Расцвет русского могущества - Иван Забелин

Само собой разумеется, что иноземные имена могут обозначать и тутошнее население, которое, например, ведя торги с пруссами, могло так и прозываться пруссами; но несомненно также, что в составе прусских купцов бывали и природные пруссы, приезжавшие и жившие в городе временно в качестве гостей. При самом начале городского заселения именно приезжие гости и давали имена тем городским поселкам, где они останавливались случайно или по выгодам местности. В самом начале это бывали только подворья, разраставшиеся потом в особые слободы и улицы. Тем же способом образовались и другие иноземные поселки, упомянутые выше, а также и городские сотни, названные по тем украйнам Новгородской области, откуда приходили насельники, каковы: Ржевская от города Ржева, Бежицкая, Водская, Обонежская, Лужская от реки Луги, Лопьская, Яжелбицкая.

Само собой разумеется, что если славянское население в Новгороде и во всех местах у чуди, веси, мери в действительности было пришлым с Балтийского поморья, то его зависимость от своих старых городов являлась делом весьма естественным и обыкновенным. Там, за морем, всегда находилась точка опоры и для торговых дел, и для военных, когда возникали ссоры с туземцами, когда нужно было отомстить за какую-либо обиду или вновь проложить запертую дорогу. Такое тяготение к своей земле-матери Новгород чувствовал и после призвания князей в течение первых 200 лет своей истории. Все важнейшие дела этого времени: занятие Киева, походы на греков, новые занятия того же Киева при Владимире и Ярославе – совершались при помощи вновь призываемых варяжских дружин, а князья в опасных случаях поспешали уходить к тем же варягам. Такие отношения к Варяжскому заморью уже на памяти истории вполне могут объяснять, почему и в доисторическое время не кто другой, а те же славянские варяги являются господами нашего новгородского севера и берут дань именно с тех племен, у которых колонистами сидят славяне. Как известно, эта дань, хотя, быть может, в меньшем размере, уплачивалась до смерти Ярослава – для мира, т. е. для безопасности и спокойствия со стороны Варяжского заморья, как равно и в видах ожидаемой от него помощи. Она прекратилась не столько потому, что после Ярослава усилилась Русь, стала на свои ноги и находила средства оборонять себя и без варягов, но более всего потому, что сами варяги с середины XI столетия в борьбе с немцами год от году теряли свои силы и не были уже способны держать твердо свое влияние и могущество в наших землях. Нельзя сомневаться, что начало этой дани уходило в те далекие времена, когда она выплачивалась старым заморским городам, как своим отцам, от новых и младших их поселков посреди нашего финского севера. Вообще варяжская дань показывала, что наш Ильменский север с незапамятных времен находился в торговой и промышленной зависимости от Балтийского поморья, так точно, как и наш киевский юг всегда находился в такой же зависимости от южных морей.

Вот почему, по летописной памяти, первоначальное состояние наших исторических дел было таково, что на севере брали дань варяги, на юге брали дань хазары. Это был видимый для летописца горизонт нашей первоначальной истории. Что находилось дальше, правдивая летопись уже ничего не могла сказать и не позволила себе даже и гадать об этом. Но здесь-то особенно и обнаруживаются ее высокие литературные достоинства и правдивые качества ее преданий. Пользуясь этими преданиями, она чертит очень верно положение наших доисторических дел. Она ни слова не говорит о завоевании, о нашествии варягов на север или хазар на юг. Она прямо начинает выражением: «Имаху (многократно) дань варязи (приходяще) из заморья, на чуди, на оловенех, на мери, на веси[69], на кривичех, а хазары имаху на полянех, и на северех, и на вятичех, имаху по беле и веверице от дыма».

Отсутствие свидетельства о завоевании этими народами нашей земли должны объяснять или незапамятность, когда началась эта дань, или мирное, так сказать, промысловое ее начало. Хазар мы знаем. Они над окрестными странами владычествовали больше всего торговлей. С VII века они владели всей Азовской и Крымской страной, начиная от Днепра, что все вместе и называлось Хазарией. Поэтому зависимость от них днепровских полян, донских северян и их верхних соседей, вятичей, было делом самым естественным. Как русский перекрестный торжок, Киев тянул своим промыслом именно к хазарским местам и потому необходимо, и на Каспийском, и на Азовском, и на Черном морях, повсюду попадал в руки тех же хазар. От них вполне зависело его торговое существование, так что и без особого завоевательного похода он мог или, по своей слабости, был принужден отдаться хазарам по простой необходимости свободно вести с ними свои торги. В сущности, он платил дань близлежащим своим морям и тем откупал себе свободу жить с этими морями в торговом промысловом союзе.

