Смех Again - Олег Гладов

Тётя Радио говорит, невесту приедут забирать на двух лимузинах: в чёрном жених поедет в ЗАГС, а в белом её племянница-невеста. Праздновать будут в самом дорогом ресторане, а цветов одних только на две тыщи накупили…

Я говорю: а мой брат Дима за своей невестой Маринкой на самолёте прилетел. Нанял «кукурузник» на ближайшем аэродроме, залез туда со своими друзьями и прыгнул с парашютом. Прямо во двор к ней приземлился с букетом. А в ЗАГС они поехали на золочёной карете, запряжённой шестёркой белых лошадей. А с самолёта по сигналу сбросили лепестки пяти тысяч белых роз.

Тётю Радио никто не слушает. Все, открыв рот, слушают меня. И мне это нравится.

В Симферополе я сразу же покупаю билет до Воронежа. И уже через пару часов уступаю своё место Тёте Радио, которую зовут Светлана. Она раздаёт всем пирожки с рисом, говорит, что едет на похороны сестры, и тут вступаю я.

Я рассказываю, что ехал на свадьбу, а возвращаюсь с похорон. С двойных похорон. Мой брат Димка решил удивить всех и приземлиться прямо во двор невесты на парашюте. Он нанял «кукурузник» на ближайшем аэродроме и прыгнул над посёлком, где в доме родителей ждала, одетая в подвенечное платье, его красавица невеста Марина. Но парашют Димкин не раскрылся. Он упал через две хаты от запланированного места посадки.

Я говорю, что от него мало что осталось.

Я чувствую комок в горле и рассказываю о том, что Марина повесилась в тот же вечер. Чуть не рыдая, я говорю, что их обоих похоронили в свадебных одеждах, на холме за деревней, и сквозь слёзы вижу потрясённые лица попутчиков. Тётя Радио, прикрыв рот рукой, плачет на моей нижней полке. Проводник отказывается взять с меня деньги за постельное бельё и до Воронежа носит мне чай бесплатно.

И мне это нравится.

Свадьбы и похороны. Похороны и свадьбы.

Я меняю поезд за поездом. И меняю истории. Меняются слушающие меня люди. И я меняю маски.

Из Воронежа я ехал вдумчивым интеллектуалом. Молодым профессором философии, увлекающимся современной английской литературой. Нацепив на нос очки, я говорил: аутодидактический арт-терроризм. Я говорил: постмодернизм. Я говорил: макабрический пир духа, и две симпатичные студентки, будущие педагоги, слушали меня, широко раскрыв глаза и уши. Они называли меня Александр Борисович и жарко прижимались в душном тамбуре, куда я выходил покурить.

Профессор Александр Борисович. Такой же фальшивый, как и его стильные очки: вместо линз вставлено обычное стекло. Но студентки не могли этого знать и разрешали трогать их за попы.

И мне это нравилось.

В ночном вагоне, пока за окнами проносятся редкие фонари, а большинство пассажиров спят, бритый, как и я, под ноль, крендель с железными зубами рассказывает мне, что только что откинулся. То есть вышел из зоны. И я говорю ему, что моего братана Димку замели за гоп-стоп, суки, менты и отмудохали так, что он ссыт кровью.

Он рассматривает мои тату, и я говорю, что их сделал мой брат. «Ништяк мастюхи» — узнаю я — такой кольщик, как мой братан, на зоне не пропадёт. Он верит мне. И как бы там ни было, мне это нравится.

Поезда мчатся с Севера на Юг. С Запада на Восток. И обратно.

Гудят локомотивы. Стучат колёса. Плачут дети. Пассажиры говорят друг с другом, ругаются с проводником и распространяют вокруг запахи пота и еды. Каталы ищут лохов в плацкартах и купе. Перекупщики везут чёрную икру подальше от Каспия, и с каждым километром она становится дороже.

И я. Перемещаю себя из пункта А в пункт Б. Из пункта Б в пункт В. И так далее.

Я меняю поезда — и меняю истории.

Я меняю слушателей — и меняю маски.

Главное, не столкнуться с кем-то из предыдущего вагона. Иначе придётся повторять историю сначала. А я иногда такого наговорю про своего мифического брата Димку, что всего в башке не удержишь. Мне даже немного его жалко, этого Димку. Я, как жрец Вуду, заставляю его слепнуть, жениться, терять ноги под трамваем и разбиваться на мотоцикле. Он, то становится офицером, погибшим в Афгане, то тонет в Чёрном море, оставив детей сиротами.

Я похитил его душу и вселил в куклу, которую колю иглами и жгу на ритуальном костре. Я разбрасываю его пепел, а потом сшиваю из кусков плоти обратно. Он зомби, этот Димка. Он мой невидимый сообщник.

Я выхожу на конечной станции и сразу беру билет на следующий поезд. Новый проводник. Новые соседи по полкам. Я выбираю маршруты, следовать по которым нужно не более суток. Я почти две недели в пути. Стоя в очереди в кассу, я уже придумываю новую историю. Перебираю в голове проверенные временем и ушами хиты.

Я был рубахой-парнем, непрерывно рассказывающим древние анекдоты, и занудным очкариком, отказывающимся пить самогон. Я курил ганжубас в тамбуре с хиппанами и грубил попутчикам-азиатам, строя из себя злобного скинхэда. Я заткнул четырёх Радио-Тёток. У меня, оказывается, очень хорошо получается врать. Я даже не подозревал, что обладаю таким талантом.

Раз в сутки я покупаю три яблока, три пакета китайской лапши быстрого приготовления и бутылку минералки. Мою подмышки и пах в туалете качающегося на ходу вагона. Скребу подбородок станком с тремя лезвиями. Покупаю, как сейчас, очередной билет из пункта А в пункт Б. Или из Д в Е? Не помню уже.

Я замечательно провожу отпуск. Я чувствую вдохновение. Прямо сейчас.

Моя очередь к окошку почти подошла. За спиной женский голос сообщает кому-то, что отправляется на свадьбу дочери. Чуйка подсказывает мне, что это очередная Тётя Радио. И что нам по пути. И что сейчас я куплю билет на последнее нижнее место в вагоне.

«Ну, что Димка? — говорю я своему брату-зомби. — Сегодня опять будешь с парашютом прыгать во двор к невесте?»

Димка молчит.

Рубаха парень? Зануда-очкарик? Гопник-скинхэд? Кто у нас сегодня на очереди? — размышляю я, ковыляя вдоль состава.

Может, сирота, думаю я, протягивая свой билет проводнику. Круглый сирота? С братом-близнецом? Нормуль? Вроде, да. Тебе как, Димон?

Димон молчит, с отвращением глядя на меня.

Я захожу в почти заполнившийся пассажирами вагон. До отправления пятнадцать минут. Мои соседи на ближайшие сутки: молодая мама с маленьким сыном и раскаченный угрюмый брюнет. На боковых полках — семья румяных толстяков, дохнущих от жары.

Малышу всё не сидится на месте, и он всё норовит залезть на верхнюю полку. Мама — младше меня лет на десять — терпеливо пытается его угомонить. Наконец, ей это удаётся. Пацан получает бутылку колы, шоколадку и, болтая ногами, принимается всё это уплетать.

— Мама… — говорит он вдруг — …ты таблетку выпила?

— Какую таблетку? — спрашивает мама.