Дорога Отчаяния - Йен Макдональд

— Оставьте объяснения. Вы не виноваты. В отделе Орбитальной Экологической Инженерии случилась путаница, произошел сбой в программе некоей орфи, которую снесло с катушек. Капризные они хреновины. В общем, это не ваша вина, но я ничего поделать не могу. Комета летит сюда уже семьдесят два месяца. Во вторник, шестнадцатого мая, в шестнадцать двадцать четыре она врежется в землю в тридцати четырех километрах к югу отсюда, после чего этот городок и этот оазис сложатся, как.. как… карточный домик. — Раздались протестующие восклицания. Доминик Фронтера поднял руки, призывая к тишине и спокойствию. — Мне очень жаль. Мне действительно жаль, но изменить я ничего не смогу. Комету невозможно остановить, ее некуда повернуть, нет — на такой поздней стадии. Если бы вы только дали знать о своем существовании хотя бы кому‑то и хотя бы немного раньше, мы могли бы попытаться рассчитать другие варианты траектории. Теперь же слишком поздно. Извините.

— А что же Сердца Лотиан? — крикнул Эд Галлацелли.

— Она обещала рассказать о нас, — поддержал его Умберто.

— Да, обещала рассказать вашим в Фарфоровой Горе, — добавил Луи.

— Сердце Лотиан? — переспросил Доминик Фронтера. Его пилот выразительно пожал плечами.

— Мобильный представитель Отдела Общего Образования, — объяснил доктор Алимантандо.

— А. Другой отдел, — сказал Доминик Фронтера. На это слабое оправдание горожане ответили взрывом возмущения.

— Бюрократическая путаница — чума планирования! — выкрикнула Мария Квинсана.

Доминик Фронтера попытался успокоить ситуацию.

— Хорошо, хорошо, я согласен, что здесь имела место бюрократическая путаница на верхних уровнях управления — проблема не в этом. Проблема в том, что через три дня комета упадет и превратит этот город в гравий — вот в чем проблема. Все, что я могу сделать, это вызвать эскадрилью лихтеров и вывезти вас всех отсюда. Может быть, после расчистки района поражения — если вам уж очень здесь нравится — вы сможете вернуться, но в течение трех дней вы должны убраться отсюда со всеми своими козами, ламами, свиньями, курами, детьми и всем прочим. Вопросы?

Раэл Манделла поднял всех на ноги.

— Это наш город. Мы его создали, мы построили его, он наш, мы не хотим видеть, как его разрушают. Все, что у меня есть — здесь: моя жена, мои дети, мой дом, мой скот, и я не оставлю его на растерзание комете. Вы, инженеры, которые перекидываетесь планетами, как бильярдными шарами, вы должны послать вашу комету куда‑нибудь еще.

Громовые аплодисменты. Доминик Фронтера дождался, когда они стихнут.

— Следующий.

Персис Оборванка вскочила и закричала:

— Здесь мой отель, крышу которого вы изрешетили выстрелами, сударь! Я уже лишилась одного дела, воздушного, и не собираюсь потерять другое. Я остаюсь. Ваша комета может отправляться к черту.

Микал Марголис энергично закивал, восклицая:

— Слушайте, слушайте!

Затем поднялась Рути Голубая Гора, и тишина пала вокруг нее, как снег.

— Да? — произнес Доминик Фронтера устало. — Если вы не возражаете, я ожидаю вопросов, а не монологов из камеры смертников.

— Господин Фронтера, — сказала простушка Рути, которая только и уяснила из всего происходящего, что ее друзья в опасности, — вы не должны причинять вред моим друзьям.

— Сударыня, последнее, что я хочу — это причинить вред вашим друзьям. Если, однако, они намерены вредить сами себе, отвергая голос здравого смыслп и отказываясь спасаться от смертельной опасности, то это совершенно другое дело. — Рути не поняла ответа представителя РОТЭК.

— Я не позволю вредить моим друзьям, — тупо повторила она. В комнате воцарилась тишина того рода, с шарканьем, которая предшествует всяким необычным событиям. — Если вы полюбите их так, как люблю их я, вы не сможете им навредить. Поэтому сейчас вы полюбите меня.

Сидящий на возвышении доктор Алимантандо увидел, что лицо Рути Голубой Горы проясняется, за долю секунды до того, как она высвободила четыре года аккумулированной красоты в направлении Доминика Фронтеры. Временный Председатель стремительно нырнул под временный председательский стол и закрыл глаза руками. Доминик же Фронтера не мог проявить подобной предусмотрительности. Полные тридцать секунд простоял он в лучах сверхновой, прежде чем, издав причудливый клекот, рухнуть на пол, словно мешок бобов.

Доктор Алимантандо взял управление на себя. Он махнул пилоту, которого уберегли его поляризованные контактные линзы.

— Унесите его и положите в какой‑нибудь из комнат, — приказал он. — Вы двое покажите, куда. — Он указал на Персис Оборванку и Микала Марголиса, чтобы те помогли пилоту доставить контуженного любовью функционера РОТЭК к месту отдохновения. Одним взглядом он пресек поднявшийся ропот.

— Что ж, вы все слышали, что говорил наш друг, и я ни секунды не сомневаюсь, что это правда. Посему я приказываю всем и каждому из вас готовиться к эвакуации. — Всех охватил ужас. — Спокойно, спокойно. Эвакуация — это последняя мера. Ибо я, Алимантандо, намерен попытаться сохранить наш город! — Он встал, в течение нескольких минут принимал публичное восхищение, а затем покинул Б. А. Р/Отель, чтобы спасти мир.

17

Целый день и целую ночь доктор Алимантандо покрывал стены погодной комнаты хронодинамическими символами. Логический поток, забивший тремя годами раньше в нижнем левом углу кухни, затопил гостиную, столовую и холл, взобрался по ступеням, совершил несколько вылазок в спальни номер один и номер два, пробрался в ванную, покорил стены туалета, поднялся на этаж выше и проник в погодную комнату, где круговым движением растекся по стенам — по кругу по кругу вверх и вверх, пока не затопил все, за исключением фрагмента в центре потолка, размером не более долларовой купюры.

Под этим пятно сидел доктор Алимантандо, зарывшись лицом в ладонях. Его плечи сотрясались. Не рыдания это были, но ярость, колоссальная ярость на издевающуюся над ним вселенную, которая, подобно расписной танцовщице рубмы в опиумном притоне Белладонны, сбрасывает слой за слоем свои многочисленные одеяния только для того, чтобы в момент окончательного обнажения погасли все огни.

Он пообещал людям спасти их город.

И он не может это сделать.

Он не способен найти недостающее преобразование.

Ему не удается построить алгебраическую формулу, которая уравновесила бы пятнадцать лет расписывания стен в Дороге Отчаяния, Чинчансорене и Универсууме Ликса и привела их к нулю. Он знал, что она существует. Колесо должно вращаться, змея — пожирать свой хвост. Он догадывался, что формула проста, но найти ее не мог.

Он подвел сам себя. Он подвел науку. Он подвел свой народ. Это было крушение всех крушений. Оказалось, что ему дорог его народ; вот как он в них видел — свой народ, своих детей, которых, как ему всегда думалось, у него не будет. Когда они не нуждались в спасении, он спасал их. Когда оно стало необходимо, он оказался бессилен.

Признав это, доктор Алимантандо почувствовал свободу. Подобно тому, как животное, которое неустанно сражалось и сражалось и сражалось, сдается смерти в тисках неизбежности, так и он позволил гневу вытечь из него, просочиться сквозь дом, сквозь пещеры в скалах и впитаться в Великую Пустыню.

Было шесть часов шесть минут утра понедельника, шестнадцатого числа. Газовые лампы потрескивали, насекомые бились о стекло. Сквозь восточное окно он видел Раэла Манделлу, вышедшего к своим одиноким утренним трудам. Сейчас они уже не были необходимы. Ему следовало бы спуститься с горы и приказать своему народу уходить. Он не нуждался в их прощении, хотя, вероятно, и получил бы его. Ему требовалось только их понимание. Он плотно закрыл глаза и почувствовал, как из его накрывает великое умиротворение, пришедшее из глубин пустыни, безмятежность, катящая свои волны вокруг и сквозь него. Утренний туман принес аромат жизни, пробивающейся из влажной, плодородной почвы, черной как шоколад, богатой, как царь Соломон. Звук, напоминающий перезвон колеблемых ветров колокольчиков, заставил его отвести взгляд от окон.

Возможно, причиной тому шок, или оцепенение, или какая‑то иная разновидность изумления, но присутствие зеленого лица, присевшего на край стола, показалось ему совершенно естественным.

— С добрым утром, — сказало зеленое лицо. — Мы расстались с тобой в лагере сколько… пять лет тому?

— Ты плод моего воображения? — спросил доктор Алимантандо. — Полагаю, что‑то в этом духе: архетип, конструкция, сооружаемая моим умом под влиянием стресса; галлюцинация; вот что ты такое — символ.

— Да перестань, неужели ты считаешь себя человеком, подверженным галлюцинациям?

— Я не хотел бы считать себя человеком, которого посещают ожившие объедки овощей.

— Туше. И куда это тебя привело? — Зеленое лицо взобралось с ногами на стол. Неизвестно откуда оно извлекло кусочек красного мела и вписало короткое выражение символической логики в клочок пространства размером с долларовую купюру в центре потолка. — Думаю, ты искал вот это. — И зеленое лицо проглотило красный мел. — Удобрения очень полезны, знаешь ли. — Доктор Алимантандо вскарабкался на стол и уставился на формулу.