Уютная душа - Мария Воронова

— Как хочешь, — разочарованно вздохнул старый профессор. — Ты прав, нам с тобой бояться нечего, мы свою торговую марку заработали. Настоящие лицензионные хирурги, не какие-нибудь китайские подделки.

Дмитрий Дмитриевич хмыкнул. Внучка профессора занималась мелким бизнесом — торговала куртками. Любящий дед снабдил ее стартовым капиталом, вник в процесс и, получив новые знания, полюбил проводить параллели между хирургией и рынком одежды.

Выходя от Криворучко, он уже точно знал, что заболел. Какие-то недружелюбные существа залили ему в голову ведро бетона и напихали в горло колючей проволоки. Во рту до сих пор стоял мерзкий вкус кофе, и больше всего на свете хотелось лечь в постель, закрыться с головой и уснуть дня на четыре. «Пожалуй, не стоит идти в оперблок, — решил он. — Не дай Бог, заражу Таню».

Вернувшись к себе, профессор уставился в зеркало. Выглядел он прекрасно, простуда окрасила щеки румянцем и сообщила глазам интересный блеск. Значит, болезнь будет тяжелой, понял он. При ОРЗ в легкой форме он бы уже выглядел, как слон-альбинос с похмелья — огромный распухший нос и заплывшие красные глазки. Но данный вирус решил порадовать миллеровский организм общей интоксикацией.

— Как не вовремя! — расстроился он и вызвал Чеснокова с градусником.

Тот примчался сразу, не преминув заметить, что становится Миллеру семейным врачом.

— Только вот семьи у меня нет, — проворчал профессор, вытирая казенный градусник полотенцем.

Пока он сидел с термометром под мышкой, Чесноков заварил чай, позвонил на пост выяснить, не осталось ли у девочек клюквенного варенья, и сообщил в приемное, что Миллер сегодня не работник.

Намерилось 40 и 3 — Дмитрий Дмитриевич даже подумал, что Чесноков принес ему сломанный градусник.

— Так и есть, — ординатор положил ему ладонь на лоб, — у вас на голове яичницу можно жарить. Так что давайте пейте чай, и я отвезу вас домой.

— Сам доберусь.

— Перестаньте. Пробок сейчас нет, домчу за пять минут. Вы только Валериану отзвонитесь.

«Интересно, почему он так заботится обо мне, подлизывается, что ли?» — подумал Миллер и спросил:

— Вы уже знаете, что я не буду заведовать кафедрой?

— Естественно, знаю. Слухи о том, что рулить будет Максимов, уже давно ходили, но мне неудобно было вам говорить.

— А что же вы тогда со мной так нянчитесь? Скоро вы закончите ординатуру, поступите на постоянную работу, и мы окажемся в равном служебном положении. Я буду отличаться от вас только учеными званиями. Вы прекрасно понимаете это, но заботитесь обо мне пуще родной матери. Почему?

Тяжело вздохнув, Чесноков вытащил из шкафа миллеровскую куртку и портфель:

— Злой вы человек, Дмитрий Дмитриевич, прямо неинтересно с вами разговаривать. Одевайтесь и поехали.

— Почему это я злой? — Миллер не тронулся с места.

— Были бы добрый, не спрашивали бы. Если бы для вас было естественно позаботиться о заболевшем человеке, вы и заботу о себе принимали бы как должное, а не маялись странными предположениями. Если человеку плохо, надо ему помочь — какие еще могут быть резоны?

— Простите, Стас. Просто у меня в жизни так получалось, что забота окружающих всегда выходила мне боком.

— Бывает. Ладно, погнали.

По дороге хозяйственный Чесноков остановился у гастронома и закупил для Миллера два пакета провизии, так что теперь он мог болеть с комфортом, не заботясь о хлебе насущном. Аппетита не было, но от безделья он все время что-то жевал — то яблоко, то конфету.

Первым делом он позвонил Розенбергу, попросил перенести операцию. Узнав о болезни друга, Яша расстроился и предложил командировать к нему Милку.

Миллер категорически отказался — не хватало еще заражать знакомых.

На следующее утро ему стало намного лучше. Следовало бы отыскать в секретере градусник — Миллер точно помнил, что когда-то он там был! — и измерить температуру, но профессор предпочел неизвестность.

Он встал, почистил зубы и побрился — вчерашней ломоты и озноба уже не было, зато в носу невыносимо свербило. Значит, вирус, поблуждав по организму, сосредоточился именно там.

«Еще три дня беспрерывных сморканий, и я поправлюсь», — обрадовался Миллер и решил использовать это время для завершения статьи в «Вестнике хирургии». Это была не совсем обычная работа: журнал издавался для общих хирургов, Дмитрию Дмитриевичу предстояло поведать им, как можно помочь опухолевым больным с метастазами в позвоночник. Обычно такие пациенты направлялись на симптоматическое лечение, даже если сама опухоль была операбельной, а Миллер хотел убедить докторов в том, что сочетание обычной и нейрохирургической операций может продлить больному жизнь и улучшить ее качество. Работа должна была содержать не только оптимистические результаты, но и призыв к сотрудничеству, позитивный заряд, поэтому ее автор задумывался над каждым словом.

Около трех часов в дверь позвонили. Миллер никого не ждал, поэтому даже не стал считать количество звонков, уверенный, что пришли к соседям.

Но через несколько секунд дверь его комнаты распахнулась, и на пороге возникла соседка Люся с привычными словами «Я к вам в швейцары не нанималась!». За ней робко переступала с ноги на ногу Таня Усова.

Миллер остолбенел. Наверное, если бы к нему на огонек заглянула Клаудиа Шиффер, он и то удивился бы меньше.

Сердце колотилось как бешеное, руки тряслись, а в мозгу тем временем хладнокровно щелкало: «Постель не убрана, я в пижаме, повсюду носовые платки и грязные чашки, а пыль я вообще не помню, когда вытирал!»

— Здравствуйте, — улыбнулась Таня, — я вам апельсинчиков принесла и малинового варенья.

— А-а-а!.. — На более осмысленные высказывания Миллер пока был неспособен.

— Вот, держите. — Она протянула пакет, продолжая стоять в дверях. Только тут он сообразил, что продолжает сидеть на диване вопреки всем правилам приличия. Но как он встанет, если в пижаме?

Попросив Таню отвернуться, Миллер надел махровый халат.

— Вы зачем сюда пришли? — поинтересовался он против собственной воли.

В голове была ужасная каша: она пришла — значит, он нравится ей, но это слишком хорошо, чтобы быть правдой. А почему бы и нет? Заметила, что профессор влюблен, и решила не упускать свой шанс. Искреннее чувство? Не смешите, выйдя из возраста Джульетты, женщина уже не способна на любовь. Ее заменяет стремление во что бы то ни стало создать семью.

— Что ж, ход ваших рассуждений мне понятен. — Сохранять холодный тон стоило Дмитрию Дмитриевичу нечеловеческих усилий. Больше всего на свете ему хотелось обнять ее и прижаться губами к русой макушке. — Одинокий профессор, тоскующий без женской ласки, да еще больной к тому же. Идеальный объект для обработки. Пришли, изобразили любовь и заботу, потрясли тут своими апельсинами — и готово! Разомлевший дурак тащит вас в ЗАГС.