Я тебя заберу - Мария Сергеевна Коваленко

Вместо меня его вызывает Лена. И затем сообщает в клинику, чтобы забыли о моем существовании на неделю, а то и больше.

Савойский не заставляет себя ждать. Он перезванивает через десять минут и долго, качественно полощет мозг по громкой связи. Рассказывает о важности моей работы. О пациентках, которым смогу помочь лишь я. О сроках, которые клиника не может нарушить.

Если бы не душащий кашель и головная боль, я бы, наверное, рассмеялась. Заведующий столько раз доказывал мне: «Незаменимых нет!», что сейчас хочется ответить его же словами.

К сожалению, сил не хватает даже на ответ. Накрыв голову подушкой, жду коротких гудков. И пока с такой же песней не позвонил Кравцов, отключаю телефон.

Впервые за много лет я не боюсь никого расстроить или потерять работу. Первый раз в жизни ставлю свои проблемы выше, чем проблемы других людей. «Там хватает врачей, они справятся. Займись тем, что важнее!» — успокаиваю себя.

На мою беду, между «нужно» и «могу» неожиданно расползается целая пропасть.

Я знаю, что нужно как можно скорее поговорить с Глебом. Понимаю, что впереди ждет разговор с Шаталовым и к нему тоже следует подготовиться. Но кашель душит так сильно, что не получается осилить и пары фраз. А когда в середине недели становится чуть легче, на смену кашлю приходит немота.

Истерзанные голосовые связки не в состоянии выдать ни одного звука. Поначалу я просто сиплю. А спустя несколько попыток заговорить, замолкаю окончательно.

Все это очень сильно напоминает причуды психосоматики. Кашель — как сдерживаемый плач. Немота — как страх открыть правду.

Хороший мозгоправ, наверное, смог бы сказать точно или даже поставил бы диагноз. Но вместо него рядом сын, по вечерам приходит Лена, и словно новый член семьи, под окном поселилась проклятая черная бэха, которая перегородила выезд моей ласточке.

Совсем не тот отдых, на который я рассчитывала. И все же в чем-то правильный. Без посторонних. Без ссор и лишней суеты.

Мы с Глебом вместе пьем горячий чай. Обнимаемся. И смотрим друг на друга с таким сочувствием, будто одними взглядами можно рассказать о его отце и моем невеселом прошлом.

Легчает мне лишь в начале следующей недели. Не веря своему счастью, здороваюсь утром с отражением в зеркале. Однако отпраздновать выздоровление с сыном не успеваю.

Терпевший больше десяти дней Савойский лично является ко мне под дверь. И совершенно незнакомым умоляющим тоном просит срочно посмотреть пациентку, приехавшую в центр с кровотечением.

— Я не буду там весь день, — прощаясь, говорю своему мальчику. — Узнаю, что случилось, и вместо Лены приеду за тобой в школу. Сходим в наше любимое кафе возле кинотеатра. Поговорим.

— Хочешь мне что-то рассказать? — Глеб хмурится. Точь-в-точь как после моего возвращения домой в первый день болезни.

— Да. Очень важное.

Странное дело, я больше не боюсь. Внутри такое спокойствие, словно с температурой выгорели все сомнения.

— Хорошо, и... — Сын недобрым взглядом косится в сторону Савойского. — Можно без кафе. Я уже взрослый. Ты просто приезжай, и мы поговорим.

За прошедшую неделю ни разу не всплакнула. Порой даже стало казаться, что я вылила из себя весь запас еще в машине возле клиники. Но сейчас, после этих слов Глеба, вновь хочется разреветься.

Переносицу уже печет от подступающих слез. И только заведующий и срочная работа заставляют сдержаться.

***

В клинике все оказывается не так плохо, как я боялась. Вероника кое-как справляется с многочисленной родней, собравшейся под моим кабинетом. Перепуганная пациентка, захлебываясь от слез, умоляет спасти ее ребенка.

Однако осмотр и УЗИ подтверждают, что беременность протекает нормально. Кровотечение — обычная мазня, которая нередко случается на ранних сроках. А боли — нервное перенапряжение.

Закончив осмотр, с чистой совестью провожаю будущую мамочку в палату. Прошу медсестру принести успокоительное и спешу на выручку нашему администратору.

Как ни странно, после этого приема я чувствую себя лучше, чем дома и до болезни. На радостях задерживаюсь в ординаторской и не возражаю, когда Галина Михайловна подсаживается ко мне на диван.

— Говорят, ты истеричку Терехову откачала? — Наше главное средство массовой информации делает щедрый глоток капучино и довольно щурится. Как всегда. — Она тут с утра такое устроила... Другим врачам даже подойти к себе не позволила. Требовала тебя, да так настойчиво, что Кравцов лично готов был ехать.

— Да, только Коли мне не хватало для полного счастья.

— И не говори. — Галина Михайловна делает новый глоток. — Он всю прошлую неделю таким нервным был, что лучше лишний раз не встречаться.

— Очередная любовница дала от ворот поворот?

На самом деле мне неинтересно. Всё и так как на ладони. Других причин для волнения у Кравцова отродясь не было.

— Не-е, Верочка пока справляется. — Ординаторская наполняется громким смехом. — Второй учредитель бушевал, — отсмеявшись, сообщает Галина Михайловна.

— Шаталов?

— Как раз в твой последний день тут грандиозный шухер случился.

— Перед болезнью? — Со связками вроде бы все в порядке, но голос снова садится.

— Да! Он заставил охрану проверить все камеры клиники. Искали кого-то. Вначале по записям с наших камер. Потом у владельцев соседнего кафе попросили доступ к их записям. Ну а после вообще веселье началось. Этот Шаталов какую-то свою службу безопасности вызвал. Один орел в кадрах засел. Второй у охранников. А еще двое зачем-то в соседнюю школу пошли. Может, тоже за записями... — Галина Михайловна пожимает плечами.

— И как?.. Нашли, кого искали?

От размаха, с которым Марк занялся поиском Глеба, перехватывает дыхание. В целом ничего удивительного: Шаталов и раньше умел находить всех, кто ему нужен. Однако сейчас его цель не влюбленная девятнадцатилетняя дурочка, а родной сын.

— Не знаю. Пока они хозяйничали, мы и в коридор лишний раз старались не высовываться. Мало ли, на кого что роют.

— А потом... никаких слухов?

Я чувствую, как ступаю на зыбкую почву. Пальцы ног поджимаются в удобных рабочих лодочках. Но то, что произносит Галина Михайловна, оказывается настоящим оползнем.

— Слухов?.. Лиз, тут их столько было! Сочиняли кто во что горазд! И про сокращение, и про увольнение Савойского, и... — Она на мгновение замолкает. Потом, будто вспомнив что-то особенно важное, шепчет мне на ухо: — Я чуть не проворонила, как живчики нашего нового донора в дело пошли.

— Когда? — спрашиваю одними губами. Голос садится окончательно.

— Оказалось, давно уже. Его почти сразу приняли в программу.