Человек как животное - Александр Никонов

Зато приобрели практически врожденную любовь к водным процедурам. Отсюда римские термы, современные аквапарки и символ удачно сложившейся жизни — бассейн в личном коттедже. А также отпускные мечты о песчаном пляже с пальмами — это всего лишь привет из далекого-далекого прошлого… Не так давно, посетив аквапарк, я в очередной поразился активности и тому удовольствию, с которым детеныши нашего вида вошкаются в воде. Словно водяные блохи, дети мельтешили вокруг меня — прыгали, брызгались, плавали, ныряли…

Понятно, что наши далекие предки из-за иной конфигурации нижних конечностей уже не ездили на мамках, поскольку «хватательность» ступнями была утрачена ради «наступательности». А в ручках она осталась. Так часто бывает, что морфология тела меняется, а глубинные инстинкты сохраняются, наслаиваясь друг на друга и всплывая вдруг в самый неожиданный момент.

Красками этих инстинктов выкрашена вся наша цивилизация. И мы не замечаем этого только потому, что поверх накинута маскировочная сеть из слов, иделогем, религий, мифов, культуры.

Возьмем, например, патриотизм. Один из основных культурных столпов цивилизации! Надо любить родину, сынок! И сынок послушно любит. Почему? Ведь ясно, что все разговоры о патриотизме, моральном долге, чести и других подобных вещах есть всего лишь способ заставить человека поработать бесплатно. Как правило, в пользу тех, кто эти слова говорит, — попов, элиты, начальства. Почему же эта наивная уловка раз за разом срабатывает? Почему рыбка клюет на голый крючок?

Потому что в основе «поклевки» лежит животный инстинкт. Мы с вами не только стадные, но и территориальные животные. Иными словами, в нас заложен инстинкт защиты импринтингового ареала.

Импринтинг — это запечатление. Оно работает у многих видов. Вы наверняка про это сто раз читали — гусенок принимает за маму тот предмет, который оказался в поле его зрения в первые минуты после вылупления из яйца. Обычно этим предметом и оказывается мама. Но может быть и сапог. Что прописалось в программе в момент готовности к запечатлению, то и осталось, включив биохимический механизм любви и привязанности. Перепрошивка невозможна, дается только один шанс. Это и есть импринтинг.

Уже упомянутый выше биолог Конрад Лоренц жил в небольшом городке Альтенберг на берегу Дуная. Его дом и двор были полны животных, среди которых тусовались гуси, поскольку большое количество наблюдений Лоренц проводил над птицами (как, кстати, и Дольник, который был орнитологом). Так вот, однажды Лоренц наблюдал вылупление гусят и провел у их гнезда времени больше, чем нужно было. В результате чего прописался в их головных компьютерах как мама. И с тех пор, куда бы Лоренц ни шел, за ним всюду следовал выводок гусят, потешая окрестную публику.

Но запечатлевается не только мама. Тот кусок ареала обитания, тот участок местности, та территория, на которой живет ребенок, с самого детства запечатлевается в мозгу как своя — с включением механизма любви и привязанности. Поэтому люди так любят малую родину, перенося по мере взросления свои чувства и на родину большую, политически нормированную — государство. Отсюда ностальгия, которая прохватывает многих при переезде в другую географо-климатическую зону.

Этот чисто животный механизм и используют политики для пропаганды нормативной и обязательной любви к государству. Хотя любовь к стране обязанностью быть никак не должна: можно жить в стране и не любить ее. Точно так же как можно ходить в магазин и не любить продавщицу. Или жить в банановой республике и не любить бананы. В конце концов, о вкусах не спорят! Кто-то любит попадью, а кто-то свиной хрящик. Кто-то апельсины, а кто-то морковь. Кому-то больше нравится север, кому-то юг… Однако у патриотов люди, не зацикленные на своей родине и не испытывающие по отношению к ней нормативных чувств, почему-то вызывают агрессию. Хотя слово «почему-то» здесь вставлено зря. Как раз ясно почему! Патриотизм как территориальное чувство тесно связан с агрессивностью, поскольку предполагает нападение на любого вторгшегося в целях защиты территории. Когда зверь вторгается в чужую зону кормления, у «хозяина» возникает то же чувство ярости и агрессии, какое возникает у бизнесмена, когда кто-то другой вторгается на «его» территорию. Отсюда все эти грязные разборки с поджогами торговых палаток конкурентов, избиениями и прочим криминалом.

