Лавиния - Урсула Ле Гуин

Я смогла лишь молча кивнуть.

– Но принять подобное решение ему будет нелегко, – сказала Амата, и голос ее зазвучал спокойнее и мягче, поскольку она уже покончила с изложением послания Турна. – Ведь он так к тебе привязан, и ему совсем не хочется тебя отпускать. Однако он был весьма обеспокоен тем соперничеством, о котором говорит и Турн. Он прямо-таки ночами не спал, опасаясь, что эти молодые воины начнут драться друг с другом из-за тебя или попытаются воздействовать силой на него, заставляя сделать выбор. И то, и другое было бы весьма плохо для Лация. Ты же знаешь, как твой отец гордится тем миром, который ему до сих пор удавалось сохранить. И он всем сердцем стремится и дальше жить со всеми в мире. Он ведь уже стар, ему не до сражений. И, если честно, больше всего ему сейчас нужен сильный молодой зять, способный его защитить. Как ты думаешь, кто из твоих женихов более всего подходит на эту роль?

Я молча покачала головой. В горле у меня пересохло, и я не способна была выговорить ни слова.

– А ведь отец спросит тебя об этом, Лавиния. И ты должна быть готова дать ответ. Ты ведь прекрасно знаешь: Латин никогда не выдаст тебя замуж за человека, который тебе не нравится! С другой стороны, тебе давно пора замуж. Тут уж ничего не поделаешь. Придется тебе выбирать. Но выбор действительно за тобой. Неволить тебя отец ни за что не станет.

– Я знаю.

Амата встала, походила по комнате, затем взяла со столика крошечный горшочек с розовым маслом, умастила мне запястья и сказала с улыбкой:

– Это ведь довольно приятно, когда из-за тебя спорят сразу несколько женихов, и все вполне достойные молодые люди. Уж я-то знаю! И так жаль все это прекращать… Но ничего. Сватовство вечно длиться не может, и как бы трудно ни было выбрать кого-то одного, выбор, когда его все же приходится сделать, обычно происходит как бы сам собой. И среди всех прочих претендентов лишь один оказывается не только вполне приемлемым, но и единственно возможным, предназначенным тебе самой судьбой.

Амата снова улыбнулась, она прямо-таки сияла, и я невольно подумала: как же она похожа на девушку, говорящую о своем суженом!

Однако я по-прежнему молчала, и она, выждав минуту, снова заговорила:

– Ну что ж, дорогая, тебе вовсе не обязательно сообщать о своем выборе прямо сейчас. Но отцу тебе это сказать все же придется. Или придется позволить нам выбирать вместо тебя.

Я кивнула.

– Ты хочешь, чтобы мы с отцом сделали это?

Она даже не попыталась скрыть, как сильно этого хочется ей самой. Но говорить я по-прежнему не могла и ей не ответила.

– Неужели ты так боишься? – Она сказала это почти с нежностью, и снова села со мною рядом, и крепко меня обняла, и прижала к себе, чего не делала, наверное, с тех пор, как мне было лет шесть. Но я точно окаменела и не оттаяла даже в ее объятьях; сидела, как истукан, и молчала. – Ах, Лавиния, он будет добр к тебе, он будет хорошим мужем! Он такой чудесный… такой красивый! Тебе совершенно нечего бояться. И ты сможешь часто приезжать к нам с ним вместе. Да и я с удовольствием буду ездить к вам в Ардею – он неоднократно повторял, что был бы очень этому рад. Это ведь мой родной город, там я провела детство. Там очень красиво. Впрочем, ты сама увидишь. И тебе там будет почти так же хорошо, как здесь. Он станет заботиться о тебе, как заботится о тебе сейчас твой отец. Ты будешь счастлива там. Так что тебе совершенно нечего бояться. И потом, я, разумеется, поеду с тобой.

Я довольно резко высвободилась из ее объятий и встала, чувствуя, что мне совершенно необходимо уйти от нее подальше.

– Хорошо, мама, я, конечно же, поговорю с отцом, как только он пришлет за мной, – сказала я и поспешила прочь. В ушах у меня стоял звон, а нервный румянец и жар сменились сильнейшим ознобом.

Пробегая по галерее, я увидела в центральном дворе у лаврового дерева целую толпу людей и попыталась проскользнуть мимо них незамеченной, но меня, разумеется, тут же заметили – сперва Вестина, а потом Тита – и закричали:

– Лавиния, иди-ка сюда! Посмотри, что тут такое! – Они потащили меня к лавру, и оказалось, что там действительно кто-то сидит среди ветвей. Это было похоже то ли на толстое животное с темной шерстью, то ли на огромный мешок, шевелившийся, как живой, то ли на облако тяжелого темного дыма, случайно зацепившееся за ветки. И от этой странной штуки исходил дребезжащий монотонный гул. Все кричали, показывали туда пальцами, и я вдруг догадалась: это же пчелы, огромный пчелиный рой!

