Газета День Литературы # 74 (2002 10) - Газета День Литературы

Доктора ты не смущай.

Святоша Билл, Святоша Билл, в душе ты главное убил:

Зачем ты милостыню крал?

Ты от рожденья был тупым, а хочешь выглядеть святым,

Какой нахал!

Недаром Кальвина сыны вас завлекли в храм сатаны,

Что вам духовные стихи;

А ваши жадные сердца полны тяжелого свинца,

И ваши черепа — трухи.

Что ж, Бернс Поэт, что ж, Бернс Поэт, тебя я знаю много лет,

Ты для святош тычков припас.

Цыганка — муза, не звезда; немножко подшофе всегда;

Так сможет ли заставить нас найти в себе Верховный Глас?

ПОЭТИЧЕСКОЕ ПОСЛАНИЕ ПОРТНОМУ

Что, сука вшивая, забздел?

Назад бы отмотать хотел?

Ничтожество! А как был смел,

Махая шилом.

Я б не страдал, когда б умел

Влезать без мыла.

Что ж, может, я и впрямь простак,

Да девок получал за так,

Я их не спаивал, чудак,

Приятно, что ли?

Ты мандавошек за пятак

Прикупишь к боли.

И царь Давид в своих псалмах

Признался, как во весь размах

Трудился посреди девах,

Кутил до крови,

Аж до сих пор дымится пах

От той любови.

Что ж, может, Том, моим кнутом

И рифмами моими дом

Питейный прогремит потом;

Зачтется промах;

С Давидом я сравнюсь потом,

Проснусь в хоромах?

Да наплевать! Суду ли знать

О замыслах моих; что блядь

Умеет? Пятки лишь чесать

У полутрупа.

Вся эта банда с виду — знать,

С гнильцой залупа.

Я прожил жизнь едва на треть,

Хотел бы дальше посмотреть,

Зачем рычит суд, как медведь:

"Эй, Робин!" — в раже —

"Вернись-ка, парень, и ответь —

Замешан в краже?"

С прибором положу сейчас

На Воскресенье, ведь не спас

Меня перед судом и Спас;

Но лгать не буду;

После ареста свет погас —

Узрел Иуду.

Он зазывал меня к себе,

Принял участие в судьбе,

Клянусь — и щас не по себе, —

Мол, "что случилось?"

"Кастрируй" — я сказал и к б…

послал ту милость.

"Кастрирую!" — согласно он

Промолвил, — "С четырех сторон

Все пальцы рук и ног; препон

Тому не вижу;

Все, что заменит член; закон

Я не обижу".

"Нет, нет!" — я в ужасе вскричал.—

"Я не затем член отрезал,

Чтобы очередной нахал

Соль сыпал в рану;

И не рисуй такой финал

Мне даже спьяну".

"Ты мне готовил западню,

Пожалуй, десять раз на дню,

Тебя я в этом не виню,

Беги к невесте.

Что ж, грабь меня, неси фигню

С подружкой вместе".

Но, Боже, мне не по нутру

Слова твои, Том, я не вру;

Я суд покину, заору:

"Эй, доброй ночи!"

Я вижу, как меня в дыру

Все драть охочи.

ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛДАТА

Когда войны улегся взрыв,

И мир вернулся снова,

С детьми, не знавшими отцов,

И вдовами без крова,

Я бросил полк, завел опять

Шалаш на старом месте;

Мой ранец — весь достаток мой,

Солдат богат лишь честью.

Но чистый свет горел в душе,

Разбоем не замаран,

В родной Шотландии опять

Я весел был недаром:

Меня дождался милый край,

Любимая невеста;

С улыбкой думал я о том,

Как мы пройдемся вместе.

Так незаметно я дошел,

Мечтая, до лощины;

Лишь шип царапнул там, где я

Впервые стал мужчиной:

О, как шпионила тогда

За нами мать подружки!

С чего опухли вдруг глаза?

Что ушки на макушке?

Какой же сладкой ты была,

Вкуснее, чем брусника!

О, счастье, счастье! Может быть,

Не отвернется дико.

