Николай Гумилев - Вера Лукницкая

Вспоминает А н н а А х м а т о в а:

"Меж тем как Бальмонт и Брюсов сами завершили ими же начатое (хотя еще долго смущали провинциальных графоманов), дело Анненского ожило со страшной силой в следующем поколении. И если бы он так рано не умер, мог бы видеть свои ливни, хлещущие на страницах книг Б. Пастернака, свое полузаумное: "Деду Лиду ладили..." у Хлебникова, своего раешника (шарики) у Маяковского и т.д. Я не хочу сказать этим, что все подражали ему. Но он шел одновременно по стольким дорогам! Он нес в себе столько нового, что все новаторы оказывались ему сродни... Б. Л. со свойственным ему красноречием ухватился за эту тему и категорически утверждал, что Анненский сыграл большую роль в его творчестве... С Осипом я говорила об Анненском несколько раз. И он говорил об Анненском с неизменным пиететом. Знала ли Анненского М. Цветаева, не знаю".

Вспоминает О с и п М а н д е л ь ш т а м:

"Вера Анненского в могущество слова безгранична. Особенно замечательно его умение передавать словами все оттенки цветного спектра".

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

10.12.1925

АА говорила о том, что в 1909г. взаимоотношения Гумилева и Анненского, несомненно, вызывали влияние как одного на другого, так и другого на первого. Так, теперь уже установлено, что в литературные круги, в "Аполлон", вообще в литераторскую деятельность втянул Анненского Гумилев, что знакомству Анненского с новой поэзией сильно способствовал Гумилев. Известно было и раньше, что Анненского "открыл" для Потемкина, Кузмина, Ауслендера, Маковского, Волошина и т. д. - Гумилев. Об этом пишут в своих воспоминаниях и Ауслендер, и Волошин (даже враждебный Гумилеву Волошин!) и другие...

20.01.1926

АА показывала мне сегодня всю работу о взаимоотношениях Анненского и Гумилева и о влиянии Анненского на Гумилева. Работа - в виде подробнейшего плана - сделана превосходно, ни одна мелочь, ни одна деталь не ушла от внимания АА.

АА: "О влиянии "Фамиры" на "Гондлу", я могу образно это так выразить: для постройки "Гондлы" взято несколько серых камней. А вся "Гондла" из белых камней. И вот, среди белых виднеется несколько серых. Не больше. Потому что, - и АА объяснила, - что все остальное различно".

Он очень поздно начал, Анненский, и АА не жалеет, что неизвестны его ранние стихи, - есть данные предполагать, что они были очень плохими. Об отношении АА к Анненскому, о том, как она его любит, чтит, ценит, - говорить не приходится. И однако АА его не переоценивает. Она знает, что у него часто бывали провалы, рядом с прекрасными вещами.

Еще в начале года у Гумилева возникла мысль об учреждении школы для изучения формальных сторон стиха. Он заинтересовал идеей Толстого и Потемкина, потом они все вместе обратились к Вяч. Иванову, М. Волошину и Анненскому, профессору Федору Федоровичу Зелинскому с просьбой прочесть курс лекций по теории стихосложения. Все согласились, и родилось "Общество ревнителей художественного слова", иначе - "Академия стиха".

Первоначально было решено, что лекции будут читаться всеми основоположниками "Академии". Но собрания проходили регулярно раз в две недели на "башне", и в результате лектором оказался один Вяч. Иванов. После лекции обычно читались и разбирались стихи.

Брюсову Гумилев пишет о лекциях Вяч. Иванова: "...мне кажется, только теперь я начал понимать, что такое стихи..."

Свою мысль Гумилев заканчивает в рецензии:

"Как же должно относиться к Вячеславу Иванову? Конечно, крупная самобытная индивидуальность дороже всего. Но идти за ним другим, не обладающим его данными, значит пускаться в рискованную, пожалуй, даже гибельную авантюру. Он нам дорог, как показатель одной из крайностей, находящихся в славянской душе. Но, защищая целостность русской идеи, мы должны, любя эту крайность, упорно говорить ей "нет" и помнить, что не случайно сердце России - простая Москва, а не великолепный Самарканд".

Собрания "Академии стиха" весною 1909г. посещали: М. Кузмин, В. Пяст, Ю. Верховский, Ал. Толстой, М. Замятина, Е. Дмитриева...

Сначала Гумилев тоже был постоянным участником собраний на "башне", но к весне состав участников заметно изменился, и он стал посещать "Академию" реже. На лето заседания были вообще прерваны.

В мае 1909 года Гумилев пишет Брюсову, что в конце мая он будет проездом в Москве и хотел бы увидеться и подробно поговорить. В письмо вложил свой новый сонет.