Пришел мой отец. Суровый, седовласый, держась очень прямо, он спокойно пересек двор, приблизился к дереву, взглянул на темное облако, клубившееся на вершине и все время менявшее форму, затем перевел взгляд на облака, уже начинавшие розоветь в закатных лучах, и спросил:

– Это что, наши пчелы?

Ему ответили, что нет, этот рой прилетел сюда поверху, перелетев через крышу, «точно огромный клуб дыма».

– Скажи Касту, – велел Латин сопровождавшему его домашнему рабу, – что у нас на лавре собирается ночевать рой пчел. Вечером Каст легко сможет его отсюда перенести. – Мальчишка стрелой полетел разыскивать нашего пчеловода Каста.

– Это знамение, хозяин, знамение! – выкрикнула мать Маруны. – Пчелы ведь не просто так сюда прилетели: они сели на верхушку того дерева, что как бы венчает наш Лаврент! О чем говорит это знамение, хозяин?

– А откуда они прилетели?

– С юго-запада.

Все примолкли, ожидая, что скажет Латин. Молчал он недолго.

– Это значит, что с той стороны к нам в регию вскоре прибудут гости, чужеземцы, – сказал он. – Возможно, они приплывут по морю.

Будучи отцом семейства, хозяином нашего дома, нашего города и нашей страны, Латин привык читать различные знамения. Он не пользовался для этого никакими таинственными средствами и особыми приготовлениями, как это делают предсказатели-этруски. Увидев тот или иной знак, он старался его понять, а потом, не колеблясь, с суровой простотой разъяснял его людям.

Вот и сейчас его ответ всех удовлетворил. Многие так и остались во дворе, обсуждая случившееся, стряхивая с волос отдельных, ленивых и каких-то отяжелевших пчел и поджидая, когда придет Каст, соберет рой и переправит его в наши ульи.

Тут Латин заметил меня и сказал:

– Пойдем-ка со мной, дочка.

Я послушно последовала за ним. Войдя в свои покои, он остановился у небольшого столика и посмотрел на меня. В распахнутых дверях ярко светилось вечернее небо.

– Твоя мать говорила с тобой, Лавиния?

– Да.

– Значит, ты знаешь, что твои женихи договорились друг с другом и попросили меня выбрать тебе мужа из их числа?

– Да.

– Вот и хорошо, – сказал он и улыбнулся вымученной улыбкой. – В таком случае, может быть, ты сама скажешь, кого мне выбрать?

– Нет.

Я не пыталась дерзить, но мой решительный и краткий ответ явно задел его. Он с минуту внимательно на меня смотрел, потом спросил:

– Но ведь среди них наверняка есть один, которого ты предпочитаешь остальным?

– Нет, отец.

– Значит, это не Турн?

Я только головой помотала.

– А твоя мать говорила, что ты любишь Турна.

– Нет, не люблю.

И снова его неприятно поразил мой резкий ответ, однако он сдержался и, проявляя терпение, мягко спросил:

– Ты совершенно в этом уверена, детка? По словам твоей матери, ты влюблена в него еще с тех пор, как он впервые попытался за тобой ухаживать. Она, кстати, предупреждала меня, что ты из скромности, возможно, и не захочешь в этом признаться. И, по-моему, подобная скромность вполне естественна для невинной девушки. Впрочем, сейчас нам вовсе и не обязательно продолжать этот разговор. Ты уж только как-нибудь дай мне понять, что не возражаешь, если я приму его как твоего жениха.

– Нет!

Отец озадаченно посмотрел на меня; он явно не знал, как ему поступить.

– Но если не Турн, то кто же из них? – нерешительно спросил он.

– Никто.

– Ты хочешь, чтобы я отказал им всем?

– А ты это можешь? Правда можешь?

Латин с мрачным видом прошелся по комнате, задумчиво поглаживая подбородок и опустив широкие мускулистые плечи. В тот день он, похоже, еще не брился: на подбородке у него торчала седая щетина. Наконец он снова остановился передо мной и сказал:

– Да, я могу отказать им. В конце концов, я пока что правитель Лация. Но почему ты просишь об этом?

– Я знаю, что предложение, сделанное тебе Турном, таит в себе и некую угрозу.

– Да, пожалуй. Но об этом тебе не стоит тревожиться. Мне важно знать одно: чего хочешь ты сама, Лавиния? Каковы твои намерения? Ведь тебе уже восемнадцать. Не можешь же ты без конца оставаться здесь в качестве девственницы-весталки.

– Я уж скорей стану весталкой, чем выйду за кого-то из этих людей!

Мы называем весталкой женщину, которая сама принимает решение никогда не выходить замуж или же ее никто не берет замуж и она остается в семье своего отца, заботясь о том, чтобы в очаге Весты всегда горел огонь.

Отец вздохнул; на меня он не смотрел; он смотрел на свою руку, лежавшую на столе, большую, покрытую шрамами. По-моему, он с трудом сопротивлялся подобному искушению – возможности навсегда оставить меня при себе. Наконец он снова заговорил: