Актеры шахматной сцены - Виктор Васильев

Большинство матчей на первенство мира начиналось при вполне лояльных отношениях соперников, заканчивались же такие соревнования часто при резко ухудшившихся взаимоотношениях, а то и при полном их разрыве.

Хорошо известно, что враждовали между собой Тарраш и Ласкер, Ласкер и Капабланка, Алехин и Капабланка. Тарраш считал, и не без оснований, что Ласкер, мягко говоря, не рвался играть с ним матч в пору расцвета шахматной силы своего соперника. Тарраш не скрывал своей неприязни, даже открыто демонстрировал ее. Когда Ласкер все же согласился играть матч и любители шахмат накануне этого соревнования пытались примирить Тарраша с чемпионом мира, Тарраш заявил: «Господину Ласкеру я смогу сказать только три слова: шах и мат».

У Алехина с Капабланкой отношения были настолько испорчены, что во время знаменитого АВРО-турнира в 1938 году Алехин на заключительном этапе жил в другом отеле, отдельно от остальных семи гроссмейстеров, чтобы не общаться с Капабланкой. Когда же по окончании турнира участники проводили совещание с целью создать «Клуб восьми сильнейших», который должен был утвердить правила проведения матчей на первенство мира, в зале находились каждый раз только семь гроссмейстеров: Александр Алехин и Хосе Рауль Капабланка присутствовали попеременно…

Существует даже точка зрения, согласно которой надо перед матчем заставить себя соответственным образом настроиться против своего соперника, даже невзлюбить его, ибо это помогает ощущать себя собранным на протяжении всего долгого соревнования.

Нона Гаприндашвили, рассказывая мне о подготовке к своему первому матчу – с Елизаветой Быковой в 1962 году, привела любопытный эпизод. Тренеру Ноны Михаилу Шишову помогал Бухути Гургенидзе, а, кроме того, в роли главного консультанта выступал Бронштейн. Однажды он пришел на очередную встречу, держа в руках портрет Быковой, и преподнес фотографию чемпионки в подарок молодой претендентке. «Зачем?» – удивилась Нона. «Повесь на стену и смотри каждый день». «Зачем?» – вновь удивилась Нона. «Злись!» – с улыбкой ответил Бронштейн. Это была, конечно, шутка, но она имела под собой реальную подоплеку…

Нужно ли доказывать, что от шахматистов требуется совершенно особая деликатность и щепетильность и что нередко возникают все же явные и скрытые конфликты, которые трудно утаить от бдительного ока зрителей.

Вот уже прошло тридцать пять лет, а я, как сейчас, вижу процедуру откладывания девятой партии матча Ботвинник – Бронштейн, проходившего в Концертном зале имени Чайковского. В этой партии вместо тайного, то есть записанного и вложенного в конверт, хода был в виде редкого исключения сделан открытый ход.

Я мог бы по памяти рассказать, как это все выглядело из зала, но будет, наверное, правильнее предоставить здесь слово одному из партнеров, а именно Ботвиннику, который в мемуарной книге «К достижению цели» описал подробно этот инцидент (вполне, кстати, допускаю, что в изложении другого участника этот инцидент выглядел бы несколько иначе). Итак:

«После 41-го хода белых Бронштейн задумался и не заметил, как к нашему столику подошел арбитр К. Опоченский (Чехословакия); заметил Бронштейн судью лишь после его слов: «Прошу записать ход…»

Это было неприятно моему партнеру, так как он во время всего матча стремился к тому, чтобы ход записывал я. Расчет был простым – растренированный вообще (Ботвинник готовил докторскую диссертацию и защитил ее вскоре же после матча. – В. В.) и утомленный после пяти часов игры в частности, Ботвинник долго будет обдумывать записанный ход, да и запишет скорей всего неудачный ход, затем последует мучительный ночной анализ, а при доигрывании еще останется мало времени до контроля… Практически это выглядит разумно, но из всех «правил» должны быть исключения!

Бронштейн сделал вид, что не расслышал арбитра, и сделал свой 41-й ход.

По шахматному кодексу это был так называемый «открытый» ход, записывать уже было нечего. Но Бронштейн расскандалился и требовал, чтобы ход записали белые. Опоченский растерялся и долго не принимал решения. Из зала неслись крики в мой адрес: «Позор!» – очевидно, это кричали коллеги моего противника по спортивному обществу (да, откровенно говоря, как всегда, зрители симпатизировали более молодому). Вопрос был решен после вмешательства Г. Штальберга (помощника арбитра). Он напомнил Опоченскому о правилах игры, и тот понял, что колебания неуместны».

