Река моя Ангара - Анатолий Мошковский

Я присел на какой-то бидон. Я вдруг подумал, что рев был единственно правильное, что я мог сделать: теперь Марфа не сгонит меня с машины. Жалеет уже, небось, что дралась!

В ушах ревел ветер. Местами машина подпрыгивала на ухабах.

Марфа дернула на себя ручку. Движок застучал, затрясся, и из трубы вырвалось реденькое белое облачко. Остро запахло бензином.

Я зажал нос.

Облачко меж тем густело, и вот уже по кустам и сырым кочкам поползли плотные ядовитые облака. Утро было безветренное, тихое, и дым, обтекая кусты и травы, стоял долго и очень медленно оседал на мокрые от росы листья и траву, проникая во все поры и закоулки комариного царства.

Так они и мчались, одна за другой, три машины, неся гибель гнусу, его личинкам. Тугая струя дыма упиралась в «шляпу», Марфа поворачивала ее под разным углом, и дым шел в нужную сторону широкой и сильной волной. Иногда в сопло били искры, и тогда Марфа совсем была похожа на пулеметчицу, на Анку-пулеметчицу из старого фильма о Чапаеве…

Когда мы пролетали по новому поселку, волоча за собой хвост дыма, коровы с мычанием, задирая хвосты, удирали от нас, заливались собаки. И только мальчишки не удирали. Зажимая носы и рты, ныряли они в море дыма и махали руками.

Я высунулся из-за борта и помахал им.

— И нас возьми и нас! — как полоумные, вопили мальчишки.

Солнце поднялось выше. Марфа расстегнула ватник. Ее правая рука лежала на рычаге, а левой она подавала условные знаки шоферу: один удар по кабине — ехать медленно, два — быстро, три — как ветер…

На поворотах, где дорога давала петлю, Марфа выключала дым, и он не настигал, не окатывал нас. Если ж иногда задувал ветерок и редкие клочья нападали на машину, Марфа приказывала мне:

— Не дыши!

Скоро бензин в бочке агрегата кончился, и на землю из трубы закапало масло.

Солнце уже стояло над дымчатыми сопками, проснулись поселки, на дорогах появились люди.

Марфа выключила движок и, выгнув спину, протяжно зевнула.

— Боря все съел? — спросила она.

— Все.

— Ну что ж, пора и домой.

Машина стала. Из дверки высунулся шофер, молоденький скуластый Митя.

— Марф, сгоняем на аэродром? Минутное дело.

Марфа сняла платочек, обмахнулась.

— Опять к ней? Ох, и надоедливый ты! А мы с Вовкой тут при чем?

— Да мы мигом, — стал оправдываться Митя, — и я совсем не к ней, просто надо посмотреть, как работают новенькие.

— Ой, какой заботливый стал!.. Ладно, только по-быстрому, — сердито сказала Марфа.

— Идет! — пропел Митя.

До аэродрома домчались в пять минут.

У большого зеленого самолета с надписью «Аэрофлот» по фюзеляжу расхаживал летчик. С деревянной эстакады из огромной железной бочки по шлангу в баки самолета бежала ядовитая смесь. На эстакаде стояли девчата и пересмеивались.

Кончив заправку, самолет вырулил на середину поля, заработал винт, и самолет побежал по земле.

— Улетел соколик! — сказала на эстакаде одна белокурая, заслонившись ладонью от солнца.

— Хоть бы покатал когда!.. — пожаловалась другая, полногрудая, в замасленном комбинезоне с лямками. Она стояла, широко, по-мужски расставив на высоком помосте ноги, и если бы ветер не рвал на ее голове косынку, она казалась бы на фоне неба статуей.

— Нина, — негромко позвал Митя, — иди-ка сюда.

Девушка посмотрела вниз. Глянул я на ее маленькие, широко расставленные глаза, на лицо в родинках и себе не поверил: как похожа на Гошку! Впрочем, что ж тут удивительного: сам на пароходе говорил, что одна сестра его — «мошкодав».

— Тебе чего? — спросила Нина.

— Сказать чего-то… Сойди.

— Сам подымись! — раздалось сверху. — Вторую бочку вкатывать нужно. Сейчас наш Васечка прилетит. Уж такой прожорливый! Полчаса пыхтишь тут, а он в пять минут опорожнит. Уж не пьет ли сам?

Девчата на эстакаде захохотали.

Митя, уязвленный равнодушием Нины и хохотом остальных, подошел к эстакаде.

— Куриные вы головы, нет того, чтоб мозгами пошевелить. Вон какую технику к нам гонят, а вы так и будете животики надрывать, бочки втаскивать? Чего стоит лебедку поставить?

— А и то правда, девоньки! — посмеиваясь, крикнула Нина. — Теперь, Митенька, без лебедки не приходи, на танцы не приглашай и в тайгу не зови…

Самолет между тем опрыснул белым облаком острова на Ангаре и леса вокруг строительства, завернул назад, и девчата на эстакаде засуетились, вкатывая новую бочку. Марфа бросилась подсоблять им. Когда девчата, перехватывая бочку, меняли руки, она подставляла под железное ребро плечо. Я видел, как от напряжения покраснело у нее лицо.

Митя из самолюбия и пальцем не притронулся к бочке. Мне, говоря по совести, хотелось помочь девчатам, но мужчин было двое — я да Митя, — и не посчитает ли он меня штрейкбрехером?

