Сочинения Иосифа Бродского. Том VI - Иосиф Бродский

Роль такого компаса, конечно, играет литературная критика, рецензенты. Увы, его стрелка колеблется произвольно. Что север для некоторых — юг (точнее, Южная Америка) для других; то же самое, но в еще более произвольном варианте с востоком и западом. Неприятность с рецензентами, как минимум, троякая: а) он может быть ремесленником и столь же невежественным, как мы сами; б) он может иметь сильное пристрастие к писаниям определенного рода или просто работать на определенных издателей; в) если он талантливый писатель, он превратит свою рецензию в независимый вид искусства — Хорхе Луис Борхес тому подтверждение, — и вы можете кончить тем, что будете читать рецензии, а не сами книги.

В любом случае вы окажетесь без руля и ветрил в этом океане, причем страницы и страницы шуршат со всех сторон, цепляясь за плот, в способности которого оставаться на плаву вы не столь уж и уверены. Альтернативой поэтому было бы развить свой собственный вкус, создать свой собственный компас, ознакомиться самому, так сказать, с определенными звездами и созвездиями — тусклыми или яркими, но всегда отдаленными. Однако это отнимает чертову уйму времени, и вы легко можете оказаться старым и седым, направляясь к выходу с паршивым томиком под мышкой. Другая альтернатива — или, возможно, часть той же самой — положиться на чужие мнения: совет друга, ссылку в тексте, который вам пришелся по душе. Хотя никак не закрепленная официально (что было бы не так уж плохо), процедура такого рода знакома нам всем с нежного возраста. Однако это также оказывается плохой гарантией, ибо океан наличествующей литературы постоянно растет и ширится, о чем ясно свидетельствует данная книжная ярмарка: еще одна буря в этом океане.

Так где же твердая земля, будь она всего лишь необитаемым островом? Где наш добрый Пятница, не говоря уже о Чите?

Прежде чем я выскажу свое предложение — нет! то, что я считаю единственным способом развития правильного вкуса в литературе, — я бы хотел сказать несколько слов об источнике этой идеи, т. е. о моей скромной особе, — не вследствие личного тщеславия, но потому что я полагаю, что ценность идеи связана с контекстом, в котором она возникает. Вообще, будь я издателем, я бы ставил на обложках книг не только имена их авторов, но и точный возраст, в котором они написали то или иное произведение, чтобы дать возможность их читателям решать, хотят ли читатели считаться с информацией или взглядами, содержащимися в книге, написанной человеком настолько моложе или — коли на то пошло — настолько старше их.

Источник следующего предложения принадлежит к категории людей (увы, я не могу больше применять термин "поколение", который подразумевает некоторое обозначение массы и единства), для которых литература всегда означала несколько сотен имен; к людям, чьи светские таланты заставили бы содрогнуться Робинзона Крузо или даже Тарзана; к тем, кто чувствует себя неуютно на больших сборищах, не танцует на вечеринках, стремится найти метафизические оправдания для адюльтера и не в меру щепетилен в разговорах о политике; к людям, которые не любят себя гораздо больше, чем их хулители; которые все еще предпочитают алкоголь и табак героину или марихуане, — тем, кого, по словам Одена, "мы не найдем на баррикадах и кто никогда не стреляется и не стреляет в своих возлюбленных". Если такие люди случайно оказываются плавающими в собственной крови на полу тюремных камер или появляются на трибуне, это потому, что они восстают (или, точнее, возражают) не против конкретных несправедливостей, но против мирового устройства в целом. У них нет иллюзий относительно объективности взглядов, которые они исповедуют; напротив, они настаивают на своей непростительной субъективности прямо с порога. Однако они действуют таким образом не с целью защитить себя от возможных нападок: как правило, они полностью сознают уязвимость, присущую их взглядам и позициям, которые они отстаивают. Тем не менее — придерживаясь воззрений, до некоторой степени противоположных дарвинским, — они считают уязвимость главной чертой живой материи. Это, я должен добавить, не столько связано с мазохистскими тенденциями, приписываемыми сейчас каждому литератору, сколько с их инстинктивным, отнюдь не заемным пониманием, что крайняя субъективность, предвзятость и, в сущности, идиосинкразия суть то, что помогает искусству избежать клише. А именно сопротивление клише и отличает искусство от жизни.

