Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин - Андрей Добров

–  А скажи, зачем ты нам помогаешь? – спросил я ее.

Женщина остановилась, повернулась ко мне и вытерла широкой ладонью лоб.

–  Он вот, – ткнула она локтем в сторону певца за моей спиной, – защитить меня хотел.

Потом она отвернулась, перехватила поудобнее свой фонарь, и мы пошли дальше.

Наконец, через десять или пятнадцать минут мы, повернув сильно влево, поднялись по земляным ступенькам и уперлись в кладку темного от времени кирпича, в которой была старая дверь из давно посеревшего и подгнившего по краям дерева.

–  Сюда, – сказала Агафья. – Тока я не пойду. Мне больше не надо.

–  А раньше надо было? – спросил я.

Агафья пожала плечами, покрытыми старым ее платком.

–  Ты давеча меня про ребеночка спрашивал. Я ведь что? Хотела ребеночка вытравить. Пошла сюда вот – к Полковнику. Он хоть и доктор, а из военных. Тока он беленькой сильно балуется. Я пришла, а он спит. Потом пришла – гонит. Руки у него дрожат. Раньше хороший был доктор. А теперь…

Агафья сплюнула.

–  Доктор хороший. Был. Человек – злой.

–  Понятно. А как ты здесь оказалась? Хочу поблагодарить тебя.

Агафья махнула рукой:

–  Не за что. Меня мой послал – ведра выносить. Ну, тот, который деньги мои в «Каторге» отобрал. Обозлился из-за вас. А я – вон чего.

Больше она ничего не сказала, а просто протиснулась мимо нас и ушла.

Мы остались вдвоем.

–  Не показалось вам странным, Владимир Алексеевич… – начал Шаляпин.

–  Да, – кивнул я. – Но предлагаю об этом поговорить там. – Я указал пальцем на дверь.

Шаляпин взялся за почерневшую железную ручку и попытался открыть дверь.

–  Заперто.

–  Наверное, изнутри на щеколду закрыл, – предположил я.

–  Будем ломать?

–  Дайте-ка, – попросил я, и певец отступил.

Я схватил ручку и осторожно подергал. Потом замер и рванул дверь посильнее. Послышался металлический стук – дверь распахнулась. На – полу с той стороны валялся сорванный мной крючок.

Мы молча вбежали в помещение за дверью и попытались осветить его светом двух своих огарков.

–  Ну как, есть тут кто? – спросил Шаляпин.

–  Не похоже…

–  Смотрите!

Шаляпин стоял возле большой металлической кровати, со столешницей, положенной вместо сетки. Над кроватью на веревке висела большая лампа.

–  Похоже на операционный стол.

–  Попробуйте зажечь эту лампу. Вдруг керосин еще остался?

Шаляпин со скрипом вывинтил побольше фитиля и приложил к нему огонек своей свечи. К счастью, в лампе действительно был керосин, и скоро помещение, в которое мы попали, осветилось неярким светом.

–  Это не похоже на нору, – сказал Шаляпин, задувая свою свечу.

Действительно, это был старинный подвал с кирпичными сводами – вернее, небольшая его часть, огороженная стенками более свежей кладки.

–  Смотрите – там были окна, – указал вверх Шаляпин.

Действительно, наверху можно было разглядеть несколько высоких и узких прямоугольников, также заложенных кирпичом.

–  Век, наверное, семнадцатый или восемнадцатый, – ответил я. – Это подвал прежнего дома. Наверное, сам дом снесли, а подвал так глубоко ушел в землю, что его решили не трогать, а строить прямо поверху. На старом фундаменте. В Москве таких немало.

–  Значит, тут может быть ход наверх? – предположил Шаляпин. – Или нет?

–  Не знаю, – отозвался я, все еще осматриваясь.

По стенам я заметил несколько полок с банками. Дальше стоял стол с табуретом – вместо передних ножек он опирался на кирпичи. За столом на стене висел старый вытертый ковер. Я подошел к столу – явно принесенному сюда со свалки. Ящиков не было, а на самом столе лежало несколько справочников по медицине – замусоленных и испачканных. Тут же в картонной коробке – ржавые медицинские инструменты: трубка для прослушивания дыхания, пара скальпелей и молоточек.

–  Мда-а-а… – произнес я. Мне было страшно даже представить себе визит к эдакому врачу. Услышав стеклянное позвякивание, я посмотрел на Шаляпина и увидел, как он берет одну из пыльных банок с полки.

–  Не трогайте! – крикнул я певцу. Потом подошел и взял банку из его руки.

–  Дайте мне, тут надо осторожно!

Вытащив хорошо притертую деревянную крышку, я, держа банку подальше от лица, принюхался.

–  Хлороформ. Вот тут он «малинку» смешивал.

Я передал банку Шаляпину, чтобы он поставил ее обратно, а потом сел на табурет у стола.

–  Ну что, Федор Иванович, вот мы здесь, а доктора и нет.

