Сделай меня точно. Как репродуктивные технологии меняют мир - Инна Викторовна Денисова

Философ Ольга Саввина объясняет, что споры вокруг ВРТ навеяны историческими опасениями: после Второй мировой войны стало ясно, что нужно регулировать эксперименты с участием людей [82]. В 1939 году личный врач фюрера Карл Брандт разрешил убить мальчика-инвалида Кнауэра, так он дал старт «акции эвтаназии», за которую и был повешен после Нюрнбергского процесса. Тогда же было решено раз и навсегда – и закреплено в Хельсинкской декларации, – что можно, а чего нельзя делать с людьми.

Первые этические рекомендации, касающиеся новейших медицинских технологий, Американское общество фертильности (American Fertility Society) опубликовало в 1979 году. Они основывались на труде двух авторов – Тома Бошампа и Джеймса Чилдресса (что характерно, один был философом, а другой – теологом, замечает Саввина). Выведенные в этом труде принципы были следующими [83]:

1) не навреди;

2) делай добро;

3) уважай автономию пациента;

4) будь справедлив.

Как выяснилось, разные государства видят мир по-разному. Чем хищнее оскал капитализма – как в США или России, – тем больше репродуктивной свободы за деньги. Чем внимательнее к правам человека – как во Франции или Германии, – тем больше предосторожностей. В странах с торжеством идеологического или религиозного контроля донорство не прошло цензуру, уперевшись воображаемыми рогами мужа в нерушимую стену брачных уз. Желающим родить вопреки запретам пришлось искать в ней лазейки. Так возник репродуктивный туризм: канадцы ездят в Мексику, в бельгийских и испанских клиниках полно французов и итальянцев, чешские забиты австрийцами и немцами, а в российских и украинских кого только не встретишь; там и жизнь человека стоит немного, не говоря уж о теле в аренду или его крошечной клетке. Разные законодательства не договорились друг с другом относительно репродуктивных технологий, и каждое установило у себя свои правила одной и той же игры.

В этой главе мы обсудим пункты, в которых они не сойдутся еще лет сто, а может быть, никогда.

1. Моделирование и дизайн детей

В клинике, в ожидании очередной пункции, ловлю луч ненависти, посланный с соседней кровати, – богатую женщину, чьи пятьдесят пластический хирург удачно превратил в «новые тридцать», злит, что палата двухместная. Но злость ее укрощается по мере в меня вглядывания. Я переодеваюсь, а она смотрит так пристально, что злиться впору уже мне. «Вы похожи на актрису», – ее комплимент провожает меня в операционную.

После процедуры встречаю ее у гардеробной, она дожидается меня со своей драмой.

Ему 27, и он, конечно, «уйдет к молодой», если она немедленно не родит. Однако любви покорны все возрасты, кроме репродуктивного. Поэтому о том, что яйцеклетка донорская, он не узнает. «А доноров без фотографии я боюсь, – шепчет авантюристка, – что, если уродина или кривые ноги?» И если я, с ногами нужного радиуса и дипломом хорошего вуза, продам ей свою генетику, то щедрость ее будет безмерной. В минуты безденежья часто вспоминаю о предложении, на которое так и не отважилась согласиться.

Никто не гарантирует, что из «яйца» супермодели «вылупится» супермодель, а профессор родит профессора. Тем не менее в 2018 году ученые обнаружили 538 генов, связанных с интеллектом, а значит, наследуемых [84]. Почему бы в таком случае не взять материал «постатуснее»? Понятное желание, учитывая, что ум и красота – не просто трофеи на ярмарке тщеславия, как автомобиль или айфон, но еще и помощники в мире, где человек человеку не брат, а конкурент.

Таким образом, в репродуктивную схему с участием третьих лиц закладывается евгеника – пусть иллюзорная, но все же возможность «усовершенствовать» потомство. Подправить шероховатости семейного генетического древа. Искупить «ошибку» прабабушки, согрешившей с дворником.

На спрос откликается предложение. «Большинство американских банков не возьмет белого донора ниже 175 сантиметров ростом», – пишет The New York Times [85]. Упомянутый выше донор Боб рассказывает, что жители Нью-Йорка всегда просят сперму с высоким IQ, поэтому он, сотрудник медицинской школы Гарварда и аспирант Колумбийского университета, был очень востребован. «В анкете я указал, что у нас в роду были тревожные расстройства, – вспоминает Боб, – кроме того, я унаследовал проблемы со слухом. <…> Однако реальность такова, что, если в вашей анкете значится „Лига плюща“, вам наверняка позвонят». По престижным университетам рыщет репродуктивная агентура: студентка Гарварда, еще и хорошенькая, имеет шанс получить предложение с таким количеством нулей, что можно больше не учиться.

В Москве та же картина маслом. «В нашей клинике только доноры с высшим образованием, – говорит репродуктолог Елена Мартышкина, – каждая женщина хочет профессора-математика или кандидата биологических наук. Поэтому мы берем доноров из более высокой социальной прослойки и с более высоким уровнем IQ. Есть парочка спортсменов, но остальные – люди умственного труда».

В 2009 году компания 23andMe запустила «калькулятор наследования» – программу, способную рассчитать цвет глаз будущего ребенка или его пищевую непереносимость [86]. В 2016-м на основе этой программы появилась услуга «Проектирование ребенка»: пара с бесплодием, нуждающаяся в ВРТ с донорской яйцеклеткой или спермой, заполняет анкету с пожеланиями внешности, а репродуктологи, анализируя ДНК доноров, «конструируют» нужную.

«Растить доноров для медицины <…> – это одно. Но поколение искусственных детей, которые займут лучшие места в обществе? Детей, намного превосходящих всех конкурентов? Ну нет. Людей это испугало. Они с ужасом отшатнулись», – говорит мисс Эмили в романе Кадзуо Исигуро «Не отпускай меня» [87]. Вспомним также воспитательницу сверхдетей леди Эстер у Акунина. Или того же Хаксли с его альфа-, бета– и гамма-людьми.

Впрочем, выбор «породистого» донора не так продуктивен для обслуживания евгенической идеи (в конце концов, Гарварда просто не хватит на все бесплодные пары мира). Есть и кое-что поэффективнее. Например, одобренная в некоторых странах ПГД (преимплантационная генетическая диагностика) и недавно изобретенный, еще не разрешенный нигде CRISPR-Cas9 – технология, позволяющая редактировать геном и убирать генетические поломки.

С помощью ПГД американская компания Fertility Institutes предлагает выбирать ребенку пол, распознавая у эмбриона хромосомы XX и XY [88]. Это одна из причин, по которой ПГД запрещают почти везде. Хотя бы для того, чтобы не создать демографический перекос, как это случилось в Китае, когда после принятия закона о единственном ребенке в семье женщины стали абортировать девочек, чтобы родить «маленького императора» [89]. В России ПГД разрешена, но выбирать пол эмбриона запрещено; исключения делают лишь для того, чтобы выявить наследственные заболевания, передающиеся по женской или мужской линии.

Возможность редактирования генома пугает мир: ведь если ребенку можно будет добавить ген, отвечающий за музыкальный слух или сексуальную ориентацию, то людей начнут собирать, как конструкторы, и программировать, как биороботов.

Всех встревоженных успокаивают биоэтики. Генри Грили, биоэтик Стэнфордского университета, считает, что опасения «имени Олдоса Хаксли» преувеличены: