Уютная душа - Мария Воронова

Оба знали, что всегда готовы прийти друг другу на помощь, но никогда не откровенничали. Наверное, Розенберг делал бы для Миллера гораздо больше, но тот, не желая оказаться в долгу, просил о помощи только в крайних случаях.

Яша трудился санитаром в ожоговом центре, после третьего курса его повысили до медбрата. На четвертом курсе он взбудоражил весь институт скоропалительной женитьбой на преподавательнице челюстно-лицевой хирургии, даме старше его лет на десять.

Студенты, не любившие строгую преподавательницу, мигом записали Розенберга в альфонсы. Ольгу Алексеевну фальшиво жалели, Яшу, и так-то не очень популярного на курсе, искренне презирали. Миллер тоже думал, что таким способом Яша решает свои карьерные проблемы, но не считал себя вправе осуждать его. На деле все было иначе.

В лето после похорон матери Миллер вместе с сестрой отдыхал на даче у Розенберга и был очень удивлен нежными взаимоотношениями супругов. Они называли друг друга «душа моя» и «ангел мой». В маленьком садовом доме тогда обреталось много народу — сами супруги, двое их маленьких общих детей, отец Ольги Алексеевны, ее дочка от первого брака и Миллер с сестрой. В доме царила спокойная доброжелательность, которая служила надежной защитой от скандалов и склок.

Бурные выяснения отношений свидетельствуют не о сильной любви, а о душевной распущенности, — постигал Миллер, мать которого до болезни любила побаловать домашних истерикой. Успокоившись, она объясняла свои выходки страстной любовью к мужу и сыну. Маленький Дима принимал это как должное, и до зрелого возраста любовь для него была неразрывно связана с громкими ссорами и страстными примирениями.

«Излишняя эмоциональность — не показатель великой любви, точно так же как бережливость еще не признак жадности», — думал он, наблюдая, как Ольга Алексеевна записывает в блокнот текущие расходы. Она экономила каждую копейку, штопала детские колготки, которым пора было на помойку, даже на взгляд нищего Миллера, и выдавливала зубную пасту из тюбика до последней молекулы.

Яша хотел стать общим хирургом, но места в ординатуре расхватали более значимые студенты, и с горя он подался в челюстно-лицевую хирургию, жене под крылышко. Очень скоро выяснилось, что у него настоящий талант, редкий дар пластического хирурга. Подтяжки, ринопластики, коррекция век — все это получалось у Яши замечательно, но его настоящее искусство проявлялось в другом. Он мог сделать лицо, обезображенное грубым рубцом или опухолью, нормальным.

Каким-то образом Розенбергу удалось найти спонсоров и открыть частную клинику. После тощих лет в семью пришло настоящее процветание. Старую дачу поменяли на просторный загородный дом, квартиру в «спальном районе» — на шикарные апартаменты на Крестовском острове, купили всем, включая дочку от первого брака, по автомобилю и зажили на широкую ногу.

Яша работал по пятнадцать часов в сутки, а Ольга Алексеевна, потрудившись пару лет начмедом в клинике мужа, оставила работу и посвятила себя семье.

В богатстве супруги оставались так же преданы друг другу, как и в бедности. Медицинский мир тесен, бывшие сокурсники завистливо следили за фантастической карьерой Розенберга и удивлялись отсутствию повода заподозрить его в изменах немолодой жене.

Три года назад Ольга Алексеевна отправилась в автосервис поменять резину. Пока она договаривалась с мастером, в сервис въехал «КамАЗ», управляемый пьяным водителем. Пострадали больше десяти человек, а Ольга Алексеевна скончалась на месте.

Миллер пытался как мог поддержать Розенберга в горе, занимался организацией похорон, потом искал подходящую прислугу, которая вела бы дом и занималась тремя детьми. Некоторое время он даже жил у Яши, пока не убедился, что тот немного оправился от удара. Но со временем они, по горло занятые работой, отдалились друг от друга и перезванивались только по праздникам.

Розенберг до сих пор вдовел и, похоже, женщинами всерьез не интересовался.

— Поедем ко мне, а? — сказал он, набивая трубку.

Это был настоящий ритуал. Сначала следовало усесться поудобнее, потом достать из табакерки щепотку строго определенного размера, потом долго утрамбовывать ее большим пальцем и, наконец, прикурить от специальной зажигалки, предназначенной только для трубок.

Обычно Миллера раздражали люди, устраивающие из своих слабостей ритуальные действа, обеспечивающие себя множеством лишних приспособлений типа портсигаров и табакерок, но Яше он все прощал.

— Куда — к тебе?

— В Петергоф. А хочешь, на Крестовский, все равно. Семья за городом, зато на острове сможем устроить маленькую холостяцкую вечеринку.

— Лучше в Петергоф, наверное? Ты же ночевать поедешь к детям?

— Само собой.

— И что за холостяцкая вечеринка, если ты не сможешь выпить?

— Водителя вызову, не проблема. Но лучше, конечно, дома. Милка, как узнала, что я к тебе поеду, стала ныть: мол, ужасно по тебе соскучилась. Переночуешь у нас, а завтра привезу тебя на работу в девять ноль-ноль. Поехали?

Дмитрий Дмитриевич кивнул и стал собираться.

— Учти, Димон, я не просто так тебя зову, а со шкурным интересом.

Миллер вздохнул:

— Кто бы сомневался…

— Есть одна сложная пациентка. Опухоль доброкачественная, но расположена очень неудачно, как раз в месте выхода лицевого нерва. Боюсь, после операции у нее рожу перекосит. Не хочешь помочь? Гонорар, естественно, заплачу, не обижу.

— Знаю, что не обидишь. Результаты обследования есть? Компьютерная томография, ядерно-магнитный резонанс?

— Все пучком! — Яша похлопал по своему дипломату. — Дома посмотрим, ладно?

Они заехали в гипермаркет, и Миллер завистливо наблюдал, как Розенберг, не раздумывая, швыряет в корзину красную икру, крабы и прочие деликатесы.

Вообще-то Миллер был человеком скромных потребностей, любил простую еду, и бедность его не угнетала, как не раздражал и коммунальный быт. Если бы его соседи были алкоголиками или наркоманами, он, конечно, попытался бы изменить ситуацию, но ему повезло, они оказались приличными людьми, а периодические жаркие диспуты в общей кухне были ему даже милее, чем затворничество в однокомнатной квартире где-нибудь у черта на куличках. Зарплаты вполне хватало на еду, книги и коммунальные услуги, оставалось на умеренные развлечения, и он был доволен жизнью.

Но сейчас ему показалось ужасно несправедливым, что два хирурга, имеющие одинаковый стаж, оба помногу работающие, оба лидеры в своих областях, зарабатывают настолько по-разному.

Неужели красота ценится на несколько порядков выше, чем жизнь и рассудок?