Так точно и на Ильменском севере, в Новгороде, господствовали варяги, т. е., в сущности, господствовало Балтийское поморье, и вовсе не одним мечом, а по преимуществу промыслом и торгом. От меча ильменское население, конечно, разбрелось бы кто куда, лишь бы подальше внутрь страны, а мы, напротив, видим, что издавна к этому озерному, болотному и бесхлебному краю славянское население теснится с особенной охотой. Ясно, что его влекут туда выгоды промысла-торга, который мог поддерживаться и развиваться только выгодами же Балтийского поморья. Как хазары в отношении к Русской равнине держали в своих руках торг каспийский и черноморский, так и варяги держали в своих руках торг балтийский. Вот по какой причине наша страна и платила дань этим двум торговым и, конечно, наполовину военным силам VIII и IX веков.

Какие варяги господствовали своим торгом на Балтийском поморье, это лучше всего разъясняет последующая история, когда варягов сменяют не скандинавы, а ганзейские немцы, не северное, а южное, т. е. славянское, побережье Балтийского моря. Коренным основанием для Ганзы послужили все те же славянские (вендские) поморские города, которые развивали балтийскую торговлю с древнейшего времени. Немцы основались в готовых и давно уже насиженных славянами гнездах. А Новгород и у немцев стал главнейшим торговым гнездом в сношениях с востоком. Однако немцы и в Новгороде приперли славян к стене, закрывши для них дорогу свободного вывоза товаров и заставивши их сидеть со своими товарами у себя дома, и из иноземных товаров довольствоваться лишь тем, что привезут немцы.

Как обширный материк, богатый произведениями природы, но слабый политическим развитием, Русская равнина, именно по случаю этой слабости, всегда находилась в зависимости от своих же морских углов. Кто в них становился владыкой, тому по необходимости она и платила дань, или прямой данью, как было в IX веке, или теснотой торговли, как бывало после. Историческая задача Русской равнины искони веков заключалась в том, чтобы овладеть навсегда этими морскими углами, ибо в них собственно находились самые источники ее развития, промышленного, а следовательно, и политического. Только эти далекие моря с незапамятных времен возбуждали к делу жизнь равнины, объединяли ее интересы, заставляли население пролагать свои торговые пути по всем направлениям, что главным образом и способствовало общению различных племен и соединению их в одну русскую народность.

От перемещения морских торгов, от возникновения торговых городов на других местах переменялось и направление торговых путей внутри равнины, изменялось и направление ее исторических дел.

Каково было устройство новгородской жизни до призвания князей, об этом мы можем судить уже по первым действиям Новгорода. Он начинает свою историю изгнанием своих властителей, т. е. начинает деянием, которое не иначе могло возникнуть, как только по согласию и совещанию всенародного множества, по согласию и при помощи всех волостей земли. Иные скажут, что это было народное восстание, о котором еще нельзя судить, явилось ли оно буйством угнетенного сплошного рабства или сознательным делом населения, хотя и платившего заморскую дань, но свободного в своем внутреннем устройстве. Дальнейший ход дела вполне раскрывает, что народ действовал сознательно, по разуму общего соглашения. Изгнавши варягов, он стал жить сам по себе. Но он не в силах был побороть собственной вражды и усобицы, той неправды сторон, которую некому было судить и разбирать, ибо в усобицах каждая сторона, почитала себя правой. Для правдивого суда была необходима третья сила, совсем чуждая не только враждующим сторонам, но и всему городу, всем интересам тутошних людей. В ответ на эту необходимость третьего лица раздалось общенародное слово: поищем себе князя, который судил бы по праву и рядил бы по ряду.

Призвание князя произошло в тот же самый год, когда изгнаны были варяги. Это дает повод догадываться, что изгнание происходило уже с мыслью о призвании, как всегда такие дела устраивались в городах и после. По всему вероятию, люди уже вперед знали, кого они позовут или могут позвать к себе на княжение. Позднейшие летописцы в пояснение обстоятельств прибавляют, что выбор происходил с великой молвой или разногласием, одним хотелось того, другим другого; избирали от хазар, от полян, от дунайцев (болгар?) и от варягов. Наконец утвердились и послали к варягам. Так естественно должно было происходить на народном совещании. И эти позднейшие сказания имеют цену только как здравомысленное объяснение голых слов первой летописи. Но едва ли круг избрания мог распространяться в такой широте. По многим причинам он необходимо ограничивался только Варяжским поморьем, ибо если было легко изгнать варягов и разорвать связи с племенем, которое до тех пор владычествовало в стране, то возможно ли было порушить связи вообще с Поморьем, которое с незапамятного времени давало жизнь новгородскому славянству и хранило в себе матерые основы его существования. Варяжский торг и варяжская храбрая дружина для защиты от врагов варягов и врагов туземцев, – вот две жизненные статьи, без которых Ильменский край не мог существовать, да не мог никогда и возродиться. Несомненно, что для этих выгод он откупался данью и в прежнее время, и платил дань за море даже и при князьях.