Надежда гардемарина - Дэвид Файнток

После небольшой паузы я спросил:

– Что «но», мистер Кэрр?

Он смотрел куда-то в пустоту, сквозь стену:

– Отец научил меня управлять плантациями. Научил бухгалтерии, посевным циклам. Мы вместе принимали решения. Я думал… – Глаза его затуманились. – У нас с отцом… были деньги, мы хорошо жили. Мне казалось, так будет всегда.

Сунув руки в карманы, он повернулся ко мне. В глазах его застыла печаль.

– А теперь я всего этого лишился. Со мной снова будут обращаться как с младенцем. Даже слушать никто не станет. Пройдут годы, прежде чем я смогу что-нибудь изменить.

Я молча обдумывал его слова.

– А мать, у вас есть мать?

– Нет. Я отношусь к моногенетическому клану. У меня был только отец. – Сейчас это довольно распространенное явление. Интересно, как люди себя при этом чувствуют? Мы в Кардиффе были более консервативными. – Я унаследовал гены и отца, и матери, но матери никогда не видел. – Помолчав, он добавил: – Я подумал, вы сможете меня понять. Мы с вами одного возраста и все такое. У обоих есть обязанности.

– Да, понимаю. Можно вам задать вопрос, мистер Кэрр?

– Что вас интересует?

Может, я и не стал бы об этом спрашивать, но, видимо, сказались усталость и нервное напряжение.

– Вы действительно скорбите о гибели отца?

Лицо его приняло холодное выражение.

– Вы не сказали, какие питали к нему чувства. Лишь упомянули преимущества, которыми пользовались при его жизни.

Он рассвирепел:

– Я тяжело переживаю потерю отца. Больше, чем такой, как вы, может себе представить. Забудьте о нашем разговоре, – И он пошел прочь от меня.

Я догнал его:

– Но вы всячески скрываете свое горе. Откуда же мне было знать?

Он постепенно замедлил шаг и наконец остановился, прислонившись к стене.

– Я не выставляю напоказ свои чувства, – холодно произнес он. – Это недостойно.

Я понял, что должен нанести ему ответный удар:

– Когда отец привез меня в Дувр для поступления в Академию, мне было тринадцать. Все мои пожитки умещались в одном маленьком чемоданчике. Пока мы шли до ворот, он не произнес ни единого слова. А когда я остановился, чтобы попрощаться, взял меня за плечи, подтолкнул к входу и ушел. Я обернулся и стал смотреть ему вслед, но он так ни разу и не оглянулся. – Я помолчал. – Я часто вижу это во сне. Психиатр сказал, что с возрастом это, возможно, пройдет. – Я перевел дух, стараясь успокоиться. – Мы в разном положении, мистер Кэрр, но я знаю, что такое одиночество.

После паузы Дерек сказал:

– Сожалею, что был резок с вами, гардемарин.

– Мое имя Сифорт. Ник Сифорт.

– Простите, мистер Сифорт. Отец всегда говорил, что мы не такие, как все. И я верил ему. В чем-то мы действительно не такие, забываем о том, что у других тоже есть чувства.

Мы возвращались в кают-компанию молча. У входа остановились и после минутной заминки обменялись рукопожатиями.

8

Согласно ритуалу, пока Хейнц зачитывал приговор, мистер Таук и его адвокат Алекс стояли перед столом председателя суда по стойке «смирно».

– Мистер Таук, суд признал вас виновным в хранении на борту военного судна контрабандного вещества, а именно крахмалистой магнезии, именуемой гуфджусом. За этот проступок суд номинально приговаривает вас к двум годам заключения.

Суд обычно налагал максимальное наказание, предусматриваемое законом. Номинальное заключение рассматривалось командиром, и срок его мог быть сокращен.

– Мистер Таук, суд признает вас виновным в том, что вы принимали участие в нарушении общественного порядка на борту идущего с грузом судна. Суд номинально приговаривает вас к шести месяцам заключения и лишению всех званий и рангов.

Пилот Хейнц перевел дух. Это была самая длинная изо всех речей, которые я когда-либо от него слышал.

– Суд также признает вас виновным в том, что вы ударили офицера, старшего вас по званию, а именно мистера Вышинского, а также мистера Терила, пытаясь помешать выполнению ими долга. Суд приговаривает вас – номинально приговаривает – к повешению за шею до наступления смерти и передает старшине корабельной полиции для исполнения приговора.

Хотя приговор был известен заранее, Алекс сник и опустил голову. Таук не шелохнулся, как будто не слышал.

Уже в кубрике я старался утешить Алекса. Но он все плакал и плакал. Я сжимал его руку, бормотал что-то бессвязное. Вакс какое-то время на нас смотрел, потом хлопнул меня по плечу и знаком велел отойти, после чего сел рядом с Алексом и обнял его своей огромной лапой.

