Танковые рейды - Амазасп Бабаджанян

— Чего уж там, прыгай в воду, — повторил Фиалка. — Да поскорее, пока не рассвело, не то засекут десантники.

Я не решался. Тогда Фиалка неожиданно столкнул меня в реку, сам прыгнул вслед за мной. Я беспомощно барахтался, готовый закричать в голос. Когда тонешь, тут уж не до того, свои рядом или чужие. Фиалка подхватил меня, мучаясь и сопя, приговаривая:

— Только тихо, смотри, тихо, братец… смелее работай руками и ногами… Я и сам пловец не очень, но тебя не брошу, не бойсь…

Еле живой от страха и холода — ночь оказалась не по-летнему прохладной, — я с помощью товарища выкарабкался на берег. Стуча зубами, выжимая одежду, вслух только сетовал, что не течет никакая река возле моих Чардахлов, и клял себя за то, что не удосужился в мирное время хоть один отпуск провести у моря — все недосуг да недосуг…

В ту ночь я не очень представлял себе, сколько еще водных преград предстоит мне преодолеть за годы военной страды…

127-й стрелковой дивизией командовал полковник А. З. Акименко. Я знал его еще тогда, когда он был командиром 34-го стрелкового корпуса, перед расформированием стрелковых корпусов. Храбрый был человек, но несколько резковатый. Однажды накричал на меня за показавшийся ему преувеличенно критическим мой доклад командованию о действиях некоторых частей его корпуса. Встретил он нас настороженно.

— Ну вот что, товарищи штабисты, — не без ехидства закончил он свое напутствие, — езжайте в свои полки прямо сейчас. И помните, что тут не донесения писать, а воевать надо. Поглядим, что вы в этом деле кумекаете.

Я было вспыхнул от этого выражения, но Фиалка и здесь меня спас — ткнул локтем в бок: молчи, мол, не рыпайся.

Это не ускользнуло от цепкого взгляда Акименко.

— Что ж, майор Бабаджанян, за вами остается возможность доказать, что кумекаете. А на лексикон не обижайтесь. Мы окопники…

395-м полком, куда я был назначен, временно командовал начальник штаба И. В. Артюх. Я с ним встречался еще в двадцатых числах июля под Смоленском, когда дивизия вела тяжелые бои на западном берегу Днепра. Толковый, дельный, немногословный… Я был очень рад, что именно такой будет у нас начштаба. Комиссаром полка был Н. И. Пивоваров. С ним я познакомился только что, но было ощущение, что знаем друг друга давно.

Когда наступила ночь, дивизия начала отход на левый берег Днепра. Противник бешено обстреливал переправу. Увы, нашлось немало бойцов, которые, как и новый командир полка, не умели плавать.

Организовав переправу всего личного состава, в воду полезли и мы с Артюхом и Пивоваровым. Пивоваров по первым моим движениям понял, что меня надо выручать. Незаметно для себя я оказался на другом берегу и констатировал: в течение суток дважды испытав свои плавательные способности, я уже имел кое-какие успехи. Впрочем, констатировал я это про себя, не совсем уверенный в том, что Артюх и Пивоваров тоже придут к такому выводу, не зная, с чем сравнивать. «Где Фиалка?» — подумал я. Каково ему досталось сегодня, моему первому учителю плавания, моему первому спасителю… На войне много нелегких для человека законов, но есть и невероятно высокий в своем благородстве: сам погибай, а товарища выручай…

Помню, в 1946-м при зачислении в Академию Генерального штаба начальник политотдела, покойный генерал-майор Заблицын, рассматривая мой партбилет, обратил внимание на неопрятный вид ряда страниц — расплылись чернильные записи об уплате членских взносов.

— Партбилет у вас в безобразном состоянии. Нехорошо. Отчего чернила расплылись?

— Купался.

— Что это еще значит?

— Значит: учился плавать, а по правде говоря, тонул. И однажды был спасен друзьями, товарищ генерал.

— Тогда-то вам, наверное, было не до шуток, — проворчал Заблицын, но тут же заинтересованно потребовал: — Извольте доложить подробно, как и кто вас спасал. А то, что с партбилетом, видно, никогда не расстаетесь, за это хвалю.

Войне, невиданной по своим масштабам, уже два месяца. Теория блицкрига неожиданно для своих авторов на глазах всего мира стала давать заметные трещины. В невыгодных условиях начального периода войны наши войска, несмотря на ряд очевидных неудач, нанесли неожиданный урон немецкой теории «молниеносной войны», затормозили победный марш фашистских танковых полчищ.

Браухич, Главнокомандующий германских сухопутных войск, записал в своем дневнике в июле 1941-го: «Не может быть и речи о дальнейшем стремительном продвижении танков на восток… Русские дерутся не так, как французы: они нечувствительны на флангах. Поэтому, — делает вывод гитлеровский генерал-фельдмаршал, — основным является не овладение пространством, а уничтожение сил русских»[8].

Не отстает от своего коллеги и генерал-фельдмаршал Клейст: «Русские стали первоклассными солдатами, как только накопили опыт. Они дрались упорно, отличались исключительной выносливостью».

Приведу еще одно высказывание — генерала К. Типпельскирха: «Убедительным было упорство противника… Это был противник со стальной волей… но и не без знания оперативного искусства»[9].

Блицкриг терпел фиаско и в глазах тех, кто еще совсем недавно, ослепленный мощью гитлеровского наскока, пел отходную Советам. На третий день войны американский конгрессмен Мартин Дейс вещал с трибуны конгресса: «Гитлер через тридцать дней уложит Россию на обе лопатки». Ему вторили американские газетные трубадуры: «Для того чтобы красные смогли спастись от катастрофы, в течение очень короткого времени должно последовать гораздо большее чудо, чем это было когда-либо со времен написания Библии» («Нью-Йорк пост»). «Россия приговорена к смерти» («Нью-Йорк джорнэл америкэн»).

Но уже в августе Гитлер вынужден был признаться своему генералитету, что для него сюрпризом явились советские танки. Но этого мало. «Немцы с негодованием увидели, что русские ведут себя совсем иначе, чем французы на Западном театре военных действий, — свидетельствует американский военный корреспондент Джозеф Григ. — Когда немцы окружали их, они дрались до последнего человека и убивали столько немцев, сколько могли».

И хотя в руках противника уже часть Украины, вся Молдавия, Белоруссия, хотя геббельсовская пропаганда взахлеб кричит, что «победоносные войска» рейха прошли две трети расстояния от Варшавы до Москвы, в самом гитлеровском стане отнюдь не спокойно — всем видно, что ставка на блицкриг оказывается авантюрой, впереди русская зима. И ассоциации — теперь уже иного порядка, хотя и на ту же тему: о Наполеоне, — невольно возникают в воображении гитлеровских заправил. 30 июля Гитлер вынужден издать приказ о переходе основных сил группы армий «Центр» к обороне.