СУДНЫЙ ДЕНЬ

В. И. Иванову

Раскроется серебряная книга,

Пылающая магия полудней,

И станет храмом брошенная рига,

Где, нищий, я дремал во мраке будней.

Священных схим озлобленный расстрига,

Я принял мир и горестный и трудный,

Но тяжкая на грудь легла верига,

Я вижу свет... То день подходит Судный.

Не смирну, не бдолах, не кость слоновью,

Я приношу зловещему пророку

Багряный ток из виноградин сердца.

И он во мне поймет единоверца,

Залитого, как он, во славу Року

Блаженно расточаемою кровью.

Сонет в "Весах" не появился. Может быть, по той причине, что журналу нужно было успеть напечатать уже принятые произведения, а может быть, мэтр не принял посвящения Вячеславу Иванову. Брюсов ведь предупреждал Гумилева об опасности его влияния. Он ревновал к Иванову.

На те же рифмы, но чуть их, уточнив, 17 августа 1909г. Вячеслав Иванов написал ответный сонет:

Не верь, поэт, что гимнам учит книга:

Их боги ткут из золота полудней.

Мы - нива; время - жнец; потомство - рига.

Потомкам - цеп трудолюбивых будней.

Коль светлых Муз ты жрец и не расстрига

(Пусть жизнь мрачней, година многотрудней),

Твой умный долг - веселье, не верига.

Молва возропщет: Слава - правосудней.

Оставим, друг, задумчивость слоновью

Мыслителям и львиный гнев - пророку:

Песнь согласит с биеньем сладким сердца!

В поэте мы найдем единоверца,

Какому б век повинен не был року,

И Розу напитаем нашей кровью.

Началось веселое сонетное буримэ. В мае того же 1909г. Гумилев, тогда еще друживший с Волошиным, ответил на письмо Максимилиана Александровича: "Вы меня очень обрадовали и письмом, и сонетом, и вызовом. На последний я Вам отвечаю в этом письме через два часа после его получения. Я написал еще сонет-посвящение Вячеславу Ивановичу, и он пишет мне ответ. Если хотите поспорить с более достойным Вас противником, я прилагаю Вам мои рифмы: книга - полудней - риге - будней - расстрига - трудный - верига - судный слоновью - пророку - сердце - единоверца - року - кровью. Как видите, рифмы не волне точны. Это ваш развращающий пример".

Вызов на заданные рифмы Волошин, очевидно, не принял, но на свой сонет получил ответ Гумилева.

СОНЕТ ВОЛОШИНА

Гряды холмов отусклил марный иней.

Громады туч по сводам синих дней

Ввысь громоздят (все выше, все тесней)

Клубы свинца, седые крылья пиний,

Столбы снегов и гроздьями глициний

Свисают вниз... Зной глуше и тусклей.

А по степям несется бег коней,

Как темный лет разгневанных эриний.

И сбросил гнев тяжелый гром с плеча,

И, ярость вод на долы расточа,

Отходит прочь. Равнины медно-буры.

В морях зари чернеет кровь богов.

И длинные встают меж облаков

Сыны огня и сумрака - ассуры.

СОНЕТ ГУМИЛЕВА

Нежданно пал на наши рощи иней,

Он не сходил так много-много дней,

И полз туман, и делались тесней

От сорных трав просветы пальм и пиний.

Гортани жег пахучий яд глициний,

И стыла кровь, и взор глядел тусклей,

Когда у стен раздался храп коней,

Блеснула сталь, пронесся крик эриний.

Звериный плащ полуспустив с плеча,

Запасы стрел еще не расточа,

Как груды скал, задумчивы и буры,

Они пришли, губители богов,

Соперники летучих облаков,

Неистовые воины Ассуры.

Этой же весной Гумилев познакомился с О. Э. Мандельштамом.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

12.04.1925

Осип Мандельштам сказал мне, что познакомился с Николаем Степановичем весной 1909 года на квартире у Волошина, куда Гумилев приезжал в тот раз.

О с и п Э м и л ь е в и ч: "Встречались не особенно часто. В 10 году я уезжал за границу, меня не было почти. Частые встречи пошли с 12 года. 12 год был вообще подъем, оживление было".

АА о М а н д е л ь ш т а м е: "Это был человек с душой бродяги в самом высоком смысле этого слова, что и доказала его биография. Его вечно тянул к себе юг, море, новые места".

Позднее Гумилев писал о творчестве Мандельштама: "Прежде всего важно отметить полную самостоятельность стихов Мандельштама, редко встречаешь такую полную свободу от каких-нибудь посторонних влияний. Если даже он наталкивается на тему, уже бывшую у другого поэта (что случается редко), он перерабатывает ее до полной неузнаваемости. Его вдохновителями были только русский язык, сложнейшим оборотам которого ему приходилось учиться, и не всегда успешно, да его собственная видящая, слышащая, вечно бессонная Мысль.