Уик-энд - Маргарет Форд

- Кто-то может захотеть прокатиться на нем сегодня, - пояснил он. Бак заполнен горючим. Скоро я закончу уборку и положу продукты.

- В эллинге и на маленьком острове достаточно спиртного? Мистер Сигрэм намерен отправиться туда днем.

- Все сделано.

Бакстер всегда приплывал немыслимо рано.

- Поставь в патио столики для ленча, - сказала она ему. - После купания я сварю яйца и приготовлю "кровавую Мэри".

Он кивнул. Бакстер редко раскрывал рот, что бы ни происходило. Он получал хорошее жалованье, работа устраивала его. Даже если он считал их всех наполовину сумасшедшими, он не говорил об этом вслух.

Поппи нырнула с края пристани в холодную воду. Она превосходно плавала, её движения были легкими, раскованными. Она неторопливо обогнула остров и появилась с другой стороны. Оказавшись снова возле причала, она увидела в патио Макса; он смотрел на неё с голодным, яростным выражением лица. Его темная голова, четко вырисовывавшаяся на фоне деревьев, напоминала изображение на монете. В этот момент появилась Морин; она спустилась по каменным ступеням к причалу. Ее пышные рубенсовские формы были обтянуты вишнево-красным бикини. Она несла большое белое пляжное полотенце и пластмассовую сумочку, набитую лосьонами, кремами для кожи, различными инструментами для маникюра и педикюра.

Она помахала рукой вылезшей из воды и отряхивающейся Поппи.

- Я позагораю на плоту, дорогая, - сказала Морин.

- Ты что-нибудь ела?

Поппи подумала, что ей надо поскорей вернуться в дом и сварить яйца.

- Я нашла сок. Аппетит появится у меня не раньше чем через час. Легкое похмелье. Мой желудок должен отдохнуть. Он сильно перенапрягся.

- Я приготовлю к полудню яйца и "кровавую Мэри".

- Возможно, к этому времени я поправлюсь, - устало сказала Морин и добавила: - Хотя я в этом сомневаюсь.

Они постояли вдвоем на причале, сознавая, что Макс рассматривает их сверху в бинокль.

- Я вижу, что Макс уже встал, - сказала Поппи. - А остальные?

- Если ты имеешь в виду Рика, то он ещё в постели. У него была тяжелая ночь.

Морин собралась спустить на воду надувной матрас, чтобы доплыть на нем до плотика. У неё ещё не было сил для плавания. Женщины обменялись прохладными взглядами, говорившими о том, что они обе знают о случившемся в эллинге и будут делать вид, что им ничего не известно. Такое равнодушное восприятие вещей вызывало у Поппи тошноту. То, чем произошло у неё с Риком, было столь заурядным, что не вызывало волнения в их кругу. Если Морин и была рассержена, то она скрывала это. Поппи хотелось верить, что все было не так, как всегда. Ее переполняли новые чувства. Несомненно, Рик тоже ощущал, что все было иначе.

Для нее, во всяком случае, это совокупление не походило на прежние. Раньше она не произносила таких слов, не вела себя так, не испытывала подобных чувств. Однако любой член их компании, узнав об их близости, счел бы её заурядным эпизодом из длинной, бесконечной череды подобных происшествий. Именно это говорил Поппи умный, смелый взгляд Морин. Ее глаза заявляли, что прекрасная близость с Риком была очередным развлечением, ещё одним забавным мгновением, поворотом карусели, прогулкой на чьей-то яхте.

Перед тем, как заснуть, Поппи рассердилась на Рика, не раскрывшего свою тайну; она считала, что он мог поделиться с ней своими политическими амбициями. Однако сейчас, утром, она была готова простить его.

Она направилась через патио к дому, чтобы снять с себя мокрый купальник; оказавшись перед Максом, она увидела, что он уже пьет пиво.

- Я налил себе. Надеюсь, ты не возражаешь, - чрезмерно вежливо произнес он.

- Ты растолстеешь, Макс.

Она ощутила прикосновение к своей щеке его по-старчески сухих губ.

- Мне плевать на мою талию. Как и всем прочим.

- Мы все беспокоимся о твоей талии. Ты - весьма романтическая фигура.

Он сжал её руку своими сильными пальцами. На мгновение её охватил страх. Почему? Она отогнала свой испуг.

- Разреши мне пройти с тобой, - сказал он. - Я хочу поговорить. Я боюсь, что обидел старину Рика, когда ты отправилась спать. Я снова дал волю моему языку. Опасные искры влажного фейерверка. Я - отвратительный гость, Поппи.

Сейчас Макс был настроен самокритично. Это состояние продлится недолго; скоро его обычное "я" выплывет на поверхность, точно лохнесское чудовище.

- Рик не обиделся. Он привык к тому, что люди говорят ему разные вещи.

- Рик слишком добрый.

- Думаю, это ему не понравится.

- Моя дорогая, прекрасная фея, если бы мы были в городе, я послал бы тебе сотню белых роз. Я бы назвал это Перемирием Белых Роз. Но здесь, на природе, я могу только попросить прощения.

