Николай Гумилев - Вера Лукницкая

Сады моей души всегда узорны,

В них ветры так свежи и тиховейны,

В них золотой песок и мрамор черный,

Глубокие, прозрачные бассейны.

Растенья в них, как сны необычайны,

Как воды утром, розовеют птицы,

И - кто поймет намек старинной тайны

В них девушка в венке великой жрицы

Глаза, как отблеск чистой серой стали,

Изящный столб, белей восточных лилий

Уста, что никого не целовали

И никогда ни с кем не говорили

И щеки - розоватый жемчуг юга,

Сокровище немыслимых фантазий,

И руки, что ласкали лишь друг друга,

Переплетясь в молитвенном экстазе.

У ног ее - две черные пантеры

С отливом металлическим на шкуре.

Взлетев от роз таинственной пещеры,

Ее фламинго плавает в лазури.

Я не смотрю на мир бегущих линий,

Мои мечты лишь вечному покорны.

Пускай сирокко бесится в пустыне,

Сады моей души всегда узорны.

У Гумилева всегда была потребность именно в женском общении. Он считал женщин существами, более тонко, более эмоционально и, может быть, восторженно реагирующими на таинства и чудеса поэзии. Ему хотелось именно такой "отзывчивости", поэтической реакции на поэзию, поэтического восприятия жизни.

Но - кончилось лето и кончилось увлечение, а девиз: "Прекрасная жизнь это реализация вымыслов, созданных искусством" - остался навсегда.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

14.11.1925

АА рассказывает... Николай Степанович никогда не говорил ей о Лиде Аренс - никогда, ни одного упоминания не было. Она помнит его разговоры и о Зое, и о Вере, но только не о Лиде. Узнала она об этом только теперь, от Пунина.

Теперь я записываю содержание сегодняшних бесед с АА.

АА много говорила сегодня об отношениях Николая Степановича к ней и о романах Николая Степановича с женщинами. Так, говорила о его романе с Лидой Аренс. В 1908 году, весной, вернувшись из Парижа и побывав по пути в Севастополе, у АА (где они отдали друг другу подарки и решили не переписываться и не встречаться), Николай Степанович в Царском Селе познакомился с Аренсами (то есть знакомство могло быть и раньше, но сблизился). Зоя была неудачно влюблена в Николая Степановича, приходила даже со своей матерью в дом Гумилевых. Николай Степанович был к ней безразличен до того, что раз, во время ее посещения, вышел в соседнюю комнату, сел в кресло и заснул. Вера Аренс, тихая и прелестная, "как ангел", пользовалась большими симпатиями Николая Степановича. А Лида Аренс увлеклась Николаем Степановичем, и был роман; дело кончилось скандалом в семье Аренсов, так как Лида даже оставила дом и поселилась отдельно. Кажется, ее отец так и умер, не примирившись с ней, а мать примирилась чуть ли не в восемнадцатом году только.

АА не знает точно времени романа, но это - 1908 год, во всяком случае.

АА предполагает, что стихи "Сегодня ты придешь ко мне" и "Не медной музыкой фанфар" обращены к Лиде Аренс. Во всяком случае, они относятся не к АА. О стихах, относящихся к АА, Николай Степанович постоянно говорил, читал ей, цитировал, так что она всегда знала их. Вот стихи Николая Степановича того времени, обращенные к ней: "Я счастье разбил с торжеством святотатца" это и подобные ему. А о тех Николай Степанович не говорил, не читал их ей о тех молчок, и увидела их АА уже только напечатанными.

Между прочим, о стихотворении "Не медной музыкой фанфар" АА сказала, что это хорошее стихотворение, мол, несмотря на то что в нем - неопытность, что оно достаточно юношеское, в нем есть несомненный лиризм...

В августе 1908 года АА приезжала и помнит, что Николай Степанович был с ней чрезвычайно мил, любезен, говорил ей о своей влюбленности и т. д.

АА сказала мне, что, кажется, думала о том, что этот роман с Лидой был в самом разгаре его признаний ей.

АА наверняка знает, что в 1903 -1905гг. у Николая Степановича никаких романов ни с кем не было, что влюбленность его отдаляла его от романов.

5.04.26., Ш. Д.23

"Он великий бродяга был", - сказала АА по поводу разговоров З. Е. Аренс о барстве Гумилева.

Осенью 1908г., когда АА была в Петербурге (АА была в Царском Селе у Валерии Сергеевны Срезневской) и послала Николаю Степановичу записку, что едет в Петербург, и чтобы он пришел на вокзал. На вокзале его не видит, звонок - его нет... Подходит поезд... Вдруг он появляется на вокзале в обществе Веры Евгеньевны и Зои Евгеньевны Аренс. Оказывается, он записки не получил, а приехал просто случайно".

