Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье - Дженни Нордберг

Старших учащихся распускают первыми, и их поток медленно вливается в двухэтажное каменное здание, поднимаясь по лестницам, на второй этаж, где пожилая уборщица поставила красное ведро и бурое прессованное мыло под плакатами с изображением русских истребителей и иранского пассажирского лайнера. Старуха ополаскивает каждому ребенку руки порцией воды из красного пластикового кувшина и отсылает их в класс. Учительница объявляет, что в честь иностранных гостей, присутствующих в школе в этот день, она начнет с урока английского – оказывается, это занятие проводится без учебников и полностью проходит на дари.

Мехран пришла сюда впервые – тогда еще в детский садик при школе – под именем Мануш, с хвостиками и в фисташковом платьице. Когда школа закрылась на каникулы, Мануш ушла и больше не вернулась. Вместо нее в первом классе с остальными детьми начал учиться Мехран, с короткой стрижкой и в галстуке. Все остальное мало изменилось. Некоторые учителя удивились, но не стали комментировать это превращение. Возмутился лишь один. Когда преподаватель-мужчина, учитель Корана, потребовал, чтобы Мехран в классе носила платок, проблему решила бейсбольная кепка. Остальные дети, похоже, не придают ситуации особого значения. Этому способствовала как высокая текучесть учащихся в школе, так и школьная политика совместного обучения – здесь мальчиков и девочек не разделяют ни во время уроков, ни на молитве.

Мисс Моманд, которая начала работать учительницей уже после превращения Мехран, вспоминает, как она поразилась, когда в девичью спальню на послеобеденный сон привели мальчика. Когда она помогала Мехран раздеться, стало ясно, что это девочка. Мисс Моманд была настолько растеряна, что позвонила Азите, чтобы спросить, почему она прислала в школу ребенка в таком виде. Азита просто объяснила, что у нее есть только дочери и что Мехран выдают за сына в семье. Больше мисс Моманд не потребовалось ничего говорить: она все прекрасно поняла. Когда-то у нее самой была в школе подружка, единственный ребенок в семье, которая взяла на себя роль сына.

Учительнице кажется, что Мехран хорошо приспособилась к своей новой роли. Пожалуй, даже чересчур хорошо. Она не упускает ни одной возможности сказать окружающим, что она – мальчик. Она отказывается заниматься такими делами, как вышивание или игра в куклы, предпочитая им езду на велосипеде, футбол и бег. По словам мисс Моманд, Мехран стала мальчиком полностью, и ее внешность и поведение неотличимы от внешности и поведения любого другого мальчишки. Все учителя ей подыгрывают и помогают хранить тайну, позволяя ей переодеваться в отдельной комнате, когда это необходимо.

– Значит, все это для вас нормально? Даже привычно? – спрашиваю я мисс Моманд.

– Не совсем. Но проблемы не представляет.

Правила недвусмысленны: платья – для девочек, брюки – для мальчиков. В школе нет других одетых в «чужую» одежду детей. Но нечего школе вмешиваться в семейные дела, объясняет она. На каком бы поле родители ни остановили свой выбор, школе следует помогать его поддерживать. Даже когда это ложь. У школы есть другие поводы для беспокойства: например, решить, сколько вооруженных охранников требуется для охраны центрального входа. Учительница выражает солидарность с Азитой:

– Мать Мехран – член парламента. Она хорошая женщина. Мы делаем то, что до́лжно.

– «Мы» – женщины – или «мы» – афганки?

– И то, и другое.

Что касается академических навыков, Мехран, по словам ее учительницы, «умна, но несколько ленива». Она с готовностью улыбается – и с такой же готовностью напускает на себя разгневанный, раздраженный вид, если ее не понимают сразу или не соглашаются с ней. Через несколько лет после того, как Мануш осталась позади, личность Мехран стала ярче. На переменах она живо участвует в мальчишеских футбольных матчах и прочих уличных играх, всегда оказываясь в самой гуще действия.

И в то время как другие ученики стараются держаться друзей одного с ними возраста, Мехран энергично пытается привлечь внимание мальчиков постарше, часто пытаясь произвести на них впечатление и зацепить несносным поведением. Она вопит, трогает, толкает стоящих рядом с ней. По большей части эти попытки игнорируют, но временами приходится разнимать ее стычки со старшими мальчишками. По словам учителей, Мехран прекрасно осознает, что она – девочка. Но вновь прибывшим всегда представляется как мальчик. Поскольку Мехран несколько лет пробыла девочкой до того, как ее превратили в мальчика, вряд ли у нее есть поводы для путаницы.