Он проследовал за Поппи через холл в её спальню, сжимая слегка дрожащей рукой пиво.

- Макс, с тобой все в порядке? - спросила она, на секунду зайдя в ванную за полотенцем.

- Старина Макс в полном порядке. Я всегда нахожусь в таком состоянии перед турне. Концерты. Господи, чего они мне стоят! Я поднимаюсь на сцену, отрываю куски от моего сердца и бросаю их публике. И что она делает с частицами моей души? Выплевывает их назад. Обращается с ними, как с мусором. Ты знаешь, что мой первый концерт в этом сезоне состоится в Сан-Франциско?

Она догадалась по его тону, что это должно что-то означать. Но что именно?

- Разве Сан-Франциско - плохое место?

- Ты, конечно, не помнишь.

Его голос прозвучал обвиняюще, словно она обязана помнить все эпизоды его карьеры, содержание каждой газетной заметки.

- Там находится логово этого зверя, Томаса Брюса МакНейла. Дракона из Сан-Франциско. В прошлом сезоне он разорвал меня в клочья! Жалкий маленький шотландец! У него в сердце растет чертополох. Он думает, что разбирается в музыке, потому что когда-то играл на барабане в школьном оркестре...

- Он не разорвал тебя в клочья, Макс... насколько я помню, он сказал, что самые быстрые пассажи вырываются из-под твоего контроля...

- О, ты запомнила это так, да? Позволь мне сказать, как прозвучали его слова в точности! "Хотя Конелли исполняет спокойные прелюдии с определенным пониманием музыки, наиболее оживленные выходят из-под его контроля. Допущенные им ошибки так многочисленны, что их нельзя игнорировать. Шопен взорвался бы от возмущения". Вот что он сказал. Негодяй. Я не испытываю ненависти к МакНейлу, - продолжил Макс; произнося свою речь, он не замечал Поппи, которая сняла с себя купальный костюм и взяла полотенце, чтобы вытереться им. (Ей не пришло в голову зайти в ванную и закрыть за собой дверь, поскольку она считала Макса бесполым существом.) - Я не испытываю к нему ненависти. Просто я не люблю жалких, глупых болтунов.

- Статья была не настолько плохой.

Он проигнорировал её замечание; продолжая ходить по комнате и потягивать пиво, он повысил голос, словно кто-то спорил с ним.

- Понимаешь, я не имею ничего против МакНейла-критика. Но если какой-нибудь маленький человечек с микроскопом захотел бы порезать его на кусочки для исследования, я бы с радостью предоставил семнадцать футов стекла. Я даже арендовал бы для этого лавку мясника. Проблем с кровью не будет. Вся она находится в его глазах. Вырви их, и останется одно мясо.

Поппи усмехнулась. Макс часто бывал весьма забавным, но её испугала настоящая злость, таившаяся в нем... Он долго огорчался из-за таких моментов.

- Забудь о МакНейле. Вытри мне спину, Макс, дорогой. И забудь об этом идиоте. Оставь его в покое.

Он взял полотенце и рассеянно вытер Поппи спину.

- Оставить его в покое? Я уже оставил его в покое. Сделал это весьма впечатляюще и эффектно. После того концерта он прошел за кулисы, уже зная, что разнесет меня. Я был предельно вежлив с ним. Годом раньше, когда я выступал в этом городе, он уже четвертовал меня. Но я был вежлив.

- О, Макс, ты никогда не бываешь вежливым!

Она открыла шкаф, чтобы выбрать одежду для ленча. Перебрав несколько шорт и топиков, остановилась наконец на белом цвете.

- Никогда не бываю вежливым?

Он искренне возмутился. Он считал себя святым, мучеником, страдающим из-за идиотов, глупцов, невежд.

- Я никогда не бываю вежливым? Господи, ты, верно, шутишь. Я терплю оскорбления критиков, выслушиваю бред жирных свиней, заседающих в комитетах в атласных платьях и бриллиантах. Разве это не правда? Неважно. Я невежлив? Это гнусная лицемерная ложь! Я был вежлив с МакНейлом. Осыпал себя песком, чтобы он не поскользнулся. Я обливался потом от ненависти... но сыпал на себя песок, чтобы он не поскользнулся! Как ты могла предположить, что я был невежлив? Вокруг меня вечно кудахчут матроны с пышными бюстами, эта мегера, называющая себя моим агентом, сосет кровь из моих жил... МакНейл, понятия не имеющий о моих страданиях, о том, чего мне стоит жизнь в этой медвежьей яме... этот грязный маленький второсортный Хаггис!

- Его критика была очень мягкой, Макс, он сказал о тебе много хорошего.

- Мягкой? Что он знает о шопеновских прелюдиях и том, как композитор отнесся бы к моей интерпретации? Он, возможно, разбирается в игре на волынке. Ради своих статей режет меня по живому, хоть и кормится за мой счет. Он невозмутимо поглощал еду, которую я заказал для закулисной вечеринки. Давился белужьей икрой, как неотесанный мужлан. Вероятно, он не знал, что это такое. Решил, что это овечьи потроха.