И в Царском Селе Гумилев оставался одиноким. По-прежнему у него единственный советчик и покровитель - Брюсов и... предельная бескомпромиссная строгость к себе.

Из писем Брюсову: 12. 05.1908, Царское Село. " Сейчас я перечитывал "Путь конкв." (первый раз за два года), все Ваши письма (их я читаю часто) и "Р. Цветы". Нет сомненья, что сделал громадные успехи, но также нет сомнения, что это почти исключительно благодаря Вам. И я еще раз хочу Вас просить не смотреть на меня как на писателя, а только как на ученика, который до своего поэтического совершеннолетия отдал себя в Вашу полную власть. А я сам сознаю, как много мне надо еще учиться".

15.06.1908, Царское Село. "Вы были моим покровителем, а я ищу в Вас "учителя" и жду формул деятельности, которым я поверю не из каких-нибудь соображений (хотя бы и высшего порядка), а вполне инстинктивно... И мне кажется, чем решительнее, чем определеннее будут Ваши советы, тем больше пользы мне они принесут. Впрочем, делайте, что найдете нужным и удобным: уже давно я Вам сказал, что отдаю в Ваши руки развитие моего таланта, и Вы вовремя не отказались... Жду "Ром. Цветов" с Вашими пометками. На всякий случай посылаю еще экземпляр".

Гумилев просит советов у Брюсова, но сам уже констатирует довольно точную схему и манеру нового ученичества, постижения ремесла. В каждом письме - его помощь самому себе: он просит советов - он сам себе их дает.

Из писем Брюсову: 14.07.1908, Царское Село. "...Я помню Ваши предостереженья об опасности успехов и осенью думаю уехать на полгода в Абиссинию, чтобы в новой обстановке найти новые слова, которых мне так недостает. А успехи действительно Есть: до сих пор ни один из моих рассказов не был отвергнут для напечатания. "Русская мысль" взяла два мои рассказа и по моей просьбе (о ней ниже) напечатает их в августе, "Речь" взяла три и просит еще. Но я чувствую, что теоретически я уже перерос мою прозу, и чтобы отделаться от этого цикла моих мыслей, я хочу до отъезда (приблизительно в сентябре) издать книгу рассказов и затем до возвращенья не печатать ничего".

28.08.1908. Царское Село "...По- прежнему я люблю и ценю больше всего путь, указанный для искусства Вами. Но я увидел, как далеко стою я от этого пути. В самом деле, Ваше творчество отмечено всегдашней силой мысли. Вы безукоризненно точно переводите жизнь на язык символов и знаков. Я же до сих пор смотрел на мир "пьяными глазами месяца" (Ницше), я был похож на того, кто любил иероглифы не за смысл, вложенный в них, а за их начертания и перерисовывал их без всякой системы.

В моих образах нет идейного основания, они - случайные сцепления атомов, а не органические тела. Надо начинать все сначала или идти по торной дорожке Городецкого. Но на последнее я не согласен. В одном стихотвореньи Вы говорите: "есть для избранных годы молчанья..." Я думаю, что теперь они пришли и ко мне. Я еще пишу, но это не более как желание оставить после себя след, если мне суждено "одичать в зеленых тайнах". В силу того же соображенья я возвращаю Вам "Скрипку Страдивариуса" с просьбой напечатать ее в своих "Весах", когда это для них будет удобно. Книгу ("Жемчуга". - В. Л.) я решил не издавать, а мои вещи после перелома будут слишком долго незрелы, чтобы их можно было печатать.

Как видите, я написал Вам кислое письмо, но я серьезно думаю все это. От Вас зависит властью добровольно избранного maitre'а повлиять на мое решенье".

В сентябре Гумилев с очень небольшими деньгами выехал в Африку.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

28.03.1925

АА: "Первая поездка Николая Степановича в Африку шесть недель продолжалась - в Египте был".

Утром 10 сентября приехал в Одессу и тем же днем на пароходе Русского общества пароходов и торговли "Россия" отправился в Синоп. Там пробыл 4 дня в карантине. Дальше Константинополь - Пирей. В Афинах осматривал Акрополь и читал Гомера. 1 октября - в Александрии; 3-го- в Каире, 6-го - опять в Александрии. Осматривал достопримечательности, посетил Эзбекие, купался в Ниле - словом, развлекался сначала как обычный турист. Пока не кончились деньги. Поголодав изрядно и оставив мысль о путешествии в Рим, Палестину и Малую Азию, куда намеревался попасть, он занял деньги у ростовщика и тем же маршрутом, вплоть до заезда в Киев, вернулся домой...

Первое, почти туристическое, путешествие Гумилева отразилось в его ранних стихах.

Кроме того, поездка в Египет, как рассказывала Ахматова, сняла опасность самоубийства: в будущем, несмотря ни на какое подавленное душевное состояние, если таковое было, Гумилев никогда больше не возвращался к этой мысли.