Шаляпин пожал плечами:

–  Может, прогуляться вышел?

–  Подождем?

–  Подождем. Я, если честно, устал. Не готов прямо сейчас обратно идти. И к тому же – вдруг он вернется? Тут мы его и возьмем – тепленького.

Певец сел прямо на стол, похлопал по карманам.

–  Черт! А портсигар-то… прихватили с собой!

–  Кто?

–  Да те двое, что меня утащили. Какой был портсигар! Вот ведь, сволочи!

–  Это тот самый – серебряный?

Шаляпин мрачно кивнул и грохнул кулаком по столу:

–  Вот сволочи!

Было видно, что пропажа портсигара очень его огорчила.

–  Да и закурить теперь нечего! А курить охота!

–  Не осталось ли у вас махорки?

Он пошарил по карманам и выудил несколько мятых обрывков газеты. Но махорка, вероятно, рассыпалась, когда его тащили по подземелью. Шаляпин наскреб всего одну щепотку, смешанную с грязью, печально посмотрел на нее и попытался скрутить самокрутку. Но прикурив от лампы, он всего раз затянулся, а потом сплюнул, вытер крошки табака с губ и бросил окурок на пол.

–  Гадость! Давайте, что ли, поговорим? Может, и курить расхочется?

–  Давайте.

–  Там у двери я спросил – не кажется ли вам странным то, что говорила Агафья про этого – как она его назвала – Полковника?

–  То, что у него руки трясутся? Конечно, я отметил это. Если у него так сильно трясутся руки, то он не мог оперировать мальчика.

–  Именно.

–  К тому же посмотрите вокруг. – Я обвел рукой подвал. – Вряд ли он стал бы отмывать ребенка и одевать его в чистую рубаху.

–  Вряд ли, – отозвался Шаляпин. – Но почему Полковник?

–  Да-да, интересно. Может, он военный?

–  Военный врач?

–  Да. Из бывших.

Шаляпин недоверчиво покачал головой:

–  Чтобы врач, да еще военный опустился до такого состояния? Чтобы крал детей? Чтобы стал убийцей? Не верится мне…

Я усмехнулся:

–  Ну, Федор Иванович, на Хитровке кого только не встретишь! Взять хоть вашу Агафью!

–  Так-то уж она и моя?

–  А знаете ли вы, – спросил я, – что родилась она в приличной семье и получила хорошее воспитание? А ведь она родом откуда-то с Волги – то ли из Царицына, то ли из Симбирска. Я как-то с ней даже по-французски говорил – она его знает намного лучше, чем я.

–  Не может быть!

–  Да-да. По молодости влюбилась в офицера и сбежала с ним. А он оказался подлецом – воспользовался девушкой и бросил. В семью вернуться она не смогла – после такого позора. Подалась на Москву, в горничные. И опять попала к подонку. Сбежала от него, скиталась по улицам, а оттуда – на Хитровскую, тут ее и заприметил сутенер, стал ее «котом». А дальше – вниз, по накатанной дорожке. И вот – вы видели, до чего дошла! «Ведра выносит»! Кошмар!

–  Да уж, – пробормотал певец, – грязная работенка.

–  Это, простите, только так говорится – «ведра выносит». Она не просто ведра выносит – там же каторжники иногда по месяцу и более сидят без женщин. Так что наказание заключается не в том, чтобы вынести поганое ведро – нет. Ее там насилуют с позволения «кота».

Шаляпин уставился на меня широко раскрытыми глазами, в которых читался ужас.

–  Да-с. Такие нравы.

–  Несчастная женщина! И никакого выхода из этого нет?

–  Да она и сама не пойдет. Куда ей идти?

Шаляпин соскочил со стола и прошелся по подвалу. Остановился у ковра и поскреб его грязным пальцем.

–  Как это ужасно, Владимир Алексеевич! – сказал он тихо. – Уж, кажется, и времена дикости ушли в прошлое, и крепостное право давно отменено, и прогресс… Ведь совсем скоро наступит будущее – двадцатый век! А послушать вас – вот она, дикость, первобытность! Уж сколько я такого навидался в детстве, а и то кажется – все не то, не так беспросветно, всегда есть надежда… Я и сам – разве не пример того, что эта надежда есть? Ведь я – в прямом смысле – из грязи в князи! А она? Есть ли у нее будущее? Нет! Все ее будущее – это грязь, насилие и в конце смерть! И ведь не одна она такая – так ведь?

–  Почитай, вся Хитровка такая, – ответил я. – Впрочем, это ведь особое место – сюда как магнитом тянет всех подонков земли Русской. Но и тут люди живут. Люди!

–  Такие, как ваш Болдоха? – саркастически ухмыльнулся Шаляпин. – Кстати, как вы с ним разделались?

–  Не я. Его свои и порешили. Правда, не без моего скромного участия.

–  Убили?! – побледнел Шаляпин.

–  Зарезали, – кивнул я спокойно. – Впрочем, если бы не его, так меня. Тут уж выбирать не приходилось.