Благодарю за этот миг - Валери Триервейлер

Сразу после землетрясения «Народная помощь» организовала строительство школы на 1500 детей. Этим повезло. Они спаслись.

Когда мы подходим к пункту раздачи питьевой воды, за нами бежит толпа уличных мальчишек. Некоторые из них босые. Они понятия не имеют, откуда я приехала, но дерутся между собой за честь пожать мне руку. На минуту я забываю Франсуа и думаю об этих ребятах, которым негде учиться — у них нет школы.

А еще я думаю о своих детях, о том, как часто расставалась с ними ради репортажей и командировок. О своих мальчиках, которые расхлебывают все перипетии моей сложной жизни.

И я чувствую себя такой виноватой перед ними! Девять лет назад я пожертвовала семьей ради человека, который бросил меня при первой же возможности. Если бы я смогла воспротивиться этой любви, у моих детей была бы спокойная, безмятежная юность. А я сошла с ума от любви и теперь схожу с ума от ярости. Никто или почти никто не видел в нем президента Франции. Даже я. И теперь мне кажется, будто он обобрал меня вконец, украл почти десять лет моей жизни.

И вот я осталась одна на другом берегу, измученная трудным плаванием, замаранная грязной клеветой. Сколько же времени мне понадобится, чтобы освободиться от всех оскорбительных ярлыков, которые на меня навешивали: шлюха, фаворитка, интриганка, истеричка и тому подобное. И никто не вступится за меня. Тот, кому я отдала всю себя, не нашел ни одного слова, пальцем не шевельнул, чтобы остановить эту вакханалию. Напротив, поддержал ее и бросил меня на растерзание.

По возвращении с Гаити, сидя за рулем, включаю радио. И попадаю на передачу, где психоаналитики рассказывают об интровертах. Некоторые ошибочно путают интровертов с робкими людьми, объясняет один из них. Интроверт — это не тот, кто боится окружающих, это просто человек, неспособный направить свои чувства вовне, он направляет их только на самого себя. «Интроверт абсолютно невозмутим, он не выказывает никаких эмоций. Ему хочется быть более нормальным, чем сама нормальность. Это патология».

Останавливаю машину, чтобы записать последнюю фразу. Я просто потрясена, настолько это описание соответствует характеру Франсуа. Например, его неспособность показать окружающим, что он чувствует. Я знаю его как влюбленного мужчину, способного на самые страстные признания. Но стоит нам оказаться на людях, как он запрещает себе любое изъявление чувств. И нужно действительно хорошо его изучить, чтобы понять: чем больше он шутит, тем вернее хочет скрыть этими шутками свое раздражение или недовольство.

Я понимаю, что он не может заставить себя говорить об интимных, по-настоящему личных вещах. Не желая заниматься публичным самоанализом, на который он не способен, Франсуа мог бы, выступая по радио, обойти это препятствие, избежать его, как он привык. Ну или хотя бы просто выразить сожаление. Но он предпочитает дать волю своему подсознанию и выражается языком сильных мира сего, которым все дозволено, которые не чувствуют себя обязанными никому и ничем.

Отдает ли он себе отчет в бедах, которые сеет вокруг себя? Его лживые увертки, безжалостные, как острый нож, разрушают то простое, но необходимое чувство, которое зовется доверием. Я потеряла почву под ногами.

* * *

С тех пор как я начала писать эту книгу, меня каждый день буквально захлестывают воспоминания. Сегодня они возвращают меня ко дню избрания Франсуа. В то воскресенье я почему-то не могла радоваться. Для него это было невероятным счастьем, для меня — нет. В прекрасной книге, посвященной Анн Пенжо, тайной возлюбленной Франсуа Миттерана, матери его незаконной дочери, рассказывается о том, что в день избрания Миттерана Пенжо плакала. Она знала, что теряет любимого человека. Странное дело: когда я думаю о 6 мая 2012 года, я ассоциирую себя именно с ней, а не с Даниэль Миттеран, которая официально делила жизнь с президентом страны.

Франсуа уже совсем не тот, что прежде. Мне едва удается выпросить у него полминуты на поцелуй без свидетелей в маленьком кабинете генерального совета Корреза, еще до объявления результатов. И сразу после этого наступает знаменательный момент, кажущийся нереальным, — объявление результатов по телевидению.

Он избран.

Франсуа стал президентом Франции.