– Уходи, я в порядке. – Алекс попытался стряхнуть руку Вакса.

– Сначала выслушай. – Рука оставалась на месте, – Мой дядя из Шри-Ланки – юрист по уголовным делам.

– Ну и что?

– Однажды он сказал мне, что именно самое трудное в его работе. Ему очень нравились некоторые его клиенты. – Вакс сделал паузу, но Алекс продолжал молчать. – Так вот, самое трудное, по его мнению, помнить, что он защищает преступников, и если не может добиться их освобождения, то это не его вина, а их. Потому что в тюрьму они угодили тоже не по его вине.

– Наверно, можно было его вытащить, – заговорил наконец Алекс.

– Только не на военном флоте, – убежденно заявил Вакс. Он поднял юношу, уложил на спину, и я, в который уже раз, позавидовал его силе. – Читай устав, Алекс. Он написан для того, чтобы поддерживать власть, а не поощрять преступников.

– Но казнить…

– Это решать командиру. Как бы то ни было, Таук – наркоделец. И не вызывает у меня ни малейшей симпатии. А ты что переживаешь?

Мое присутствие больше не требовалось, и я вернулся на свою койку.

– Но его могут повесить! – Алекс подложил руку под голову. – Я знаю, ты хочешь меня утешить, но хорошо понимаешь, что лейтенант Дагалоу сделала бы гораздо больше для его спасения.

– Ничего она не сделала бы. Не смогла бы, – спокойно ответил Вакс. – На корабле, доставляющем груз, действуют законы военного времени. Иначе невозможно было бы поддерживать порядок и гарантировать безопасность тем, кто находится на борту. Случившееся в кубрике три не что иное, как мятеж. Так неужели ты хочешь, чтобы мятежники остались безнаказанными?

– Конечно, нет, – возмущенно выпалил Алекс. – Никто из нас о таком и не думает.

– Таук поднял руку на офицера при исполнении служебного долга – что это, если не бунт? И как только у тебя хватило смелости сочувствовать ему!

Сочувствовать ему? Алекс был не дурак и быстро сообразил, что к чему.

– Я не оправдываю его, но с приговором не могу согласиться. Мы все небезгрешны. Вспомни, как ты вел себя с мистером Сифортом! Прямо-таки достал его.

– Что верно, то верно. Мне бы башку за это оторвать надо, только сейчас до меня дошло.

«Что же, приятно слышать», – подумал я.

– Знаешь, Тауку просто не повезло, – с горечью произнес Алекс.

– Нет, – не выдержал я. – Одно дело возня в кубрике, другое – наркотики да еще попытка ударить офицера. И ты это хорошо знаешь.

– Знаю, – сказал Алекс со вздохом. Он сел на койке. – Да поймите же вы! На следующих заседаниях трибунала мне снова придется через это пройти.

Мы посочувствовали ему, и обстановка разрядилась.

На другой день судебное разбирательство продолжалось. Еше два матроса были приговорены к смерти за то, что подняли руку на офицеров. Остальным были назначены более легкие наказания.

Пилот представил вердикты трибунала командиру Мальстрему. Если в течение тридцати дней командир не смягчает приговор, старшина военной полиции автоматически приводит его в исполнение.

Лишь через несколько дней члены экипажа пришли в себя, хотя горечь совсем не исчезла. Но в общем все улеглось. И мы, и все остальные понимали, что только твердой рукой можно управлять кораблем. Мальстрему предстояло принять трудное и ответственное решение, он нервничал, но виду не подавал. Все волнения позади, и это не могло не принести облегчения. Мальстрем смеялся, шутил с детьми пассажиров, несколько раз усаживал меня ужинать за капитанский столик, хотя по чину ему не полагалось оказывать предпочтение кому-то из офицеров.

Однажды Мальстрем даже пригласил меня поиграть в шахматы. Он знал, что я никогда не бывал в апартаментах командира и буду себя там чувствовать неловко, а потому повел меня в пустующую кают-компанию лейтенантов.

Впервые за многие недели мы разложили доску. Играл я хуже, чем обычно, но не нарочно – просто нервничал. Одно дело играть с лейтенантом, другое – с командиром. Он, видимо, все понимал и старался разговорить меня, чтобы я почувствовал себя раскованнее.

– Вы уже приняли решение о мятежниках, сэр? – Со стороны гардемарина было дерзостью задавать подобные вопросы командиру, однако Мальстрем не только не рассердился, но даже обрадовался возможности снова сблизиться со мной. Видимо, это было ему просто необходимо.

Лицо его потемнело.

– Я не вижу возможности смягчить приговор и при этом поддерживать дисциплину на корабле. – Он вздохнул. – Я не выношу казни. Меня тошнит при одной лишь мысли о ней. Но я не представляю, как облегчить участь этих несчастных, обреченных на смерть.