Не от мира сего - Иеромонах Дамаскин (Христенсен)

Приди Христос в мир сегодняшний, знаете, что бы с Ним сделали? Посадили бы вместе с апостолами в сумасшедший дом. Мир распял бы Христа точно так же, как и 2000 лет назад. Ничему‑то люди не научились, разве что более изощренному фарисейству. А случись мне в один прекрасный день сказать своим студентам, что вся мирская ученость — пустое по сравнению с нашим долгом почитать Бога и служить Ему, признать Того, Кто, вочеловечившись, принял смерть во искупление наших грехов, — моя аудитория рассмеялась бы мне в лицо, а университетское начальство, прознай об этом, уволило бы меня в одночасье: проповедовать Истину в университетах не дозволяется. Мы говорим, что живем в христианском мире. Неправда! Сейчас век язычества, век гонений Христа, пострашнее, чем 2000 лет назад. Недавно один католический священник дерзнул заявить в университете Лос–Анджелеса, что там царит языческая атмосфера. Тут же университетские власти объявили его «фанатиком» и «сумасшедшим». А он лишь сказал правду, но людям она ненавистна, они бы с радостью распяли Христа вновь, окажись Он среди них.

Я — христианин и постараюсь честно жить в своей вере. Христос повелел нам оставить всё имущество и идти за Ним. Я еще пока далек от этого. Но постараюсь иметь не больше, чем нужно для жизни. Если удастся, буду подрабатывать в университете (с год или два). Остальное же время посвящу Господу, служа Ему дарованными мне талантами. Раз сейчас выпала такая возможность, ее нужно использовать. Мой профессор (Будберг), сам русский по национальности, даже и не пытался меня отговаривать (у русских, пожалуй, как ни у какого другого народа, самая истовая любовь к Богу). Он‑то знает, сколь стремление к Истине, стремление к Богу важнее благополучия, денег, славы.

Я лишь поступаю по совести: себя не обманешь. И знаю, что прав. Если оное служение — безумие в глазах мира, то отвечу словами апостола Павла: «Всё служение этому миру- безумие в глазах Господа». Как легко всё забывается!

Однако пора возвращаться к китайскому переводу.

Привет Эйлин.

Евгений.

Мать, узнав, что Евгений собирается оставить преподавательскую карьеру и «иметь не больше, чем нужно для жизни», и впрямь пришла в ужас. Как она гордилась его наградами, членством в престижном научном обществе! Что же будет теперь? Она возлагала на Евгения такие надежды, а он вместо того, чтобы пойти по стопам благоденствующего брата, избрал стезю отца — нищего дворника! Не скоро еще прозреет она и поймет, что Евгению уготован иной путь, вступить на него можно было, лишь сойдя с проторенной дороги.

Когда‑то Евгений примыкал к «сердитым молодым людям». Но он всегда существенно от них отличался: обычный «сердитый», воспитанный на современной культуре, звал к новому порядку, Евгений же, тяготевший к культуре былых времен, тянулся к порядку старому, когда еще ценились достоинство и разум.

В университетах его особенно раздражало, когда коллеги–преподаватели говорили: «Возьми эту идейку и копай себе. Глядишь, что‑нибудь да накопаешь!» И впрямь появился «труд» — сравнительный анализ уборных в Древнем Китае — и его признали блестящим, выдающимся! Евгений не представлял, как можно изучать культуру не ради познания истины, и, если вдохновенье черпают в древних уборных, значит что‑то неладно в науке и ему там делать нечего. Хвалебные отзывы о вышеуказанной работе, которые он позже цитировал, явились последней каплей — Евгений решил оставить научный мир.

Избрал же он путь философа, путь тернистый, на котором поджидало немало страданий. В 1960 году он записал в дневнике: «Настоящий (а не «штатный» университетский) философ тот, для кого жить значит мыслить, а следовательно, и много страдать.

«Философия как дело жизни и смерти» — вот девиз настоящего философа. Он влюблен в мысль, и ничто не свернет его с пути. Однако мысль не должна превращаться в кумира, иначе она застит Истину (хотя мыслью Истину до конца всё равно не познать). И всё‑таки уважаю тех, кто избрал своим кумиром мысль, а не «положение в обществе» или «здравый смысл». В этом проявляется цельность Ницше, он истязал себя мыслью, чего не скажешь про Юма, разочаровавшегося в философии. Тот мыслитель велик, кто до конца идет своим путем и постигает даже то, что за пределами мысли. Правда, для этого мало быть просто «философом», нужно возрасти в человеческом естестве.

Вернусь, однако, к исходному: мыслить значит страдать. Мысль, коли она ваша, не просто «выдумана», она выстрадана, она выстрадана всей нашей жизнью».

