Интернационал дураков - Александр Мелихов

Моя лаборатория пряталась в многотрубном кафельном подземелье за корабельной дверью, на которой чернело строгое предостережение:

“Забор мочи во время обеда не производится!”. Мы с Женей снова переглянулись так, словно все это было устроено исключительно ради нашей забавы и к серьезной нашей жизни не имеет ни малейшего отношения.

– Руки будем фиксировать? – спросил палач. – А то некоторые за шприц начинают хвататься… Мужчины к головке полового члена почему-то относятся с повышенной сенситивностью, один полковник спецназа даже в обморок отключился.

Но мне было море по колено. Тем более что связанные руки слишком уж напомнили бы мне то роковое незавершенное оскопление. Я закинул руки за голову и мечтательно уставился в экранно белоснежный потолок, каменно закусив воображение. Боль – ломота – оказалась вполне терпимой, если забыть, откуда она истекает. На потолке проступила очень красиво пульсирующая алая сеть, по которой толчками пробивались аметистовые чернила.

– Все в порядке, хоть жениться, – с деланной бодростью вынес вердикт истязатель, когда все волосяные ответвления сделались аметистовыми.

А когда в вертикальном достоевском подъезде гоголевского дома я, по обыкновению, дотронулся до ее холодных губ прощальным касанием, она вдруг – не обняла, просто приблизила меня к себе и принялась неумело, но очень старательно сосать мои губы. И, к моему изумлению, мой изнемогший слуга тысячи трех цариц вдруг страстно откликнулся на этот наивный зов. И залязгавшие кусачки выше уровня моря – выше колен – дотянуться не могли. Лишь на деревянном горбу ночного

Сенного моста я осознал, что весь сегодняшний вечер мы общались на “ты”.

А наутро я вдруг понял, кто я на этот раз – большой умник и романтик, сохранивший в душе все повадки леспромхозовского гуляки – вальщика, пильщика, сплавщика… Сейчас приду, предупредил я ее по телефону и, не дослышав ответа: “Я еще не… Я в душ…”, прервал контакт.

Я дважды клюнул белую кнопку, и хрустальный колокольчик за ее дверью дважды сыграл нежное “Чи-жи2к, пы-жи2к”. “Это ты?..” – с жизнерадостной истошнинкой прозвучал ее голос, и меня окатило умилением. Стараясь ее передразнить, я так же жизнерадостно ответил:

“Не-ет!” Лязгнул затвор, затем другой, за ним последовала неудачная попытка подергать вращающуюся ручку и наконец лязг третий и окончательный.

Она встретила меня в каком-то узбекском халате темно-вишневого бархата, очень тонкого, как я немедленно обнаружил. А сама она под ним была еще немножко мокрая – видно, вытиралась наспех, чтобы убедиться в этом, достаточно было расстегнуть у нее на груди десятка полтора густо насаженных мелких пуговичек. Правда, дойдя до пояса, их гирлянда превращалась в чисто декоративную, не поддающуюся пальцам, и для такого хлюпика, как я, это была бы более чем достаточная причина плюнуть на все и уйти, хлопнув дверью. Но для того бесшабашного леспромхозовского парняги, в которого я обратился, все подобные мелочи – лишь повод проявить смекалку.

Я зашел снизу – узбекский бархат оказался не только очень тонким, но и завлекательно просторным. Слабенькие ее бедрышки тоже оказались довольно влажными, а негритянские завитки, словно губка, были прямо-таки насыщены влагой. Губки же ее испуганно замерли, не отвечая, но и не противясь моему хозяйскому засосу. Однако и без их помощи, и без поддержки аметистовых чернил мой посланник рвался уйти в нее с головой от стеснений и холода здешнего мира. И все же какой-то уголок моего естества, не до конца поглощенный леспромхозовским тесателем бревен и бросателем палок, спешил зафиксировать успех и, расстегнув ремень, после легкого сопротивления заставил ее взять нашего посредника в руку: если даже кусачки Командорского все же меня настигнут, этого свершившегося факта отрицать она уже не сможет.

Она и не подумала – на миг оторвавшись от моих алчных губ, она с зачарованным ужасом прошептала: “Какой огромный!..”, но руку все-таки упрятала за спину. В погоне за ее рукой вальщик приемом

“передний пояс” попытался завалить ее прямо здесь же, в прихожей, но она испуганно запричитала: “Не надо, не надо…” Интеллигентный шибздик во мне ослабил хватку, и так в ритме вальса мы довращались до дивана, оставив мои штаны под родительским столом. В падении вальщик оказался сверху. “Давай просто так полежим?..” – сделала она еще одну робкую попытку оттянуть момент истины, и я, снисходительно приговаривая: “Просто так, просто так”, сломил последнюю попытку сопротивления и, как выражались у нас в леспромхозе, засадил ей по самое некуда.