Мне с трудом верится. Я вижу, что он недоволен результатами. Он ничего не говорит, держится спокойно, однако под его бесстрастной маской я угадываю легкое разочарование. Два главных новостных канала сообщают разные цифры. Он готовится к худшему. Тем не менее нам вместе с командой Корреза удается открыть бутылку шампанского, чтобы отметить это событие. Франсуа даже не прикасается к бокалу и принимается редактировать свое обращение. Его будущий «специальный советник» Акилино Морель находится тут же, у него за спиной, и наблюдает за его работой. Франсуа, как всегда, зачеркивает все написанное и начинает заново.

Пока он переписывает текст, я получаю сообщение от пресс-атташе Николя Саркози: его патрон хочет поговорить с Франсуа. Поскольку мобильник Франсуа уже переполнен, они будут разговаривать по моему. Франсуа берет телефон, а я тем временем удаляю людей из комнаты, считая, что эта беседа не для чужих ушей. В этот день я нажила себе немало врагов…

Время поджимает, мы находимся в Тюле, толпа, собравшаяся на Соборной площади, ждет уже много часов. Я прошу Франсуа задержаться, чтобы сделать несколько снимков: момент ведь исключительный. Но Франсуа сердито и довольно грубо осаживает меня. Не понимаю причин такой реакции. Эта минута могла бы стать мгновением счастья, а он ее испортил. Ухожу в ванную и запираюсь там. Для меня тоже напряжение оказалось чрезмерным, и теперь наступил спад. Я чувствую, что не смогу выйти на Соборную площадь. Сползаю по стенке и, обмякнув, сижу на кафельном полу.

Пытаюсь разобраться в том, что со мной происходит. Два мощных чувства бушуют в моей душе, сойдясь в жестокой схватке. Я счастлива за него, ведь он достиг своей жизненной цели, но несчастна оттого, что он не способен разделить со мной эту радость. Если нам не удается сблизиться даже в такой момент, что же останется на потом? И меня вдруг посещает предчувствие, что у нас ничего уже не будет как прежде.

Мы были так близки, так единодушны во всем, и вот наступил день славы, а я ощущаю себя почти чужой, сторонней наблюдательницей происходящего. Вот такие мысли теснятся у меня в голове, пока я сижу в своем убежище. Кто-то барабанит в дверь: пора выходить! Я колеблюсь, думая о Сесилии Саркози, которую в день избрания ее мужа чуть ли не силой потащили на площадь Согласия, куда она не хотела идти. У нее были для этого совсем иные причины. Но головокружение и страх перед будущим, несомненно, мучили ее точно так же. Могу ли я радоваться той жизни, которая меня ждет, не похожей ни какую другую, не принадлежащей нам двоим?!

В конце концов я выхожу из своего дурацкого укрытия. Быстро привожу в порядок лицо, и мы отправляемся. В машине Франсуа не разговаривает со мной, сейчас все его мысли направлены на выступление: он предельно сосредоточен, как всегда перед любым важным событием. Я уважаю эти минуты безмолвия: он погружен в себя, и его нельзя тревожить.

Подъезды к Соборной площади забиты народом, проехать невозможно. Сколько же здесь людей! Мы выходим из машины и дальше идем пешком, с трудом прокладывая себе дорогу через толпу. Я шагаю последней, меня толкают со всех сторон и непрерывно фотографируют. Толпа восторженно ревет при виде Франсуа, который поднимается на трибуну. Я остаюсь внизу.

Я никогда не поднималась вместе с ним на трибуны. Никогда не воображала, что мое место — там. После нескольких слов приветствия он сам приглашает меня подняться к нему. Я настолько не привыкла к этому, что продолжаю тупо стоять на месте. Чьи-то руки подталкивают меня к ступенькам, Франсуа протягивает мне руку. Как все это ново для меня! И как я растрогана этим его жестом!

Мэр Тюля организовал выступление аккордеониста — этот инструмент стал символом города благодаря его фестивалю. Как-то давно, в беседе с мэром, я сказала, что обожаю «Жизнь в розовом цвете»[24], и теперь он устроил мне приятный сюрприз: музыкант заиграл именно эту песню, и вся толпа дружно подхватила ее.

Франсуа обнимает меня за талию, и мне приходится сделать вместе с ним несколько туров вальса. Я ужасно смущена и в то же время счастлива. Вот сейчас мы разделяем знаменательный момент. Который останется одним из самых чудесных моих воспоминаний. И если парижская «элита» подтрунивает над этим простецким развлечением — танцами под аккордеон, то жители Корреза, напротив, недовольны, что вечер окончился так быстро. Фотографию, сделанную на этом празднестве, президент сохранит у себя в кабинете в Елисейском дворце. Она останется там даже после нашего расставания. А я так и не вынула свой экземпляр из коробки с вещами, которую вместе с другими такими же коробками привезла из Дворца и составила в штабель у себя в коридоре. Но она и без того стоит у меня перед глазами.