Свет всему свету - Иван Сотников

День за днем разведчики резали связь, нападали на фашистов в тылу. Снайперы не пропускали мимо ни одной повозки, ни одной машины. Немцам стало страшно. Они конвоировали колонны машин, высылали летучие отряды. Положение группы Самохина становилось все более опасным.

Недалеко от дороги Акрам и Максим устроили засаду и захватили немца. Он артиллерист, и их орудия долго били по целям, указанным пленным русским. Неужели Зубец? Тут что-то не так. Но немец твердил свое: им на батарею прислали карту с крестиками, отмеченными русским, и они били по тем крестикам. Другие тоже били. Самохин опустил голову. Потускнели глаза и его бойцов.

В тот же вечер Акрам и Максим продвигались по заросшему гребню в парном дозоре. Часто останавливались, прислушиваясь. Впереди в кустах послышался какой-то странный шум, похожий на возню. Неужели кабан? Осторожно раздвинули кусты: два человека схватились врукопашную, нанося друг другу ожесточенные удары. По цвету обмундирования один из них несомненно русский, другой немец. Увидев приближающихся разведчиков, немец оттолкнул солдата и метнулся в кустарник. И вдруг — знакомый голос:

— Акрам, Максим!

— Зубчик, ты! — изумились разведчики, оторопев от неожиданной встречи. — Ты как тут?

— Потом расскажу, — с трудом перевел дух Зубец.

Разведчики и обрадовались, и насторожились. Усадив Зубца и сделав ему перевязки, Самохин потребовал объяснений. Зубец взглянул на разведчиков: чужие глаза, чужие лица. Неужели они могли подумать? Волнение, подступившее к горлу, мешало говорить, лишало его уверенности. Зубец рассказал, как его хотели расстрелять и как отложили расстрел, видимо, надеясь что-либо выпытать.

— А какие показания ты дал немцам? — сдержанно спросил Самохин. Семен ощутил, как задрожали колени и кровь прилила к лицу.

«Не верят. Боевые друзья мне не верят», — подавленно размышлял Зубец.

Семен закрыл лицо руками и разрыдался. Чем и как доказать им свою правоту? Он сбивчиво, перескакивая с одного на другое, рассказал о событиях прошлой ночи, которую считал последней в своей жизни, про шум за дверью, про скрип засова, о том, как чужой голос объявил ему по-русски, что он свободен.

— Слезами делу не поможешь, Семен, — тихо сказал Якорев. — Пленный немец-артиллерист рассказал нам, как их батарея долго била по твоим крестикам на немецкой карте.

— Товарищ старший лейтенант, да как вы могли подумать, что я предал вас? Мы с Курской дуги вместе. Да разве... — спазмы в горле мешали Зубцу говорить. — А эти цели... Вам хотел помочь, из-за них же чуть не расстреляли меня. Ты помнишь, Максим, — повернулся к нему Зубец, — куда мы ездили в лес за накатом, все знаете рощицу в центре, полкового участка, помните, ложные позиции? Вот я и указал их. Вернетесь — сами убедитесь. А вы за предателя считаете. Да лучше б умереть...

Леон долго не отрывал от глаз бинокля, рассматривая небольшой краснокрыший домик. Задача разведчиков — взять здесь оберста фон Штаубе. Они весь день изучали объект. С невысоких склонов им открывалась пригорная часть Мулини. Петлистая дорога, сады за плетнями, разрозненные домики. Пленный немец знает здесь каждую пядь земли. Сейчас он лежит рядом с Самохиным и указывает на местности, где штаб, где батареи, склады.

В бинокль хорошо виден домик, обнесенный зеленым забором с колючей проволокой. Массивные ворота. У калитки часовой. Запираются ли ворота? Под окнами, как уверяет пленный, глубокий блиндаж в семь накатов. У фон Штаубе — денщик, хозяйка-румынка. Как часто заходят сюда офицеры? В какое время сам оберст бывает дома? Ответы пленного неопределенны. Многого он не знает или не хочет сказать.

Часовой у ворот менялся в одно и то же время. Машина фон Штаубе приходила и уходила трижды за день. С оберстом постоянно ездил офицер, похоже адъютант. В девять часов вечера состоялась очередная смена часового. «Его последняя смена!» — решил Самохин. Откладывать операцию нет смысла. Фон Штаубе уснет, и все будет на запоре. Значит, в эту смену!

Когда стемнело, осторожно выдвинулись почти к самому домику, притаились в кустах. Днем, казалось, легко подойти к часовому. А к нему не подступиться. Как же быть теперь? Преодолеть забор и напасть оттуда через калитку? Нет, нужно другое. Прошло небольшое подразделение немцев. Молча, мимо часового. Вот и выход! Леон оставил отделение на месте, а второе, построив в колонну по два, повел за собой.