Дальше рассказывать нечего – что интересного можно сказать об интимной жизни лесоруба, прямого и бесхитростного, как те баланы, которые он ошкуривает? Только когда я уже начал задыхаться, снисходительный пильщик – “баба сама должна заботиться” – вдруг уступил пугливому мозгляку. “Можно внутрь?” – осторожно шепнул я ей на ушко, однако она молчала, как подпольщица, изо всех зажмурив глаза за умными стеклышками, и… Я успел принять ее молчание за знак несогласия и ухитрился избежать последнего слияния, обратив его в возлияние.

Мы теснились рядом, и я изнемогал от благодарности и нежности к этому слабенькому тельцу, приютившемуся рядом со мной на черном могучем вздутии, напоминающем спину гиппопотама. В вишневом распахе узбекского халата грудь ее открывалась совсем юной, с нежными сосками, напоминающими перламутровую губу тропической раковины.

Заметив, что я ее разглядываю, она стянула свой переспелый бархат на груди и жалобно попросила:

– Не смотри хотя бы уж…

Бедный ребенок… Обесчещенная девочка-отличница.

Я перевел взгляд вниз. Ее ноги, начинающиеся от аккуратного каракулевого воротничка, были очень стройные, но по-брюсовски бледные и тонкие, как у кранаховских Ев. Следуя за моим взглядом, она одернула и подол, однако, уловив в моих глазах улыбку мудрого старшего друга, решилась робко похвастаться:

– Мне один врач сказал, что мои нижние конечности длиннее нормы.

“Как раз лягушку танцевать”, – хотел я поддразнить ее, но внезапно сказал совсем другое:

– Ты сейчас, с разметавшимися волосами, ужасно похожа на Венеру

Боттичелли. Если на нее надеть очки.

– Я когда-то ужасно стеснялась этих очков. Ничего не видела, а все равно не носила.

– Ну что ты, они тебя чрезвычайно красят, тебя без них и представить невозможно.

И я наконец-то принялся покрывать ее стеклышки поцелуями, а когда наконец поднял голову, первым, кого я увидел, был святой мученик

Барух Гольдштейн, погруженный в свою непроглядную бороду и скорбную думу. Он расплатился за свою химеру… Застрелили его или затоптали насмерть?..

Я с такой тревогой и жалостью скосился на Женю, как будто и ей угрожало нечто подобное, и обнаружил рядом свойскую девчонку, восторженно взирающую на хулиганистого пацана из ДК “Пилорама”, с его солеными шуточками и всегда готовым к бою штыком.

– Ты так долго тянул, – заговорщицки прошептала мне на ухо ежовская девчонка, – что я уже решила: наверняка у него какие-то проблемы!..

А ты вон, оказывается, какой…

Она с почтительной опаской махнула своей узенькой кистью в сторону моих голых ног в носках и шкодливо призналась:

– Хотя я это сразу заметила, когда ты тогда в трусах меня встретил.

Сидел, закинув ногу за ногу, и так это все выпячивалось…

– Вон ты, оказывается, куда смотрела. А на вид девочка-припевочка…

– Ты тоже на вид такой интеллигентный и недоступный, а как в трусах…

Сразу видно, что с такими ногами мог бы по пустыне за филистимлянами бегать. С копьем. И руки самые толстые из всех моих знакомых, и этот…

– Не знаю, никогда на Луку Мудищева не тянул.

– А кто такой Лука Мудищев?

– Эпический персонаж. Мудищев первый был Порфирий, еще при Грозном службу нес. И, подымая х…м гири, порой смешил царя до слез.

Озорной леспромхозовский парняга во мне произнес запретное слово без купюр, и по ее заговорщицкому смешку в нос (“гм”) я понял, что эта забубенность к лицу ее мечте.

– А на похабных частушках мы, наверно, на одних и тех же возрастали.

– Что ты, я никаких частушек не знала…

– Как?.. А “как у нашего колодца две п… стали бороться”? Бедное дитя… Ты прожила вне культуры. А “пошла я на речку, а за мной бандит. Я стала раздеваться, а он мне говорит”?

– Никогда не слышала. И дальше что?

– Какие у вас ляжки, какие буфера, нельзя ли вам засунуть рубля за полтора. Меня всегда восхищало, что бандит к ней обращался на “вы”.

– Гм-гм… А потом что?

– Ерунда, рутина. Вот концовка хороша: е…т, е…т, отскочит, об камень х… поточит, газетку почитает и снова начинает.

– Гм-гм-гм… Смешно. “Газетку почитает…”

Я попытался снова проникнуть под ее бархатные покровы, но она задержала мою руку в своей. Я снова поднял на нее глаза – и обомлел: янтарно-бирюзовый ореол сиял возобновленной неприступной чистотой.