Не правда ли, какой интереснейший, зрелищно и психологически, момент борьбы?! А ведь он никак не был и не мог быть отражен в записи партии, и можно только завидовать тем любителям шахмат, которым удается иногда как бы приподнять краешек завесы, незримо отделяющей шахматных актеров от публики, и проникнуть в тайны сложных, а порой и путаных взаимоотношений шахматистов во время борьбы, особенно когда решается судьба шахматной короны.

Этот эпизод происходил на виду у всех, что и вызвало бурную реакцию зала, хотя непонятно, почему Ботвинник считает, что выкрики относились к нему. По моим наблюдениям пожилой контингент болельщиков отдавал свои симпатии чемпиону мира, правда, болельщики зрелого возраста вряд ли стали бы нарушать привычную тишину шахматного зала столь темпераментными репликами.

Это далеко не единственный любопытный эпизод из числа тех, которые происходят при откладывании партий – процесс откладывания деликатен, требует аккуратного поведения как со стороны участников, так и судей. Бывает, что иногда нет никаких нарушений правил либо этики, а все равно происходит нечто, мимо чего не пройдет взор болельщика. На юбилейном, пятидесятом чемпионате СССР 1983 года чемпион мира Карпов, записывая ход, вынужден был прикрыть запись листком бумаги, так как его соперник, уставший после трудной пятичасовой борьбы, продолжал сидеть за столиком, причем машинально повернул голову именно в ту сторону, где лежал бланк партнера.

Конечно, далеко не всегда зрителям удается воочию быть свидетелями того или иного казуса, случившегося при откладывании или перед доигрыванием партии, но даже когда они узнают об этом постфактум, это всегда привлекает их внимание. Да и сами участники подолгу не могут забыть подробности того или иного засевшего в их сознании казуса.

Тот же Ботвинник, например, долго не мог простить своему многолетнему другу Эйве историю, которая случилась во время знаменитого ноттингемского турнира 1936 года, где молодой Ботвинник опередил и чемпиона мира (а им тогда был Эйве) и экс-чемпиона мира Алехина и многих других корифеев того времени.

Ботвинник отложил партию в примерно равной позиции и, убедившись, что не должен проиграть, незадолго до возобновления партии предложил Эйве ничью. «Да, конечно, – ответил мне доктор, – пишет Ботвинник в своих мемуарах. – Но как вы собирались делать ничью?»

Ботвинник в уверенности, что ничья принята, показал Эйве свой анализ, после чего чемпион мира не говоря ни слова забрал карманные шахматы Ботвинника и… исчез. За пять минут до возобновления игры Эйве вернул Ботвиннику шахматы со словами: «Очень сожалею, но последняя моя надежда на первый приз состоит в выигрыше этой партии…» Хороший аргумент, не правда ли? Через два хода Эйве сам предложил ничью, но встретил уже сердитый отказ. В итоге партия все же закончилась логическим ничейным исходом, но Ботвинник привел этот эпизод в своей книге сорок два года спустя (!) как пример нарушения спортивной этики…

Наверное, ни одно правило не вызывает в шахматной борьбе столько щекотливых ситуаций и инцидентов, как правило «взялся – ходи!» В самом деле, судьи ведь не могут следить за всеми досками, и вопрос – взялся шахматист за фигуру или нет чаще всего является вопросом его совести.

Эдуард Гуфельд рассказывал, что когда он хотел заставить своего противника, известного мастера, сделать ход фигурой, за которую тот взялся рукой, то в ответ получил нахлобучку. Мало того, мастер пожаловался судьям, и Гуфельду было сделано соответствующее внушение. Не исключено, что мастер, обдумывая ход, машинально потрогал фигуру, не зафиксировав этого в своем сознании, а может быть, в азарте борьбы и нарушил правило – кто это знает?

Другой противник Гуфельда мастер Юрий Коц, по рассказу гроссмейстера, повел себя в аналогичной ситуации, что называется, без затей. Когда он сделал ладьей невозможный ход (по диагонали), после чего естественно переменил его, поставив на то же поле другую фигуру – слона, Гуфельд в соответствии с правилами потребовал: «Ладья ходит!» На это Коц, однако, нашел прелестное опровержение: «А кто видел?» Судья не видел и, приглашенный к столу, предложил Гуфельду продолжать игру «без фокусов».

Несправедливо? Разумеется. Но поставьте себя на место судьи? Даже царь Соломон не смог бы найти убедительные аргументы, чтобы принять правильное решение.