Часовой безостановочно прохаживался возле ворот. Подражая немцам, разведчики ступали тяжело, на всю ступню. До часового пятьдесят метров... сорок... тридцать. Сейчас решится все. Часовой остановился и, расставив ноги, положил руки на автомат.

— Кто идет? — окликнул он.

— Это ты, Ганс? — в свою очередь спросил Леон по-немецки, не снимая пальца со спускового крючка.

— Нет, нет, проходи! — лениво махнул рукой часовой.

Вот и ворота. Круто развернувшись, бойцы разом бросились к немцу, сбили его с ног и, прикончив, оттащили в кусты. Проникли во двор. Одно из отделений кинулось к блиндажу, другое — к крыльцу. Окна завешены, и в комнате свет. Леон приник к двери. Не заперта.

— Кто там? — послышался голос из комнаты, и из-за портьеры вдруг вышел оберст. Испуг мгновенно исказил его лицо, будто увидел он свою смерть. А она стояла рядом и командовала: «Хенде хох!» Направляла на него дула семи автоматов, дышала в лицо. Икая, офицер поднял дрожащие руки. Бойцы завернули ему руки за спину, заткнули кляпом рот. Леон, взяв со стола карту и папку с документами, бегло просматривал их. Акрам в это время взламывал закрытые ящики письменного стола. Зазвонил телефон. Разведчики вздрогнули от неожиданности.

Изъяв бумаги из ящиков, выскочили во двор. Немец послушно семенил впереди. Но только вышли за ворота, как навстречу двое немцев с автоматами. Самохин на миг приостановился. Неужели разводящий со сменой? Гадать некогда.

— Убрать без звука, — скомандовал он тихо.

Фашисты от неожиданности не смогли оказать сопротивления. Вдали за поворотом мелькнули фары автомашины. Самохин вздохнул облегченно. Вовремя успели. Разведчики завернули за угол забора и по кустарникам подались в горы.

Всю ночь они пробирались к горе Цифля. Якорева и Сахнова Леон отправил вперед в парном дозоре, чтоб быстрее доложить обстановку в полк.

К полудню дозорные выбились из сил. Решили отдохнуть у горного ручья. С наслаждением растянувшись, Сахнов закрыл глаза.

— Когда же кончится вся эта маята?

— А мне нравится, когда темп, дух захватывает, — сказал Якорев.

— Я не люблю гонки.

— А что ты любишь?

— Да все хорошее, — неопределенно пояснил Сахнов. — Поесть, отдохнуть, с девчонками побаловаться...

— Небогатая программа.

— Какая есть. А ты?

— У меня все иначе, Сахнов.

— Ни есть, ни пить, ни веселиться, так, что ли?

— Нет, не так. Настоящее дело заставляет гореть. Мне работать, дружить, веселиться, чтоб дух захватывало! Вот что люблю.

— Это не от нас с тобой зависит — от обстоятельств.

— Человек сильнее.

— Дай нам волю, стали б мы лазить по горам?

— Не так смотришь. Разве не видишь, какое наступление готовим?

Лишь к вечеру они вышли к Цифле.

Запыхавшись, вымахнули на самую гору. Отсюда все как на ладони. Через триста — четыреста метров Максим увидел наконец Соколова. Он сидел на траве, прислонившись к дереву.

— Глеб! — тихо позвал Максим.

Разведчик повернул голову на голос и тут же обрадованно бросился навстречу.

— А где Вера?

— За водой пошла, сейчас будет.

Да, здесь все в порядке. Движение обычно. Силы, наступавшие на молдовском рубеже, оттянуты в горы. Видно, оборона.

Пришла Высоцкая, и Якорев ощутил прилив радости.

— Верочка, здравствуй!

Она радостно улыбнулась. Все идут сюда? Опять вместе? Очень хорошо. Скорее бы в полк. Осторожно высвободила руки, заспешила к рации. Быстро включила ее, и Максим стал докладывать о результатах рейда. Спросил, когда возвращаться.

Наконец Вера перешла на прием. Важного пленного приказано сохранить. Его показания передать немедленно. Разведчикам сосредоточиться в назначенном пункте и ждать приказа.

Когда совсем стемнело, пришел Самохин с группой. Обессиленные разведчики повалились на траву. Не хотелось ни есть, ни пить, ни двигаться. Тело ныло и требовало покоя.

Проснулся Леон на рассвете. Сходил к ручью, умылся и, позавтракав консервами, заметно приободрился. Что скажет сейчас пленный?

Немецкий офицер нервничал. Беспрестанно теребил руками полу мундира, покусывая губы. На завтрак ему предложили хлеб и консервы. Но он ни к чему не притронулся. Самохин начал допрос. Пленник отвечал тихо, коротко.

Да, он оберст. Его имя? Отто Браун.

— Как Отто Браун? — переспросил Леон, достал платок и вытер лоб. Вот те и на!

Отто Браун сказал, что у него есть важные показания, но даст он их только в советском штабе. Леон заметил оберсту: