Вечность - Мэгги Стивотер

И снова воцарилась чернота.

Я ждала. Я знала, что это произойдет, но все равно оказалась не готова, когда…

Удар грома прозвучал так, будто исходил откуда-то изнутри меня. Бабахнуло с такой силой, что я зажала уши ладонями и втянула голову в плечи, прежде чем разум успел возобладать над страхом. Это просто гром. Он ничего мне не сделает.

И все равно сердце грохотало в ушах.

Я распрямилась в этой черноте — темно было просто до боли — и обхватила себя руками. Каждая клеточка моего тела гнала меня на поиски укрытия, места, где было бы безопасно.

И снова молния.

Вспыхнувшее фиолетовое небо, узловатые ветки и чьи-то глаза.

И затаила дыхание.

Снова вернулась тьма.

Чернота.

Я закрыла глаза, но увиденное уже ослепительным негативом отпечаталось в мозгу: крупный зверь всего в нескольких шагах. Устремленный на меня взгляд немигающих глаз.

Все волоски на моих руках медленно встали дыбом, безмолвно предупреждая об опасности. Внезапно я снова превратилась в одиннадцатилетнюю девочку, сидящую на качелях с книжкой. Я подняла голову от книги и увидела глаза — а в следующий миг меня уже стащили с качелей.

И снова оглушительный удар грома.

Я вслушивалась, пытаясь уловить волчью поступь.

Мир вновь озарила молния. Двухсекундная вспышка — и я их увидела. Глаза, бесцветные, сверкающие отраженным светом. Волчица. В трех ярдах от меня.

Это была Шелби.

Мир погрузился во тьму.

Я бросилась бежать.

16

СЭМ

Я проснулся.

Поморгал, на миг озадаченный полной иллюминацией посреди ночи. Мало-помалу в голове прояснилось, и я вспомнил, что сам не стал выключать свет в комнате: думал, не засну.

Однако же заснул — и теперь спросонья щурился на настольную лампу, отбрасывавшую косые тени. Блокнот, который я положил на грудь, съехал, строчки внутри плясали. Под потолком исступленно кружили на своих нитках бумажные журавлики, подхваченные потоками теплого воздуха из вентиляционных отверстий. Казалось, им отчаянно хочется вырваться из своих маленьких орбит.

Когда стало понятно, что заснуть снова уже не удастся, я высунул ногу из-под одеяла и большим пальцем включил проигрыватель дисков на столике в изножье кровати. Из динамиков полился гитарный перебор. Биение сердца эхом повторяло каждую ноту. Вот так же без сна я лежал до Грейс, когда еще жил в доме с Беком и остальными. Тогда популяция бумажных воспоминаний в журавлином обличье не грозила еще перерасти свой ареал обитания: моя жизнь медленно, но верно близилась к завершению, к тому дню, когда мне предстояло навеки перебраться в лес. Я в то время подолгу не мог заснуть, не помня себя от тоски.

Только тогда тоска была абстрактной. Мне хотелось того, что было для меня недостижимо: жизни после сентября, жизни после двадцати, жизни, в которой я больше времени был бы Сэмом, а не волком.

Теперь же предметом моей тоски было не воображаемое будущее, но конкретное воспоминание: и сижу в кожаном кресле в кабинете дома у Брисбенов с романом «Дитя человеческое»[4], а Грейс за письменным столом делает домашнее задание, задумчиво покусывая колпачок ручки. Мы молчим, потому что в словах нет никакой необходимости, я слегка разомлел от уютного запаха выделанной кожи, сопения Грейс и скрипа ее стула. Негромко играет радио: сорок хитов поп-музыки, которые сливаются с фоном, пока Грейс не начинает фальшиво подтягивать припев.

Скоро заниматься ей надоедает, и она забирается ко мне в кресло.

— Подвинься, — велит она мне, хотя двигаться некуда, и щиплет за бок, пытаясь втиснуться рядом.

Я возмущаюсь.

— Прости, я не хотела сделать тебе больно, — шепчет она прямо мне в ухо, но поверить в искренность этого извинения трудно, потому что, когда просят прощения от всего сердца, обычно не кусаются.

Я награждаю ее щипком в ответ, и она, рассмеявшись, утыкается носом мне в ключицу. Ее рука протискивается между спинкой кресла и моей спиной и добирается до лопаток. Я делаю вид, что читаю, а она делает вид, что дремлет у меня на груди, хотя на самом деле исподтишка щиплет за лопатку, а я щекочу ее свободной рукой, и в конце концов она хохочет и мы принимаемся безостановочно целоваться.

Нет вкуса изумительней, чем вкус чьего-то смеха на твоих губах.

Вскоре Грейс засыпает у меня на груди по-настоящему. Я пытаюсь последовать ее примеру, но безуспешно. Тогда я снова берусь за книжку и, поглаживая Грейс по голове, начинаю читать под аккомпанемент ее мерного дыхания. Теплая тяжесть ее тела пригвождает к земле разбегающиеся мысли, и в тот миг я чувствую себя нужным как никогда.

И сегодня, глядя на бумажных журавликов, настойчиво рвущихся прочь с привязи, я точно знал, чего хочу, потому что успел подержать это в руках.

Уснуть я так и не смог.

17

ГРЕЙС

Обогнать волчицу надежды не было.

В темноте мы обе видели не слишком хорошо, но у Шелби было преимущество — волчье чутье и волчий слух. А у меня — босые ноги, путающиеся в колючей траве, тупые ногти, слишком короткие для нападения, и легкие, которым отчаянно не хватало воздуха. В этом грозовом лесу я чувствовала себя совершенно беспомощной. И не могла думать ни о чем, кроме воспоминании о волчьих зубах на моем плече, горячем дыхании на лице о том, как жадно пил мою кровь снег.

Снова ударил гром, заставив сердце болезненно колотиться.

Паника не поможет.

«Успокойся, Грейс».

Спотыкаясь, я пробиралась вперед в промежутках между вспышками молнии, выставив перед собой руку. Отчасти для того, чтобы не наткнуться па что-нибудь, отчасти в надежде найти дерево с низко растущими ветками, на которое можно было бы набраться. Пальцы были моим единственным преимуществом перед Шелби. Но попадались мне одни корабельные сосны и могучие дубы, ветви у которых начинались футах в двадцати от земли, если не в пятидесяти.

А где-то за спиной была Шелби.

Она знала, что я ее заметила, и потому не пыталась передвигаться бесшумно. Хотя в темноте волчица видела ничуть не лучше моего, я слышала, как она подбирается ко мне в промежутках между вспышками молний, ориентируясь на чутье и слух.

Не слышать ее было страшнее, чем слышать.

Сверкнула молния. Мне показалось, что я увидела…

Я застыла в безмолвном ожидании. Затаила дыхание. Волосы липли к лицу и плечам, одна мокрая прядь приклеилась в углу рта. Не поддаваться искушению убрать назойливую прядь оказалось сложнее, чем не дышать. Я стояла неподвижно и думала о том, как мне неудобно. Ступни болели. Перепачканные в грязи ноги щипало от воды. Наверное, я исцарапала их о колючки. Пустой желудок сводило от голода.