, он постарел на несколько лет. Я боялся, не приведет ли такое резкое ухудшение здоровья к психическому недомоганию, как это и произошло с сэром Эмери Уэнди-Смитом.

Не удивительно, что я почти не спал в эту ночь. Я лежал в уютной постели за надежными стенами своего дома из серого камня обдумывая наш новый замысел. Я принял его полностью, но необходимо было уточнить все подробности, хотя бы для того, чтобы прояснить общую картину. Честно сказать, моя бедная голова гудела, словно с похмелья. Ну и конечно была другая — более существенная причина моей бессонницы — коробка с блестящими шарами лежала на столике в изголовье моей постели!

Беспокойно терзая подушку, я обдумывал наш замысел то с одной, то с другой стороны, отыскивая возможные промахи — и не находил никаких просчетов — ни в решении Кроу запутать отродье Шудде-Мьелла, ни в предпосылках его невероятной теории. Но тем не менее я чувствовал, что здесь кроется какая-то роковая ошибка! Мысль о ней затаилась, где-то в дальнем уголке моего сознания, но не выходила на поверхность.

Если бы только туман в голове рассеялся. Верно, мое настроение сокрушающей депрессии исчезло, но теперь мне предстояло преодолеть смог нерешительности!

Конечно, я не был лично знаком с корреспондентами Кроу, но мой друг безгранично верил им, особенно Писли. Кроу в своем послании рассказал о фантастической угрозе Земле — в чисто гипотетическом плане, но достаточно убедительно, чтобы вовлечь профессора в борьбу с чудовищами. Правда, если бы я давно не знал Титуса Кроу, то и сам принял бы его рассказ за бред сумасшедшего и не спешил бы выполнить его странные пожелания.

Сообщив Писли больше, чем следовало, — с моей точки зрения — Кроу поставил под удар все наше предприятие. Я напомнил Титусу его же собственные слова: «Будь я проклят, если знаю, кому могу довериться…»

Но он только хмыкнул в ответ и заявил, что в любом случае — просто ради старой дружбы — Писли выполнит его просьбу по отношению коробки с яйцами.

Кроу рассчитывал, что эта затея с пересылкой даст ему хотя бы три недели, чтобы подготовиться. Я раздумывал над этим и…

Вот оно!

Что же это была за мысль, промелькнувшая, когда я подумал, что путешествие яиц начнется утром?

Нет, пока я старался ухватить ее, она снова ускользнула в туман. Я расстроился и решил перехитрить упрямую мысль: игнорировать ее и дать ей вынырнуть в подходящее время. Такое со мной случалось и прежде — но в данных обстоятельствах это почему-то сильно меня тревожило.

Ворочаясь на постели, я то и дело поглядывал на коробку с таинственным содержимым, и очень живо представлял жемчужные сияющие шары в темноте их картонного гроба. Потом мои мысли потекли по другому руслу…

Я попытался расспросить Кроу о «коробке» — инкубаторе, обнаруженном Уэнди-Смитом на месте мертвого Гхарне.

Кроме того я хотел знать, почему не было подобного устройства в харденской пещере-туннеле. Но усталый оккультист (или мне следует называть его «ученым»?) сам испытывал замешательство по этому поводу. Поразмышляв немного, он вдруг забеспокоился и попытался уклониться от дальнейших вопросов, заявив что-то невнятное о разных климатических условиях этих мест.

Но что за изображения украшали тот каменный ящик, не унимался я. Мой ученый друг содрогнулся и порекомендовал, как и сэр Эмери своему племяннику, обратиться к трудам Коммодуса и одержимого ведьмами Каракаллы. Титусу — по его словам — хватало кошмарных сцен и из его собственных снов, так что не было надобности в созерцании ужасных рисунков, воспроизведенных другими. Кстати он считал, что картинки на стенах харденской пещеры, которые видел Бентхем, содержали куда больше информации, и были не простыми непристойными изображениями. Титус Кроу считал, что инспектор не рассказывал об этом вполне сознательно! Его слова только подстегнули мое любопытство, и в конце концов Кроу вынужден был сдаться. Он подробно и четко описал некоторые из своих снов. Порой он видел почти символический комок отвратительных щупальцев, стремящихся к поверхности; а иногда — сцены, происшедшие на поверхности земли и наполненные, в отличие от подземных, бесконечным ужасом!

Я с живостью вспомнил голос Кроу, его ломкий, высокий голос, больше подходящий приговоренному к смертной казни:

— В одном из снов тварей было четыре. Они ползли, словно гигантские гусеницы, отталкиваясь от земли извивающимися щупальцами. Из широко разинутых ртов текла пенистая слюна. Они окружили женщину и разорвали ее на части могучими мерзкими конечностями. Их серые тела забрызгала кровь несчастной жертвы…

— Но, Господи, где же у них… пасть? — Мой голос понизился до шепота.

Даже задавая этот вопрос, я знал, что мне не понравится ответ.

— Постарайтесь отречься от привычных образов, Анри, — тихо посоветовал Кроу. — Вообще, что бы вы ни делали, не углубляйтесь в подробности. Эти твари совсем другие.

Вспомнив слова и тон Кроу, я инстинктивно потянулся и включил свет. Впрочем, это не помогло. Зато вдруг всплыла в памяти строчка из древнего Ибншакабао из его зашифрованных «Отражений», повторенная, как я знал, Альхазредом в «Некрономиконе»: «Нет предела злобности разума, если у существ нет головы!» Боги! Есть разум и пасть, но нет головы!