Журнал Наш Современник №10 (2001) - Журнал Наш Современник

Чуть ли не прославляя явных предателей и активных сотрудников врага, одновременно громя ученого-невозвращенца, который прямо в делах фашистов не участвовал (почему и был расстрелян его сын), В. Бондаренко не только подпиливает символы Отечественной войны, но и подрывает способность людей взвешивать, измерять явления — а на этой способности держится здравый смысл.

Особое место занимало разрушение образов, которые вошли в национальный пантеон как мученики. Тут видна квалификация. Особенно поучительна кампания по дискредитации Зои Космодемьянской. Народное сознание, независимо от официальной пропаганды, именно ее выбрало и включило в пантеон святых мучеников. Ее образ, отделившись от реальной биографии, стал служить одной из опор самосознания нашего народа. Потому столько сил было брошено на то, чтобы подрубить эту опору культуры и морали. Пожалуй, еще более показательно “второе убийство” Павлика Морозова. Этот образ был символом трагедии, высших человеческих страстей — мальчик, убитый своим дедом. Сущности дела почти никто и не знал, она была мифологизирована (в реальности она гораздо страшнее, чем в легенде). Насколько был важен этот отрок-мученик как символ, показывает масштаб кампании по его очернению.

Очень быстро идеологи стали перенимать, “один к одному”, западные технологии разрушения символов, например, искажение смысла праздников. Тут “инженеры культуры” дошли до пределов пошлости. Они стали называть 1 Мая — праздник, стоящий на крови, — “Днем весны и труда”. 7 ноября, годовщину Октябрьской революции, Ельцин постановил “отныне считать Днем Согласия”.

Важный метод вторжения в мир символов — осквернение могил или угроза такого осквернения. Этот метод регулярно применяется политиками уже почти десять лет. Вдруг начинается суета с угрозами в отношении Мавзолея Ленина. Через какое-то время эта суета прекращается по невидимому сигналу. Если учесть, какие фигуры в нее вовлекаются (вплоть до Патриарха), то уровень руководства такими акциями надо признать высоким. Возня вокруг Мавзолея всегда инициируется людьми образованными (Г. Старовойтова, Марк Захаров и т. п.). Они не могут не понимать, что Мавзолей — сооружение культовое, а могила Ленина для той трети народа, который его чтит, имеет символическое значение сродни религиозному. Видимо, есть особая категория интеллигентов, которая всегда, при всех режимах тяготеет к разрушению священных символов.

Грезы наяву

В нарушении универсума символов особое значение имеет создание ложных, фантастических образов — для того, чтобы увлечь массы людей, на время превращенных в толпу и потерявших чувство ответственности. В этом состоянии они обретают особый тип мышления — аутистического. Цель реалистического мышления — создать правильные представления о действительности, цель аутистического — создать приятные представления и вытеснить неприятные, преградить доступ информации, связанной с неудовольствием (крайний случай — грезы наяву). Если удается отключить или подавить реалистическое мышление, то аутистическое мышление занимает его место, тормозя здравый смысл и получая абсолютный перевес.

Главное в аутистическом мышлении то, что оно, обостряя до предела какое-либо стремление, нисколько не считается с действительностью. Поэтому в глазах людей, которые сохраняют здравый смысл, подверженные припадку аутизма люди кажутся почти помешанными. Аутизм интеллигенции достиг в перестройке небывалого уровня. Ведь действительно она всерьез поверила в фантазию “возвращения в цивилизацию”, в “наш общий европейский дом”. Думаю, сам Горбачев не мог ожидать такого эффекта от нелепого обещания. Ведь на Западе никто и никогда не дал оснований считать, будто Россию в этот “дом” приглашают. Эта фантазия “братания с Западом” не согласовывалась ни с какими реальными признаками, сейчас даже трудно представить себе, что в 1989—1990 гг. множество умных и образованных людей в нее верили.

Господство аутистического мышления при глубоком расщеплении логики (“шизофренизация сознания”) породило небывалый в истории проект разрушения народного хозяйства огромной страны под условным названием реформа. Этот проект был бы невозможен, если бы его не поддержал с энтузиазмом чуть не весь культурный слой, на время увлекший за собой большинство городских жителей. Распределять (а тем более прихватывая себе побольше) легко и приятно, производить — трудно и хлопотно. Фетишизация рынка (механизма распределения) началась с 1988 года, но уже и раньше состоялась философская атака на саму идею жизнеобеспечения как единой производительно-распределительной системы. Из этого и вырос поворот к реформе как переустройству жизни — с принципа сокращения страданий к принципу увеличения наслаждений.

Люди стали верить в несовместимые и взаимоисключающие фантазии. Желание устроить у нас капитализм удивительным образом совмещалось с мечтой о “лишении привилегий” и полной социальной справедливости. Иногда отрицающие друг друга тезисы следовали друг за другом буквально в одном абзаце. Бывало, что в статье на экологические темы автор возмущался тем, что высыхает Аральское море — и одновременно проклинал проект переброски в Среднюю Азию части стока северных рек. Мечты об эффективном сельском хозяйстве сочетались с ненавистью к удобрениям и тракторам.

Наблюдая, что происходило последние десять лет в сфере общественного сознания, иногда приходишь к дикой мысли, что являешься свидетелем огромной злонамеренной государственной кампании, направленной на помрачение разума большой части граждан. Людей убедили, что для преодоления накатывающей катастрофы нужны были не усилия ума, души и тела, а несколько магических слов, которые бы вызвали из исторического небытия мистические силы, разом дающие большие блага для настоящего и будущего. Причем блага, просто отнятые у других современников и у потомков.

Отказ от права на жизнь

Многие фундаментальные образы удалось легко разрушить, потому что при смене поколений мы утратили понимание их смысла, выраженного неадекватной терминологией. Ведь многие вещи мы и не пытались понять, а лишь заучивали. И то, что мы заучивали из учебников истмата, очень легко “вывернулось” и соединилось с тем, что мы уже пятнадцать лет заучиваем из телевидения.

Сегодня встало, как камень из песка, противопоставление “диктатура пролетариата — демократия”. Мол, советский строй, хотя бы при сталинизме, стоял на диктатуре пролетариата, и это было ужасно, а теперь у нас демократия, и мы на правильном пути. Вот остатки пролетариата уморим, тогда и пережитков диктатуры не останется.

Иногда, правда, уточняют, что то была диктатура не пролетариата, а большевиков. Но это мелочи. Ведь кто такие большевики, если, как говорят, были поголовно уничтожены все дворяне, буржуи, священники и “справные крестьяне”? Те же пролетарии города и деревни. Тут, правда, возникает неувязка с родословной наших нынешних демократов. Вдруг оказывается, что все они — чуть ли не из князей. Что это для них были “лакеи, юнкера, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки” — да проклятая диктатура пролетариата отняла. Но нас интересуют здесь не личные судьбы, а большие общественные явления.

Да, у нас демократия, которую многие так долго ждали. Ее признаки налицо: многопартийность, гражданские права и свободные выборы. Организуй любую партию! Вон, есть Партия общественного цинизма, и ее генеральный секретарь то и дело выступает по телевизору. Свобода слова? Выпускай любую газету, хоть сплошь из матерных слов. Можешь купить телестудию и перед камерой голым ходить или Путина ругать. Свобода передвижения и неприкосновенность жилища полные. Чуть Гусинскому повестка к следователю, он — в Гибралтар. А наши бомжи даже сочетают оба гражданских права: с часу ночи до шести утра они неприкосновенно живут в вагонах метро и одновременно передвигаются.

Денег у людей не хватает — газету выпускать, молока купить и т. д.? Так ведь еще Елена Боннэр предупреждала, что за демократию надо платить. Вот мы и платим, еще не расплатились. А то сегодня в Приморье замерзшие люди выходят с плакатами: “Хотим жить”. На это им Греф резонно может ответить: “Ну и живите на здоровье, никто вас не убивает”. Люди в таком мысленном диалоге, конечно, завопят: “Мы замерзаем. Мы не можем жить без отопления!”. А Греф столь же резонно им ответит: “Вы имеете полную свободу покупать тепло или покупать себе дома на Канарах. Но вы не имеете права требовать тепла от государства. Это право вы имели, но сами его выплюнули, когда сидели у телевизоров 4 октября 1993 года”.