Темные кадры - Пьер Леметр

Вход в лицей, где Матильда преподает английский, расположен на маленькой улочке. В полдень напротив дверей всегда толпятся подростки. Перешептывания, крики, толкотня, ребята, девчонки, фонтан рвущихся на волю гормонов. Я выбрал место в сторонке, недалеко от входа. Матильда сняла трубку почти сразу. Вокруг нее очень шумно, как и вокруг меня. Сюрприз. Я понял, что муж ей еще не звонил. Мне осталась узенькая лазейка, и я устремился в нее.

Внизу, прямо сейчас? Мама? С ней что-то случилось? Где я? На улице, но где именно?

Нет, дело не в маме, успокойся, ничего страшного, мне нужно тебя увидеть, вот и все, да, очень срочно, на улице, прямо у входа… Если у тебя найдется пять минут… Да, прямо сейчас.

Матильда более хорошенькая, чем сестра. Менее красивая, менее очаровательная, но более хорошенькая. На ней изумительное цветастое платье, из тех, которые я с первого взгляда замечаю на женщине. У нее прекрасная походка, в которой я различаю легкое покачивание бедрами Николь, но лицо ее напряжено, как у того, кто почувствовал приближение катастрофы.

Это так трудно объяснить, и все же мне удалось. Моя просьба не так уж ясна, но Матильда схватывает главное: двадцать пять тысяч евро.

– Но папа! Они же нужны нам на квартиру. Мы подписали договор запродажи![11]

– Знаю, рыбка моя, но выплата через три месяца. Я все верну намного раньше.

Матильда в страшном замешательстве. Она начинает прохаживаться по улице, три яростных шага в одну сторону, три задумчивых в другую.

– Но зачем тебе такие деньги?

Я опробовал этот ход на ее муже час назад, и сработало не очень хорошо, но ничего иного предложить не могу.

– Взятка? В двадцать пять тысяч евро? Безумие какое-то!

Я сокрушенно киваю.

Четыре нервных шага по тротуару, и она возвращается:

– Папа, мне очень жаль, но я не могу.

Она проговорила это с комом в горле, глядя мне в глаза. Ей пришлось собрать все свое мужество. Действовать следовало тонко.

– Рыбка моя…

– Нет, папа, никаких «рыбок»! Не надо играть на чувствах, прошу тебя!

Что ж, действовать придется очень, очень тонко. Спокойно, как только могу, я излагаю свои аргументы.

– Но как ты сумеешь все вернуть через два месяца?

Матильда женщина практичная. Она обеими ногами стоит на земле и всегда задает правильные вопросы. Еще совсем маленькой она первой кидалась помогать, если надо было организовать какой-нибудь выезд, пикник или праздник. Ее свадьба потребовала восьми месяцев подготовки. Все было выверено до миллиметра, в жизни меня ничто так не доставало. Может, именно поэтому она мне кажется иногда такой далекой. Сейчас она стоит передо мной. И я вдруг спрашиваю себя: что же я на самом деле творю? Отгоняю образ Грегори, валяющегося на полу в кафе, впечатавшись щекой в столб.

– Ты уверен, что они выдадут аванс человеку, которого только что наняли?

Матильда уже пошла на переговоры. Она еще этого не осознала, но момент отказа остался позади. Она по-прежнему прохаживается вдоль тротуара, все медленнее и медленнее, и отходит не так далеко, и возвращается быстрее.

Она страдает.

И это заставляет по-настоящему страдать и меня. Пока я двигался вперед под напором необходимости, я думал только о том, как добиться своего, и не испытывал никаких душевных волнений. Если бы потребовалось снова уложить ее кретина-мужа, я бы сделал это без тени колебаний, но тут я внезапно утратил уверенность. Передо мной была моя дочь, раздираемая непримиримыми обязательствами, истинно корнелевской[12] дилеммой: квартира или отец. Она скопила эти деньги, которые на сегодняшний день – вся ее жизнь и воплощение мечты.

Меня спасает ее платье с набивным рисунком: я замечаю, что туфли и сумка подобраны по цвету. Недопустимо, чтобы Николь не могла себе такого позволить.

Матильда очень умело пользуется периодами скидок, она из тех женщин, которые отправляются на разведку за два месяца, а потом, благодаря подготовке и стратегии, умудряются купить костюм своей мечты, стоивший раньше неизмеримо больше, чем они в состоянии себе позволить. Матильда – результат неожиданного генетического отклонения, потому что ни ее мать, ни я подобными талантами не обладаем. А вот Матильда обладает. Я даже уверен, что именно этим она и покорила своего мужа.