Сильнее всего патриотизм выражен у детей. Дети и подростки — горячие патриоты своей родины! Потому что они ближе к изначальной животности. Именно 17-летние подростки, скрывая возраст, рвутся в военкоматы, чтобы записаться на фронт добровольцами. Это не от большого ума, а от большого инстинкта. Ну а с возрастом, когда человек выходит из детства, все больше и больше социализируется, то есть отдаляется от состояния детской животности, территориальные инстинкты ослабевают. Но не у всех — многие люди так и не взрослеют, продолжая до седых волос быть столь же наивно-горячими патриотами, как юноши в пубертатном возрасте. И их искренне злят фразы типа «родина — это деньги» или «родина там, где хорошо». Патриотизм, увы, не лечится…

Помимо территориального есть еще стадный инстинкт, который заставляет нас держаться вместе и тосковать в одиночестве на необитаемом острове. У кого-то этот инстинкт развит сильнее, у кого-то слабее. Кто-то больший коллективист, кто-то меньший. Это находит свое отражение в политическом пространстве — коллективисты склонны к левым, социалистическим воззрениям, индивидуалисты — к правым.

Нам, впрочем, в данной книге важны не индивидуальные различия между людьми. Нам важно, что нас объединяет, какие общие особенности конструкции заставляют нас вести себя так или иначе. Нам интересны ситуации, когда нам кажется, что у нас есть свобода воли, а на самом деле мы являемся пленниками инстинктов. Рабами миллионолетних программ, которые управляют нами. А мы этого даже не замечаем.

Вокруг нас уже давно изменился мир, мы живем внутри техносферы, а вне его, попав в голом виде в дикую природу, довольно быстро погибаем. Но древние инстинкты никуда не делись. Они остались. Они работают и накладывают свой отпечаток и на наше поведение, и на всю техносферу — тот искусственный мир, в котором мы живем.

Дольник, Лоренц и другие этологи иллюстрируют это со всей ясностью.

Почему, например, цари сидели на тронах, стоявших на возвышении? — задается вопросом Дольник. Почему у кирасир на касках султаны, а в среде офицеров то и дело возникает мода на высокие тульи у фуражек? Отчего маленькие люди стремятся выглядеть выше, надевают обувь на высоких каблуках?

Оттого, что в природе большие пугают маленьких. Потому что они сильнее, и потому что маленький может поместиться внутри большого, то есть большой может маленького проглотить. Стремление казаться больше, значительнее, чем на самом деле, присуще многим видам. Некоторые лягушки и рыбы раздуваются в опасной ситуации, стремясь нагнать страху на противника своими размерами или хотя бы внушить им сомнения в возможности проглотить. Кобра, угрожая, раздувает «уши». Некоторые ящерицы расправляют ошейник вокруг головы. Кошка горбится и вздыбливает шерсть, стараясь выглядеть покрупнее.

Размер имеет значение! Потому что непроизвольно воспринимается оппонентом как значительность, как сила. Отсюда троны, короны, трибуны, пьедесталы и каблуки. Эффект визуального величия, действующий помимо сознания.

И наоборот, хотите унизить — опрокиньте. Поэтому перед королями и фараонами падают ниц или склоняют голову. Это поза принижения и покорности: «Смотри, я меньше тебя! А ты — значительно крупнее!..»

Почему люди стремятся стать начальниками и занять в социальной иерархии положение повыше?

Потому что социум — прямое продолжение стада с его иерархией, альфа- и омега-самцами. Чем ты ниже в стадной иерархии, тем хуже питаешься, тем меньше у тебя самок и, значит, шансов передать в будущее свой генетический набор. Быть низким плохо.

Почему мы отводим взгляд, стараясь не смотреть незнакомцу в глаза, и детей учим: «Не пялься на дядю!» Почему на дядю нельзя пялиться? Почему прямой взгляд в уголовной среде вызывает буйную агрессию в адрес смотрящего?.. Потому что прямой взгляд в животном мире — это вызов! Он запускает агрессию инстинктивно. И чем примитивнее особь, тем скорее.

Почему наши ругательства муссируют тему секса и выделений? Ну, про секс мы поговорим позже, а с выделениями разберемся незамедлительно. Запах мочи и кала кажется нам неприятным. И не только нам, но и другим приматам. Так эволюция уберегает нас от нечистот и заразы.

Примерно полвека назад ученые проводили многочисленные опыты по обучению человекообразных обезьян человеческой речи. Точнее говоря, языку глухонемых, поскольку анатомия гортани не позволяет приматам воспроизводить нашу речь акустически. Обезьяны и люди вели между собой диалоги на языке жестов. Так вот, слово «грязь», которому обучили обезьян, те быстро распространили и на выделения организма. И больше того — начали использовать это слово как ругательство! Будучи чем-то недовольными или разгневанными, обезьяны обзывали друг друга или экспериментаторов грязью и плохим туалетом. Даже тех существ, например птиц, которых обезьяны презирали и считали низшими, они иногда называли грязными.