Теперь, когда вы знаете подоплеку того, что я собираюсь сказать, я могу это сказать: чтобы развить хороший вкус в литературе, надо читать поэзию. Если вы думаете, что я говорю это из приверженности цеху, что я пытаюсь продвинуть интересы собственной гильдии, вы ошибаетесь: я не член профсоюза. Дело в том, что, будучи высшей формой человеческой речи, поэзия не только самый сжатый, но и наиболее конденсированный способ передачи человеческого опыта; она также предлагает наивысшие из возможных стандарты для любого лингвистического действия — особенно на бумаге.

Чем больше мы читаем поэзию, тем менее терпимы мы становимся к многословию любого вида, будь то в политической или философской речи, в истории, общественных науках или художественной литературе. Хороший стиль в прозе — всегда заложник точности, ускорения и лаконичной интенсивности поэтической речи. Дитя эпитафии и эпиграммы, замысленное, по-видимому, как кратчайший путь к любой мыслимой теме, поэзия в огромной степени дисциплинирует прозу. Она учит последнюю не только ценности каждого слова, но также подвижности душевных состояний вида, альтернативам линейной композиции, умению опускать самоочевидное, подчеркиванию деталей, технике антиклимакса. Прежде всего поэзия развивает в прозе стремление к метафизике, которая отличает произведение искусства от просто belles lettres. Однако следует признать, что именно в этом отношении проза оказалась довольно ленивым учеником.

Пожалуйста, поймите меня правильно: я не пытаюсь развенчать прозу. Истина состоит в том, что по стечению обстоятельств поэзия просто оказалась старше прозы и таким образом покрыла большее расстояние. Литература началась с поэзии, с песни кочевника, которая предшествует писанине оседлости. И хотя я где-то сравнивал различие между поэзией и прозой с различием между воздушными силами и пехотой, предложение, которое я высказываю сейчас, никак не связано ни с иерархией, ни с антропологическими истоками литературы. Все, что я пытаюсь сделать, — это быть практичным и избавить ваши глаза и мозговые клетки от массы бесполезного печатного материала. Поэзия, можно сказать, была изобретена как раз для этой цели — ибо она синонимична экономии. Поэтому все, что нам следует сделать, — это воспроизвести, хотя бы в миниатюре, процесс, который имел место в нашей цивилизации на протяжении двух тысячелетий. Это легче, чем вы могли бы подумать, ибо общий объем поэзии гораздо меньше общего объема прозы. Более того, если вас интересует главным образом современная литература, то ваша работа — сущий пустяк. Все, что вам нужно, — это вооружиться на несколько месяцев произведениями поэтов на вашем родном языке, предпочтительно с первой половины этого столетия. Полагаю, дело сведется к десятку довольно тонких книжечек, и к концу лета вы будете в отличной форме.

Если ваш родной язык английский, я мог бы рекомендовать вам Роберта Фроста, Томаса Харди, У. Б. Йейтса, Т. С. Элиота, У. Х. Одена, Марианну Мур и Элизабет Бишоп. Если язык немецкий — Райнера Марию Рильке, Георга Тракля, Питера Хухеля и Готфрида Бенна. Если испанский — Антонио Мачадо, Федерико Гарсиа Лорку, Луиса Сернуду, Рафаэля Альберти, Хуана Рамона Хименеса и Октавио Паса. Если язык польский — или если вы знаете польский (что было бы для вас большим преимуществом, потому что в высшей степени замечательная поэзия нашего столетия написана на этом языке) — я бы назвал вам Леопольда Стаффа, Чеслава Милоша, Збигнева Херберта и Виславу Шимборскую. Если французский, то, конечно, Гийом Аполлинер, Жюль Сюпервьель, Пьер Реверди, Блез Сандрар, кое-что Поля Элюара, немного Арагона, Виктора Сегалена и Анри Мишо. Если греческий, то вам следует читать Константина Кавафиса, Георгия Сефериса, Яниса Рицоса. Если голландский, то это должен быть Мартинус Нейхоф, особенно его потрясающее "Аватер". Если португальский, то Фернандо Песоа и, возможно, Карлос Друмонд де Андраде. Если язык шведский, читайте Гуннара Экелёфа, Гарри Мартинсона, Томаса Транстрёмера. Если русский, это должны быть, как минимум, Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Владислав Ходасевич, Велимир Хлебников, Николай Клюев. Если это итальянский, я не беру на себя смелость представить какое-либо имя этой аудитории, и если я упоминаю Квазимодо, Сабу, Унгаретти и Монтале, то просто потому, что я давно хотел выразить мою личную благодарность и отдать дань этим четырем великим поэтам, чьи строки решительно повлияли на мою жизнь, и я рад сделать это, стоя на итальянской земле.