Мой кошелек почти что пуст,

Судьба не торовата;

Слуга Отечеству, как встарь

Прошу: жалей солдата!

Она ж глядела на меня

Задумчиво, сурово

Сказала: "Слишком долго шел,

Любила я другого.

Тот дом и скромная еда

Пропали давним летом,

А ты с кокардою пришел,

Спасибо и на этом".

Она смотрела, покраснев,

Подобно дикой розе;

А то бледнела, как луна

Зимою на морозе.

Вдруг закричала: "Ты моим

Остался ль, бедный Вилли?"

Что ж, я — мужик, я все стерпел

Почти что без усилий.

Война закончилась, и я

С ней расплатился кровью;

Одежкой беден, но зато

Богат своей любовью.

Она сказала: "Не рвалась

Я к ушлым или дошлым;

Пришел, пришел мой верный друг,

Что горевать о прошлом!"

Купец за златом пропахал

Моря и океаны,

А фермер пашет лишь поля,

Где камни да бурьяны.

Солдату только слава — приз,

Он не снесет позора;

Он для Отечества зато

Надежная опора.

Перевел с английского Виктор Широков

Владимир Личутин ГОСПОДИН ИЗ МОСКВЫ (Глава из романа "Бегство из рая. Скитания по краю тьмы")

В дверь вдруг настойчиво позвонили; думали, что Поликушка, а то пришел друг Фарафонов Юрий Константинович. Ко времени, ой ко времени и к настроению затащило попутным ветром! Оказался рядом и решил заглянуть. На песцовом воротнике светлозеленой дубленки и рысьей шапке, похожей на грачиное гнездо, принес Фарафонов свежие запахи зимы и легкий пух снега, похожий на тончайшие чешуйки блескучей желтоватой слюды и мелкого частика. Из-за длинных остьев седовато-дымчатого меха, как бы вскипевшего от легкого морозца, из-за толстых припотевших очков насмешливо взглядывали прислеповатые куриные глаза и пипочка покрасневшего носа. Шубу ловко, каким-то барским неуловимым движением сбросил на руки Марьюшке, рысий каптур насадил старухе на голову:

— Принимай, мать, гостя...

Проходя на кухню, мимоходом остановился у зеркала, протер очки, как бы сверяясь со своим обликом, со скрипом разгладил ладонью серебристую щетину на маленькой головке и крохотное гладкое гуменцо на темени, где просвечивала плешка, величиною с голубиное яйцо. Узкие плечи, морщиноватая длинная шея, испитое лицо... Заглазно Фарафонова звали "гамадрилом". Он был членкором, давно корпел над Чеховым, и теперь метил в академики. Мне льстило, что Фарафонов запросто ходит ко мне в мое убогое житье, порою напивается по-свински, уползая по-змеиному, спать за книжные шкафы, подложив под голову кипу пожелтевших журналов, которые я по молодости и наивности собирал, а сейчас ленился вынести на свалку. Росту Фарафонов был среднего, во внешности ничего выдающегося, но он брал женщин каким-то жеребячьим обаянием с первого приступа, несмотря на свои колючие глазки и красный нос пипочкой, и худые ввалившиеся щеки, — и никогда не знал промашки. И хотя долго не задерживался ни с одной, но и ни с одной не имел шумной вражды и разногласицы, дележа и счетов, ни одна не ходила по парткомам, требуя вернуть мужа назад, ни одна не требовала алиментов, и даже заимев другую семью, по прошествии многих лет, бывшие жены по-дружески привечали Фарафонова, вводя уже в близкий и дорогой семейный круг. И когда я пытался выяснить секрет Фарафонова, он обычно говорил, возведя очи горе: "Человек! Надо любить человека!” "А я, по-твоему, не люблю женщин? — заводился я с полуоборота. — Значит, ты любишь, а я не люблю? ". "Значит так, — ухмылялся Фарафонов. — Понимай, как хочешь... Ты любишь внутреннее, а я — внешнее. Женщины злятся, когда в них копаются глубоко". "Так научил бы... ". "Этому не научить. С этим рождаются".