Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вышеупомянутый анекдот приведен здесь в качестве предупредительного напоминания для читателей, которые, в силу беспечного оптимизма, часто выказываемого человеком в дорожной шляпе, составили более или менее поспешное мнение о нем. Когда такие читатели обнаружат, что тот самый человек способен рассуждать на философские и гуманитарные темы, – не просто отдельными фразами, как иногда бывало до сих пор, но подробно и с солидной аргументацией в ходе долгой беседы, – тогда они, в отличие от американского ученого мужа, не будут введены в заблуждение внешними признаками и обмануты своим проницательным мнением, основанным на предыдущих наблюдениях.
Когда торговец закончил свой рассказ, его спутник не мог отрицать, что эта история произвела определенное впечатление на него. Он надеялся в подлинности своего сочувствия к несчастному мужчине. Но ему хотелось узнать, в каком духе этот бедняга воспринял свои несчастья. Утратил ли он надежду и впал в уныние, или сохранил веру в людей?
Пожалуй, торговец не уловил точный смысл последнего вопроса, но ответил, что независимо от того, смирился ли несчастный со своими невзгодами, или нет, он производил впечатление абсолютно смиренного человека, ибо не только воздерживался от категорических суждений о человеческой доброте и справедливости, но и выказывал признаки твердой уверенности, а иногда и умеренной жизнерадостности.
На это человек в дорожной шляпе заметил, что поскольку жизненный опыт несчастного мужчины не мог склонить его к лучшему мнению о человеческой природе, чем она есть на самом деле, то лишь благодаря своему великодушию и добродетельности при всех попытках разубедить его в пользе филантропии, он, в момент крайнего душевного волнения, все-таки не перешел в ряды мизантропов. Он также сомневался, что человек с таким жизненным опытом в конце концов мог претерпеть полную и благотворную душевную трансформацию и безусловно подтвердить свое доверие к человеческому роду. Более вероятно, что он (несчастный мужчина) в конце концов уверился в том, что его решение отвернуться от Гонерильи не во всех отношениях было честной игрой. Судя по описанию этой дамы и ее поступков, его милосердие было более или менее преувеличенным, а потому несправедливым. По всей вероятности, это была женщина, чьи недостатки в равной степени перемешивались с достоинствами. Но когда ее недостатки проявлялись с особенной силой, то ее муж, невеликий знаток женской натуры, пытался увещевать ее доводами рассудка вместо того, чтобы попробовать нечто гораздо более убедительное. При описанных обстоятельствах разрыв отношений с ней выглядел грубой неожиданностью. Короче говоря, было похоже, что мелкие недостатки обеих сторон более чем уравновешивались крупными достоинствами, так что не следует быть слишком поспешным в суждениях.[65]
Когда торговец, как ни странно, принялся возражать против такого спокойного и беспристрастного подхода, и не без горячности выразил глубокое сочувствие к судьбе несчастного мужчины, его спутник с серьезным видом прервал его излияния и счел их неубедительными. Он сказал, что лишь в самых исключительных случаях несчастье можно признать незаслуженным, а конкретно, – когда оно происходит в результате беспрепятственных действий злонамеренных людей. Но в данном случае такое допущение было бы по меньшей мере неблагоразумным, так как у некоторых людей оно приводило бы к прискорбному искажению их важнейших убеждений. Дело не в том, что их убеждения обоснованно подвержены такому влиянию; дело в том, что распространенные жизненные происшествия по самой своей природе не предполагают односторонней трактовки и единственной интерпретации, подобно флагам на пассатных ветрах. Если, к примеру, убежденность в воле Провидения в какой-либо мере зависело от подобного непостоянства повседневных событий, то степень этой убежденность в мыслящих умах была бы подвержена флуктуациям, подобным колебаниям биржевого индекса во время долгой войны с неясным исходом. Тут он посмотрел на свою трансфертную книгу, и продолжил после недолгой паузы. По его словам, суть убежденности в божественной природе вещей и правильных убеждений о человеческой натуре, основанная не столько на жизненном опыте, сколько на интуиции, возвышалась над всеми погодными зонами и аномалиями.
Теперь, когда торговец от всей души согласился с ним (будучи не только здравомыслящим, но и религиозным человеком, он не мог этого не сделать), его спутник выразил удовлетворение, что в эпоху взаимного недоверия по большинству вопросов еще можно встретить человека, который почти целиком разделяет с ним такую логичную и возвышенную вещь, как доверие.
Тем не менее, он был далек от узколобого отрицания допустимости иного, должным образом аргументированного объяснения. Он лишь считал как минимум желательным, чтобы при рассмотрении подобных случаев, когда они становились предметом философской дискуссии, собеседники не отвлекались на малозначительные подробности и относились к делу с ясным пониманием. К примеру, предположение о том, что в деле несчастного мужчины было много загадочного и даже мистического, подразумевало скрытый уход от главного вопроса. Что касается вольного допущения о победе зла над добром (по отношению к Гонерилье и ее несчастному мужу), то было бы неблагоразумно в полемическом рвении упирать на доктрину о будущем воздаянии как о каре за нынешнюю безнаказанность. Хотя конечно же, благонамеренному человеку такая доктрина представляется разумным и достаточным утешением, но при использовании в качестве превратного полемического аргумента она лишь провоцирует мелочную и тщеславную самоуверенность в том, что Провидение якобы не существует сейчас, но обязательно случится потом. Иными словами, для всех кавалеров и их окружения было бы лучше, если бы обладатель истинного света надежно укрепился на Млаховом кургане[66] уверенности, не поддаваясь искушению ввязываться в опасные стычки на открытой местности рассудка. Таким образом, он считал нежелательным для благоразумного человека, даже наедине с собственным разумом или же в союзе с близкими по духу, предаваться чересчур обширному философствованию или даже состраданию, так как это создавало привычку к несдержанности в мыслях и чувствах, которая могла неожиданно подвести его в неподходящее время. Поистине, в обществе или наедине с собой благоразумный человек в определенных вопросах должен был более всего опасаться эмоциональной несдержанности своих душевных порывов, ибо в определенных случаях сердечные склонности обманывают нас, о чем предостерегают авторитетные умы.
Но теперь ему хотелось промочить горло.
Торговец, преисполненный благодушия, возразил ему и сказал, что хотел бы целый день услаждать себя такими сочными плодами. Скамья под кафедрой философа была лучше скамьи под персиковым деревом в сезон урожая.
Собеседник
