Достойный наследник - Джоэл Розенберг

– Можно теперь сказать мне, твоя честь? – осведомился он, и голос его источал сарказм.

Черт. Карл глянул на Томена. Все пошло не так. Томен – очевидно – собирался напугать крестьянина угрозой смерти, а потом приговорить к бичеванию или нескольким десятидневьям тюрьмы. Такого наказания вполне хватило бы, чтобы отбить у браконьера охоту убивать баронскую дичь.

Но…

– У тебя нет права судить меня. Кто ты такой? Разве ты Бог? Нет – ты человек, точно такой же, как я. – Он начал было поворачиваться к Томену спиной, но стражи, дернув за цепи, вернули его назад – как марионетку на веревочке.

– Вздернуть его. – Карл заставил себя хранить спокойствие, но ум его был в смятении.

Вот она – опасность большого ума. Томен так напугал браконьера, что тот перестал ощущать страх, решил, что судьба его уже решена и ему нечего терять.

Томен бросил на Карла беспомощный взгляд, потом собрал остаток воли в кулак.

– Верним ип Тирнаэль – то мясо, которое ты ел, законно или незаконно оно было добыто, было последним мясом в твоей жизни. Ты приговариваешься к заключению в самом глубоком каземате тюрьмы Бимстренского замка и содержанию на хлебе и воде до тех пор, пока не будешь доставлен на тюремной повозке в баронство Тирнаэль, дабы быть повешенным там за шею – а после похороненным в просоленной земле.

Он кивнул бейлифу, и тот снова ударил алебардой в пол.

– Суд окончен! – объявил Томен.

Карл кивнул. Суд действительно был окончен.

Карл выставил оружейника из арсенала и указал Томену на скамью.

– Я не могу тратить на это много времени, Томен, – проговорил он, лениво пробегая пальцами по ряду копий, прежде чем снять со стены исправленный дробовик. – У меня сегодня и без того полно дел. Но с этим надо что-то решать.

Беда в том, что Верним прав. На самом деле ни Карл, ни Томен Фурнаэль не имели права даже грозить кому-то смертью – за браконьерство. Это неправильно. Быть может, и необходимо, но – неправильно.

С другой стороны – правитель обязан править, и позволять осужденному браконьеру бросать ему вызов – недопустимо. Магия власти, харизма вождя должна сохраняться – во что бы то ни стало.

Томен повел плечами – движение напряженное, скованное. Ему не все равно. Наоборот: он словно бы ощущал весь мир лежащим на своих плечах. Карл подмечал такой жест у его брата.

– Есть лишь две возможности, Карл, и ни та, ни другая мне не нравятся. – Он принялся грызть ноготь. – Я могу полагаться на Энрелла, своего бейлифа, как на себя самого: он служил нашей семье еще до моего рождения. Я могу приказать ему подпилить доски в полу тюремного возка и смотреть в другую сторону, если Верним решится сбежать. Если ему повезет – он выберется из Холтунбима и, будь уверен, никогда не вернется.

Карл покачал головой. Это не то.

– А что, если, выбравшись, Верним схватит меч и убьет охранника? Или – сбежав – прикончит какого-нибудь фермера ради еды и денег?

Человек, за которым охотятся, куда опасней, чем раненый волк. Карл сам был таким человеком – когда-то.

Томен немного подумал.

– А что, если Кирлинг попросит пощадить его? Ты всегда можешь проявить милосердие.

– Возможно, хотя и маловероятно. – Карл кивнул. – Если меня попросит о том Тирнаэль или кто-то, его представляющий. Хотя ты подсказать Кирлингу обратиться ко мне не можешь…

– Не могу. Это будет выглядеть так, будто подсказка исходит от тебя.

– Верно. А если меня не попросят?

Томен Фурнаэль выпрямился.

– Тогда его повесят. И в этом буду повинен я, Карл. – Он мрачно помолчал. – Я ошибся, и это будет стоить Верниму ип Тирнаэлю жизни. Это нечестно.

Карл Куллинан кивнул. Разумеется, нечестно. Но – так оно есть. И так должно быть.

– Дорогой урок, а, Томен?

Томен отвернулся, плечи его дрожали.

– Да. Дорогой. Карл… я никогда еще не убивал человека. Одно дело – убивать в бою. Адреналин бурлит, ярость кипит, ты рад тому, что это он, а не ты… и все видится по-другому – до долгих бессонных ночей, когда застывшие в предсмертной муке лица встают перед твоими глазами, руки зажимают раны, нанесенные тобой, – будто не верят, что это произошло с ними.

Совсем другое дело – приговорить человека к смерти. Приказать убить его.

Приказать повесить кого-нибудь за убийство – пусть тоже не легко, но легче; в конце концов, принцип «око за око» существует не только на Той Стороне. По ночам, просыпаясь в холодном поту, ты можешь говорить себе, что, приказав повесить убийцу, спас не одну жизнь.

Карл убивал работорговцев – и в ярости, и хладнокровно. Тех, кто обращает людей в собственность, должно остановить, и их судьба должна служить убедительным примером.

Но отправить человека на виселицу за то, что он съел оленя? Это неправильно. Возможно, необходимо, но неправильно.

– Тебе очень не по себе?

– Очень.

– Быть по сему, – прошептал Карл. Вот как нужно произносить смертные приговоры: шепотом. – Он умрет. Подумай, как избежать этого – в следующий раз.

– Карл, мне это ненавистно. Я…

– Хорошо. – Карл встал и выпрямился во весь рост. – Пусть так будет и дальше. – Он обнял Томена за плечи. – Taк держать.

Глава 6: ЧТО НАПЕЛИ ПТИЧКИ

Тот, кто мудр, в бурю молит Бога не о спасении от опасности, а об избавлении от страха – ибо буря внутри куда опасней, чем буря вовне.

Все не слишком хорошо, думал Уолтер Словотский, но, возможно, не так уж и худо.

Дело-то, похоже, кончится большой кровью…

Но покуда до крови еще не дошло. Скрючившись в наспех устроенной засидке среди ветвей большого дуба у обочины, Уолтер ободряюще потрепал Джейсона по руке. Они наблюдали за растянувшимся внизу караваном работорговцев.

Работорговцы двигались быстро, но не загоняли себя и своих пленников: кони шли вровень с самыми медлительными из скованных за шею рабов – людей и эльфов всех возрастов и обоих полов; маленьких и слабых товарищи несли на руках.

Не слишком приятный вид. Пока Уолтер смотрел, один из пленников, мальчонка лет девяти, споткнулся и упал – и его несколько футов волокли за прикованные к ошейнику цепи, пока шедшие впереди и позади оборванные люди не помогли мальчику встать. А едва он поднялся, негромко хлопнул бич из конской кожи, хлестнув его по плечам. Крик боли перешел в тонкое поскуливание – и снова обратился криком, когда работорговец, еще раз ударив его, приказал ребенку заткнуться. На плечах мальчика вспухли багровые рубцы.

Пальцы Уолтера Словотского впились в дерево. Большую часть времени он позволял себе не помнить об этом. Большую часть времени такие вещи, как избитый кнутом девятилетний мальчик, были для него лишь давними воспоминаниями.