Живая статуя - Наталья Якобсон

Надо будет как-нибудь отвести Флер к Марселю, чтобы он увидел, насколько она красива, и нарисовал одну из своих лучших картин. Я уже привык считать мастерскую Марселя целым миром, самостоятельным и отдельным от всей вселенной. Сколько бы раз я не посылал своих незримых подданных забрать уже оплаченные картины, пока художник спит, а сокровищница, полная восхитительных полотен, не пустела. Марсель ничуть не обижался, когда я прилетал к нему в любое время ночи и отрывал от работы, напротив, он всегда был рад моему появлению. Если бы он только знал, кого приветствует, кому отдает свое восхищение. Как странно, что тот, кто когда-то беспощадно спалил в огне прекраснейшие области мира, теперь смиренно сидел в каморке живописца и с удовольствием наблюдал за тем, как ловко и умело кисть кладет ровные мазки на холст. Проще простого было бы разрушить всю эту хрупкую красоту. Одно дыхание и не только мастерская, но и весь дом обратятся в пепел, одно быстрое движение, и шея самого живописца будет рассечена, но мне было невыносимо даже думать о таком исходе событий. Пусть я не всегда сожалел о самых прочных и неприступных крепостях, уничтоженных мной, но я не смог бы, пусть даже случайно, оцарапать хоть одно из произведений Марселя. Я дорожил всеми его картинами и им самим так, как не дорожил целым миром. Наверное, потому, что, приходя к нему, я видел вокруг себя только прекрасное и ни разу не встречал ни пороков, ни зла, которые, наверное, уже с сотворения мира распространились по всей вселенной. В ночном Рошене по углам прятались тени, ожидая жертвы, рыскали по широким улицам приспешники Августина, вспыхивали костры, а в мастерской Марселя царила безмятежность.

— Что ты чувствуешь, когда носишь этот медальон? — спросил я у Марселя, работавшего над очередной картиной.

Он вздрогнул, отложил кисть и коснулся золотого кружочка у себя на груди. Он даже не заметил, как я влетел в распахнутое окно и уселся на подоконник.

— Довольно странные чувства, — ответил он, как только пришел в себя от изумления. — Мне кажется, что вся какофония звуков из целого необъятного города вдруг стала достигать моих ушей, и я могу выделить любой звук, к которому захочу прислушаться, смогу услышать, о чем говорят собутыльники в ближайшей таверне или влюбленная парочка, которая шепчется о чем-то на морозе, за углом. Эдвин, иногда мне чудится, что медальон лишь средство, с помощью которого я могу дотянуться до любого уголка мира, при этом не переступив порога своего жилья.

— Так и должно быть, — кивнул я. — Что-то необычное случается с каждым, к кому попадет подобная, редкостная вещь.

— Волшебная вещь?

— Можешь назвать и так. Считай, что открывшийся талант, это мой подарок тебе за твои труды. Возможно, однажды тебе повезет, и ты вовремя сумеешь подслушать чей-то заговор против тебя или меня, при этом находясь вне досягаемости от злоумышленников, — я всего лишь пошутил, но Марсель отнесся к этому серьезно и даже кивнул, словно давая торжественное обещание, что попытается оградить нас обоих от опасности.

Он неосторожно щелкнул крышечкой медальона и порезался о замочек. Я тут же ощутил тонкий, чуть отдающий железом аромат крови, еще до того, как увидел алую капельку, выступившую на мизинце у Марселя. К моему удивлению, Марсель тоже ощутил запах, жадно втянул ноздрями и даже наклонился, чтобы слизнуть кровь с пальца.

— Прости! — пробормотал он, как только пришел в себя и заметил, что я пристально за ним наблюдаю. Очевидно, собственное поведение показалось ему недостойным. — Не знаю, что на меня нашло.

— Не знаешь? — зато я знал, так бывало с каждым, кого тени не хотели отпускать из своей компании. — Скажи, Марсель, тебе до сих пор удается утолить жажду водой или вином, не тянет ли тебя, к чему-то другому? Когда ты идешь ночью по улице, тебе не хочется накинуться на первого прохожего и вцепиться ему в горло?

Марсель отрицательно покачал головой и снова взялся за кисть.

— Иногда у меня, конечно, бывают плохие мысли, и все они связаны с тем темным обществом, в которое ты меня однажды привел. Я помню их фарфоровые лица, их хищную грацию и те чудесные фрески, которые их окружали. Иногда во снах ко мне является та девушка, которая изображена там, на стене, и которую теперь рисую я. Я знаю, что она царица. Я видел корону на ее голове. Сама она так красива, что я готов упасть перед ней на колени, но то, что она говорит, меня пугает.

— И что же она тебе говорит? — я был заинтригован.

Марсель секунду мялся, будто ему было страшно произнести ответ, убирал волосы со лба и разглядывал палитру так, будто она сейчас занимала его больше всего.

— Она велит мне изгнать тебя, как злого духа, а самому выброситься в это самое окно, в которое я не раз впускал темную силу, чтобы искупить свой грех, разбившись лбом о мостовую, — признание далось ему с трудом, но после слова полились потоком. — Она говорит, ты будешь сокрушаться о моей смерти, и в этом будет твое наказание, говорит, что другие злые духи будут носиться над местом моей гибели, а если я сам не покончу с собой, то она пришлет своих слуг, чтобы они подтолкнули меня в нужный момент. Она приказывает мне не впускать тебя больше, не говорить с тобой, но…когда я просыпаюсь, когда солнечный свет льется в окно, кошмары ночи перестают быть мучительными. Каждый раз дневной свет напоминает мне тебя, и я чувствую, что ты рядом, несмотря на то, что тебя рядом нет.

— Не переживай, Марсель, это пустые угрозы, — сказал я, хотя сам в этом сомневался. — Ты вообразил, что твоя царица жестока, хотя на самом деле это не так.

— Я ничего не вообразил, — с чувством возразил Марсель. — Дурные мысли, как будто приходят откуда-то извне, с неведомой темной стороны, из склепа, в котором я никогда не был.

Неужели Роза стала настолько жестокой? Марсель не мог знать о склепе, а я ему никогда не говорил. А может быть, это слуги Розы решили извести меня, а заодно и всех тех, к кому я испытываю теплые чувства. Для них это, должно быть, редкостная забава, посмотреть на то, как кто-то сокрушается о своем друге, которого погубили они. Те духи, которые окружили мою царицу, очень любят пакостить, а потом прятаться от возмездия.

У меня уже кулаки чесались от желания убить всех, кто когда-либо бродил вокруг того склепа, кроме Розы и Винсента, разумеется. Их единственных я бы пощадил, а вот всю эту свору, которая их окружает, не задумываясь, бросил бы в разожженную печь и задвинул заслон, чтобы они не смогли спастись. Они упорно рвались к жизни и к новым шалостям, но, как только я сумею до них добраться, им придет конец. Давно надо было очистить мир от такого скопища зла. Куда смотрели мои подданные? Почему не донесли мне? Разве не наши собственные правила гласят, что сильнейшие волшебные существа должны собираться в империи и подчиняться общепринятым законам, а остальные все равны предателям. Пора бы завести более надежную разведку, готовую пролезть в любую щель, или припугнуть уже существующих шпионов, чтобы они поменьше ленились и побольше летали по миру, подслушивая все, что их заинтересует, и беря под наблюдение любой дом, который вызовет у них подозрение. И не только дом, любой сарай или хлев, любое закрытое помещение под крышей или без нее, по которому, возможно, втайне разливается волшебный свет, и существа, подобные нам, чинят там свои козни.