Зигмунд Фрейд утверждал, что дети не осознают генитальных различий вплоть до 4–5-летнего возраста. Зато понимание половой идентичности у детей начинается гораздо раньше – это доказали в 1980-е годы Элеонора Галенсон{58} и Герман Ройфе: ребенок может осознавать свой врожденный пол уже в возрасте 15 месяцев.

Однако в Афганистане существует особая заинтересованность в том, чтобы держать детей в неведении или по крайней мере подпускать тумана в вопросе генитальных различий. Анатомические детали многие родители не объясняют детям намеренно, чтобы сохранить своих отпрысков – и в особенности маленьких девочек – «в чистоте» как можно дольше, пока они не вступят в брак.

Это похоже на одну историю, которую мне однажды рассказала моя мать. Она росла в 1950-е годы, в более консервативной тогда Швеции, и лет в десять как-то раз объявила своей матери, что, когда вырастет, намерена стать мужчиной. У нее была только одна сестра и имелось очень смутное представление о различиях между мужчинами и женщинами, поскольку она никогда не видела ни своего отца, ни других мужчин без одежды. Бабушка посмеялась в ответ на демарш дочери и назвала ее дурочкой, но не дала никаких объяснений, почему этот план невозможно привести в исполнение.

В школе Мехран детям тоже не положено видеть представителей противоположного пола обнаженными; это категорически запрещено. Директор сказала мне, что она уверена: на данном этапе для большинства учащихся различие между мальчиками и девочками представляется чисто внешним: брюки или юбка.

Да – и еще знание о том, что те, кто носит брюки, всегда и во всем бывают первыми.

7 февраля 1999 г. Азита поняла, что обманула общие ожидания, но была слишком истощена, чтобы разговаривать или вообще хоть как-то реагировать. Она только что родила – дважды подряд. Роды проходили в маленьком, заледеневшем домике свекрови, где единственным утеплением служило сено, вмазанное в глинобитные стены. Первая из близнецов родилась спустя почти три дня и три ночи схваток, на месяц раньше срока. Девочка весила всего около 1200 г, и дыхание ее было поверхностным. Спустя десять минут ее личико посинело, и когда появилась на свет ее сестра, первая малышка почти не подавала признаков жизни. Вторая девочка тоже была без сознания.

Женщины, которые помогали Азите при родах, не обмыли младенцев. Они лишь вручили их ей, замотанных в тряпки, – для них было очевидно, что дети не выживут.

Когда свекровь заплакала, Азита знала, что эти слезы – не от страха, что ее внучки могут не выжить. Старуха была разочарована. «Зачем, – кричала она, по словам Азиты, – зачем нам еще девчонки в семье? Что я скажу соседям? И остальным деревенским?»

Азита не чувствовала ничего. Год назад она переступила порог своего убогого нового дома уже как собственность бедной крестьянской семьи, неся с собой лишь одну вещь, представляющую ценность, – свою утробу. У ее мужа уже имелась одна жена, чья утроба была той самой причиной, по которой Азиту приобрели в качестве жены номер два. Первая жена родила дочь, а ее второй ребенок – сын – умер. После этого у нее были только выкидыши. Именно это побудило свекровь искать вторую, молодую и здоровую, жену для сына. Вместе с Азитой в дом вошло обещание лучшего будущего для семьи, живущей в маленькой крестьянской деревушке, угнездившейся на склоне горы и еще более изолированной от внешнего мира, чем столица провинции Бадгис, Калайи Нау. В то время до деревни можно было добраться только верхом на осле или пешком.

Домохозяйством из десяти человек, в которое входили два мужа-брата, три их жены и все дети, заправляла свекровь Азиты. Она распоряжалась жизнью жен своих сыновей вплоть до мельчайших деталей. Свекровь решала, как будут распределяться между ними домашние обязанности; что они будут есть и когда; кто будет говорить и о чем пойдет разговор. У нее же хранились ключи от продуктовой кладовой. Подчинение ее правилам означало разницу между сытостью и голодом.

С момента приезда Азите было назначено несколько видов обязанностей. Она вскоре выучилась управляться с коровами (их было четыре: одна дойная и три для полевых работ), десятью овцами и выводком кур. Привыкшая к роли старшей сестры и личности, которая росла в совершенно иных условиях, она вскоре начала высказывать свои мнения и идеи по поводу того, как и что происходило в семье. Азита предлагала мыть руки перед едой, стричь ногти и помогать друг другу с детьми. Она выступала за то, чтобы все они объединили усилия и стали приносить в дом намного больше воды, чтобы бороться с антисанитарией и болезнями. Она предлагала женщинам и мужчинам семейства садиться за стол вместе – радикальная мысль для местных порядков, строго разделявших мужчин и женщин все время – кроме ночи, когда мужу полагалось спать с одной из своих жен. Когда семья больше контактирует – это хорошо, говорила Азита, ведь именно так ее воспитывали.