Островитяния. Том первый - Остин Райт

— Не сомневаюсь, что Соединенные Штаты имеют в вашем лице самого достойного представителя, — произнес Мора с легким поклоном.

После этого я помню только белое пламя лампы, черноту ночи за окном, треск сверчка. Я говорил без удержу, и с каждым мигом окружающее становилось все более нереальным. С веранды мы перебрались в библиотеку, где нам подали белый ликер, бархатистый и сладкий, как капля чистого меда. Пламя свечей отражалось в корешках сотен старинных книг в переплетах из островитянской махагони. И мы говорили, говорили и говорили до поздней ночи.

С облегчением вошел я в свою комнату, в окна которой заглядывали неподвижные ветви деревьев и усыпанное звездами летнее небо. Желтое пламя свечей горело ровно, и в складках портьер залегли глубокие тени. Единственным украшением комнаты служила тонкая резьба на дверном наличнике. Резчик изобразил мужчину в гордой позе, обращающегося с речью к трем слушателям, один из которых внимал ему с сомнением на лице, другой стоял вполоборота, словно готовый немедля перейти к действию, а третий брался за вилы. Я понятия не имел, что за сюжет изображен на рельефе, но в ораторе, лицо которого было вырезано с тонким тщанием, я узнал Келвина по его орлиному носу. Группу обрамляли деревья, и по обе стороны выглядывали зверские лица чернокожих, притаившихся за стволами.

Засыпая, я еще раз очень живо представил себе эту сцену, страшную, грозную опасность и сизифовы труды, прилагаемые к тому, чтобы ее избежать…

Позавтракав рано утром все на той же веранде, мы вернулись в Город. Сегодня был первый день, когда я мог ожидать ответа от Дорна. Зная это, я специально старался не тешить себя надеждами, чтобы избежать разочарования.

В девять я простился с Келвином и остальными на ступенях перехода, соединявшего мой дом с соседним.

Джордж занимался английским и, произнося слова, старательно топорщил свою бородищу. Услышав, что я вхожу, он поднял на меня безмятежные глаза и по-приятельски улыбнулся.

Я спросил, нет ли писем.

— Еще рано, — сказал Джордж. — Курьер с Запада прибудет в Город не раньше полудня, а письмо доставят не раньше вечера.

И, участливо взглянув на меня, добавил:

— Но я сам схожу на почту в полдень. Днем мы вместе пошли в Западную почтовую контору, расположенную рядом с агентством. По пути мы задержались на мосту над портом, глядя вниз на сложную мозаику длинных вытянутых пирсов и укромных доков. Доки были устроены для кораблей из западных провинций, и Джордж сказал, что этот небольшой участок Города — очень западный по характеру. Рядом, добавил он, находится официальная городская резиденция лорда провинции Нижний Доринг, то есть лорда Дорна; фасад ее обращен к бухте, а личный корабль лорда стоит на причале там, за молами.

Джордж охотно принялся рассказывать о Западе, где ему часто приходилось бывать во время службы.

— На Западе люди другие, — говорил он. — Они всегда как бы в стороне от того, что происходит, и даже не потому, что живут далеко, а из-за гор. Но при этом всегда про все знают, будто живут с тобой по соседству… А вообще, там сплошные болота на много-много миль, разве что кое-где попадется островок повыше. И вот стоите вы посреди этой плоской равнины, и смотрите на горы вдалеке, и ветер такой, что слезы на глаза наворачиваются. Дайте человеку из Доринга пядь земли, и тогда — хоть из пушек пали, хоть разверзнись под ним земля, а над ним все хляби небесные, — не дрогнет. А потом, глядите — он уже и не один, а в кругу счастливой семьи, и землю пашет, и дела у него идут будь здоров. И против любого противника станет биться до последнего, ручаюсь! А случись, кто-то вам угрожает, человек из Доринга тут как тут — и поможет, и жизнью своей за вас рискнет. Исла Дорн, двоюродный дед вашего друга, как раз такой, весь, до последнего волоска, до косточки. Стареет он, правда, но эти люди с годами только крепче. Говорят, он не так умен, как его отец, но это время покажет… А вот и почта.

В дальнем конце набережной, рядом с гостиницей показалась маленькая кавалькада. Впереди бежали две вьючные лошади, а за ними следовал всадник. Лошадь, бежавшая первой, хорошо знала дорогу и, свернув с набережной у моста, остановилась возле двери почтовой конторы и негромко заржала. Другие, не отставая, последовали за ней. Почтальон сидел небрежно, боком на груде кожаных мешков.

Перейдя дорогу, мы подошли к почтальону, и Джордж изложил суть нашего дела.

— Нет ли письма от внучатого племянника лорда Дорна к Лангу?

Почтальон покачал головой.

— Есть от Файны к Лангу, — сказал он и, с необычайной ловкостью соскочив на землю, стал рыться в одном из мешков, пока не нашел письма. Имя Файна пробудило во мне смутные воспоминания, хотя я так и не смог вспомнить, с чем оно связано. С Запада мне могли писать только люди, так или иначе связанные с моим другом. Уж не случилось ли с ним что-нибудь? Я припомнил рассказ Дорна об ужасной трагедии, когда утонули его родители и двоюродный брат отца.

Плотный, хитро сложенный конверт был запечатан синим и белым сургучом. Когда мы перешли через мост, я вскрыл конверт и прочел:

«Лангу, другу моего внука.

За три дня до того, как пришло письмо его друга, мой внук отправился на север и вернется не раньше конца септена (примерно 15 марта). Письмо его друга будет ждать его возвращения, потому что мы не знаем точно, где наш внук сейчас находится. Однако мы послали сообщить устно в те места, где он предположительно может быть, о том, что его друг — в Островитянии. Очень маловероятно, что наше послание достигнет его. Тем не менее да не истолкует друг моего внука его молчание как знак невнимания, потому что, знай он, что Ланг прибыл на его землю, он тут же отправился бы туда, где его друг.

Мы также осмелимся утверждать, что знаем Ланга, хотя и никогда его не видели. Мы узнали о том, что он приезжает к нам как консул Соединенных Штатов, через день после того, как внучатый племянник Дорн покинул нас, и мы отправили послание, чтобы задержать нашего родственника, однако безуспешно. Мы знаем, что он относится к Лангу с линамией (это слово было мне незнакомо).

Мы не знаем, каковы обязанности Ланга, но наш дом — его дом.

Внизу мелким, но резким, угловатым почерком черными-пречерными чернилами было приписано:

«Комната Джона Ланга готова для него.

Дорн XXVI».

Первым моим чувством было жгучее разочарование, но почти сразу вслед за ним пришло облегчение. Стало быть, они знали, что я — консул, но им даже не пришло в голову, что это обстоятельство могло как-то сказаться на моих отношениях с ними или с их родственником. И все же кое-что в письме требовало разъяснения. Был только один человек — месье Перье, — достаточно знавший островитянский, чтобы помочь мне. Я попрощался с Джорджем и отправился на поиски француза.