Нина локтем вытерла лоб.

— Ну и силища в тебе, Марфа, поди, самолет одна покатишь по полю, а? Ведь покатишь? Со всем экипажем… — Нина оглядела ее крепкую фигуру.

— Не пробовала, девочки, — призналась Марфа, — вот сядет — попробую.

Даже рев самолета, шедшего на посадку, не мог заглушить хохота.

— Почаще заворачивай к нам, Марфа! — крикнула Нина. — Вон сколько бочек дожидается.

— Хм-м!.. — Марфа покосилась на шофера. — Это, между прочим, от тебя зависит, Нинка. Не очень-то уж ласково встречаешь ты нашу колымагу…

Митя оглушительно хлопнул дверцей и просигналил. Но я понял: без нас не уедет. Не такая, оказывается, Марфа, чтоб с ней не считаться.

Самолет подрулил к заправочной площадке, и, пока к нему протягивали шланг, Марфа по-мужски, за руку попрощалась с каждой девушкой на эстакаде, по наклонному трапу сбежала вниз. Потом встала на скат машины, перевалилась через борт, крикнула: «Давай!» — и, едва я успел зацепиться за кузов, как машина тронулась с места и сразу взяла бешеную скорость, точно убегала от обид.

Дома меня ждала записка: «Завтра приезжай. Будет проводка. Гошка».

19

Для верности дела я решил не говорить о поездке ни Борису, ни Марфе: еще не пустят. Спрятав в карман кусок хлеба и четыре плитки сахару, я выскочил из палатки и, жуя на ходу горбушку, зашагал к шоссейке.

Денег на рейсовый автобус не было, а до Гошкиной деревни километров десять. Еще с гаком. Оставалось одно: остановить «попутку».

За это время я хорошо изучил законы сибирской стройки: нужно подъехать — голосуй. Если шофер сидит в кабине не один, дожидайся другой машины, но если шофер один, смело выходи на дорогу и поднимай руку.

Знать-то я это знал, но вот еще ни разу не останавливал машин. Страшновато как-то. Да и будут ли они останавливаться передо мной?

Вот, сердито рыча и фыркая, как дракон, несется огромный самосвал. Шофер один, это я точно вижу. Но под сердцем вдруг что-то закололо, заныло, страх сковал тело, и… мне неприятно в этом признаваться, ничто не могло меня заставить поднять руку.

Пылью и ветром обдала меня машина и умчалась туда, где ждал Гошка.

Я стиснул зубы. И они прямо-таки заскрипели у меня, когда вдали появилась новая машина… «Не бойся, Вовка, выходи на шоссе и вскидывай руку», — приказал я себе. Но машину так встряхивало, и пучеглазые фары ее так враждебно сверлили меня взглядом… В общем, вы догадываетесь — храбрости у меня хватило только на полшага, а рука поднялась только до подбородка, да и то скорее не «голосовала», а почесывала подбородок, и, конечно, никакой шофер не догадался бы, в чем тут дело.

А я опаздывал. Я позорно опаздывал к Гошке!

Третью машину я ждал минут десять, но она оказалась занятой. Я отряхнул с курточки пыль, и мне ничего не оставалось делать, как тяжко вздохнуть.

На зубах скрежетал мелкий песок. Я стоял и проклинал себя за безволие и трусость. Будь на моем месте Колька, уж он бы вовремя попал к Гошке на баржу! И только сейчас, здесь вот, у далекой сибирской дороги, я понял, почему в строительстве ракеты использовался на подсобных работах и самое большее, что позволял мне директор секретного завода, — это выпрямлять на наковальне листы жести…

Да, это ясно: я никчемный, слабый и безвольный человек, и никто поэтому не относится ко мне всерьез.

Очертя голову бросился я наперерез к четвертой машине. Шофер вильнул в сторону, застонав тормозами, и чуть не съехал в кювет.

— Жить надоело?! — заорал он на меня, лицо у него было прямо-таки зверское.

Я собрал все свое мужество и ледяным голосом спокойно сказал:

— Мне в Порог надо. Пожалуйста…

Шофер тяжело оглядел меня и буркнул:

— Садись!

Подножка была высоченная, и пришлось вначале встать на нее коленкой. Шофер рывком втянул меня за руку, прибавил газу, и машина полетела.

Я сидел в кабине чинно, важно, стараясь не горбить плеч, и напряженно смотрел на стрелки приборов. Шофер сидел молча, к правому уголку его рта прилипла папироса. Молчал и я. А мне так хотелось поговорить с шофером о чем-то важном, значительном! Пусть мне только десять лет и три месяца, но, честное слово, и я разбираюсь кое в чем. Разве не могу я, например, поругать тех, кто виноват, что в нашей палатке до сих пор нет света и рейсовые автобусы ходят нерегулярно? А кто, как не я, лично совершивший один рейс с Марфой, знаю, насколько нужна их работа; не будь здесь энтомологического участка, на лишних полгода затянулось бы строительство гидроузла. Точно говорю. Был у меня про запас и разговор о нехватке в поселке молока, но, конечно, самое разумное было бы затронуть затянувшееся строительство второго гаража — что может быть понятнее сердцу водителя! Сам как-никак шоферский сын. Знаю.