Я так и вижу этого мужа в его кабинете. Секретарша должна была принести ему пакет льда из морозильника, а он наверняка обдумывает жалобу, которую подаст в суд на своего тестя, и грезит о вердикте, громко и четко произнесенном судьей, таким же несгибаемым, как само правосудие. Грегори с наслаждением представляет себя в этой сцене: вот он победителем покидает здание суда под руку с заплаканной женой. Матильда опускает голову, вынужденная признать превосходство принципов мужа над принципами отца. Ее раздирают чувства. Но сам Грегори, облаченный, как в мантию, в свое поруганное достоинство, спускается, бесстрашный и прямой, по ступенькам Дворца правосудия, который, как никогда, заслужил это название. А позади – его тесть, поверженный и удрученный, тащится и умоляет… Вот слово, которого мне недоставало. Умолять. Мне пришлось его умолять.

Мне.

Я продолжаю:

– Мне нужны эти деньги, Матильда. Мне и твоей матери. Чтобы выжить. То, что ты одолжишь, я смогу вернуть. Но я не буду тебя умолять.

После чего я делаю нечто ужасное: опускаю голову и ухожу. Один шаг, второй, третий… Я иду довольно быстро, потому что динамика ситуации мне благоприятствует. Стыдно, но эффективно. Чтобы заполучить эту работу, чтобы спасти мою семью, чтобы спасти мою жену, моих дочерей, я должен действовать эффективно.

– Папа!

Есть!

Я закрываю глаза, потому что осознаю всю степень собственной низости. Возвращаюсь. То, что со мной выделывает эта социальная система… Никогда ей не прощу. Ладно, я вывалялся в грязи, я низок и гнусен, но взамен пусть бог системы даст мне то, что я заслужил. Пусть позволит мне вернуться в строй, вернуться в мир, снова стать человеческим существом. Живым. И пусть даст мне эту работу.

У Матильды слезы на глазах.

– Сколько именно тебе нужно?

– Двадцать пять тысяч.

Дело сделано, конец истории. Остальное – организационные вопросы. Матильда ими займется. Я выиграл.

Пропуск в ад мне гарантирован.

Могу вздохнуть свободно.

– Ты должен мне пообещать… – начала она.

Она видит во мне такую готовность, что не может удержаться, чтобы не послать улыбку.

– Могу поклясться в чем угодно, рыбка моя. Когда ты должна подписать?

– Точную дату не назначали. Месяца через два…

– К этому моменту я все верну, зуб даю…

Я делаю вид, что щелкаю по зубу.

Она замялась:

– Видишь ли… я не хочу ничего говорить Грегори, понимаешь? Поэтому я очень надеюсь, что ты…

Но прежде чем я успеваю ответить, она хватает свой мобильник и начинает набирать номер банка.

Вокруг нас молодые ребята орали, толкались, с удовольствием ссорились, пьяные от радости жить и желать друг друга. Для них вся жизнь сводилась к огромному обещанию счастья. И мы здесь, среди них, моя дочь и я, стоим, даже не пытаясь коснуться друг друга, нас раскачивает волна восторгов этой юности, уверенной, что им все уготовано. Внезапно Матильда показалась мне не такой уж хорошенькой, словно увядшей в своем платье, тоже не таком уж шикарном, скорее обыкновенном. Я поразмыслил и понял: в этот момент моя дочь похожа на свою мать. Потому что она боится того, что делает, потому что ситуация, в которой оказался отец, истощила ее способность к сопротивлению, Матильда кажется словно выцветшей. Даже ее элегантный наряд вдруг стал похож на поношенную кофту.

Она разговаривала по телефону. Послала мне вопросительный взгляд.

– Да, наличными, – подтвердила она.

Занавес. Она приподняла бровь, глядя на меня. Я прикрыл глаза.

– Я могу приехать к вам в семнадцать пятнадцать, – сказала она. – Да, понимаю, двадцать пять тысяч наличными – это много.

Банкир пытается чинить препятствия. Он любит свои деньги.

– Покупка состоится не раньше чем через два месяца, как минимум… За это время… Да, никаких проблем. В пять часов, да, отлично.

Она закончила разговор, явно страшась, что совершила нечто непоправимое. Дочь похожа на меня. Побитая.

Мы постояли еще, не говоря ни слова, разглядывая носки ботинок. Волна любви прокатилась по мне от пяток до головы. Ни о чем не думая, я сказал: «Спасибо». Матильду словно током пронзило. Она помогает мне, любит меня, ненавидит меня, ей страшно, ей стыдно. В ее возрасте отец ни за что не должен был вызывать в дочери столь сильные чувства, занимать столько места в ее жизни.

Не сказав ни слова, она идет обратно в лицей, опустив плечи.

Я должен вернуться сюда к пяти часам, чтобы поехать с ней в банк. Звоню Филиппу Месташу, детективу:

– Вы получите аванс завтра утром. В девять у вас в офисе? Можете набирать команду.

«Шатле».

Вроде бы кафе, но с клубными креслами. Стильно. Шикарно. Такое заведение мне бы понравилось в те времена, когда я получал зарплату.