. Освободившись от университета, Евгений всерьез взялся за книгу. Он кропотливо собирал материал о настоящем и прошлом вероотступничестве, о его вероятном развитии в будущем. Поразительно, сколько он прочитал! Он ходил по библиотекам, по букинистическим магазинам Сан–Франциско и приносил домой охапки книг, не обходил вниманием газетные и журнальные статьи, полезные в работе.

Он жил согласно своим убеждениям: ради философии — «мудролюбия» — можно и пострадать. Отказавшись от преподавательского заработка, он теперь не гнушался самой простой работой: убирал и мыл посуду в ресторанах, выносил мусор, дворничал. В этом он походил на отца, кто, по словам Эстер, не отказывался от черной работы. Евгению же, привыкшему к миру науки, пришлось тяжело. В письме к Алисон он говорил: «Теперь мне понятнее положение пролетариев, которых работа оглушает и отупляет». Но сам он нарочно выбирал труд потяжелее — лишь бы не требовал умственного напряжения, лишь бы не отвлекал от дум о книге.

Он не надеялся, что книга его будет раскупаться, о чём сразу написал родителям. Он приносил жертву любви Истине. Обратимся опять к его дневнику: «Давайте пройдем мимо тех, кто ищет Истину ради «причин и следствий». Нас влечет к ней некое внутреннее побуждение. А если мы ищем Истину ради чего‑то, если она — лишь средство, то мы не любим Истину, и нам ее не найти, и она не сделает нас свободными».

Замысел созрел

ЗАМЫШЛЯЯ «Царство человеческое и Царство Божие», Евгений уже ответил для себя на многие вопросы, мучившие, пока он работал над расширенным вариантом «Псевдорелгии». Самым трудным и самым важным представлялся вопрос об отношении христианства к другим религиям. Евгений даже подумывал об отдельной книге на эту тему. В 1959 году он попытался приспособить «всеобъемлющее единство религий» к своему тогдашнему пониманию христианства, полагая, что все истинные религии указывают действенные пути к личному спасению или приобщению Бога, но лишь в вочеловечившемся Боге, Иисусе Христе, — искупление Адамова грехопадения. В 1961 году Евгений демонстрирует уже иные, более жесткие взгляды, не допуская компромиссов между различными вероисповеданиями.

Он писал: «Истина открыта нехристианским религиям в разной степени. Несомненно, всякое учение, держащееся корней, содержит истину, но вот в какой мере? Истина одной религии никогда в точности не соответствует другой, и все они несравнимы с истиной христианства — учением неповторимым (с чем ни одна другая религия не хочет полностью примириться). Уравнивание разных учений, «всеобъемлющее единство» религий — порождение наших времен, современного упрощенческого мышления, не способного ни понять основные различия между религиями, ни оценить уникальность христианства, которое по сравнению с другими, в определенном видении (и это существенно) даже нельзя назвать «религией»».

. Христос требует, чтобы мы, не пытаясь понять разумом, приняли страдания, смерть и воскресение для вечной жизни в Нем. Бесспорно, Христос — духовная основа западной цивилизации, но Он ни слова не говорил о «сравнительном анализе религий».

Несмотря на всё «понимание» теперешних мудрецов, они слепцы по сравнению с менее искушенными, «наивными» христианами, которых презирают. А те меж тем, не обращая внимания на все премудрости иных религий, держатся Божественного «безумного» христианства, которого не понять умом, но которое мудрее всех религий».

. Евгений полагал, что нынешнее вероотступничество западной культуры коренится в отделении римской Церкви в XI веке. «Модернизм появился не сразу и не вдруг, первопричина — в личностных изменениях западноеврепейского человека. Только в восточноевропейском православии можно найти мерило современному отходу от Истины, т. е. модернизму».

Евгений понимал, что его подход по своей сути нетерпим для современного сознания. В черновике предисловия он писал, что рискует навлечь на себя обвинения в «чересчур резком тоне» и в «оскорблении искренне верующих людей, держащихся другого мнения». Первыми, как он считал, «возмутятся люди с «обедненным» сердцем: такие обычно ратуют за (или против) Христа, а сердце их хладно. Жизнь свою они выстраивают разумом, душа безмолвствует». Таким людям Евгений указал: «Что бы ни было до Христа, после Его пришествия душе уже нельзя молчать». Иных, отвергающих христианство по невежеству, не зная его сути, Евгений заверил, что «христианство во всей полноте не лучше, а гораздо «хуже», чем они предполагают, оно еще более резко и нетерпимо. во всём, что касается живой Истины».