Тройное Дно - Леонид Могилев

Хоттабыч встал, зажег свет. Оказалось, без десяти восемь…

— Ты фамилию правильно запомнил? Ларинчукас?

— Как он назвал, так я и запомнил.

— Хорошо. Излагай дальше. Включил Хоттабыч свет…

…Оказалось, без десяти восемь.

— Давай, дед. Ждем. Посмотришь, как мы там все уготовили. Угораздили всякое.

Избавленный от одиночества новогодней ночи и еще до конца не осознавший, что случилось или случится, чему быть, а чему миновать, в радости даже какой-то он стал одеваться. Влез в костюм. Потом нашел свои медали и надел их. «Даешь 50 лет победы над фашистской Германией!» — сказал он явственно. Любовно осмотрев запасы студня, он выбрал наилучший из оставшихся, в тарелке слева, сверху положил котлет, прихватил две четвертинки и вышел к Ларинчукасу и колдуну.

Стол содрогался от великолепия. Ларинчукас привез мясо и ветчину, а также черносмородиновое-крепкое.

— Неужто еще делают? — не поверил полувдовый старик.

— Это же наше натуральное вино. Давай попробуем. — И они стали пробовать.

Ларинчукас был говорлив. Телепин изображал веселость, а Хоттабыч, привыкший на праздники кушать от пуза, брал с тарелок то одно, то другое, и так бы и шло веселье, а было уже двадцать два часа ноль пять минут, но тут Телепин стал просить рассказать Хоттабыча, за что он получил медали.

— Да что сегодня, День Победы, что ли?

— О! Победа! — воскликнул Ларинчукас.

— Расскажи, — настаивал Телепин, желая привести старика в благодушное настроение.

— О, свобода! — ворковал Ларинчукас.

— Расскажи, — упорствовал Телепин.

— О, победа, — шептал Ларинчукас.

— Отстаньте, — окрысился Хоттабыч.

— Расскажи, дед, — наседали оба.

— Расскажи…

— Ну такие дела, что на речке Преголе…

— Да это же моя любимая речка, — поддакивал Ларинчукас.

— Да чего там… За полковую разведку при освобождении Лиетувы от германца. На Кенигсберг мы шли… — И сейчас невероятнейшая байка была бы рассказана Хоттабычем, но тут он совсем не к месту вспомнил про Айболиту и ничего рассказывать не стал, а выпил того, что ближе к нему стояло. А ближе всего стояло черносмородиновое вино.

— Не бери в голову, папашка. Я тебя награждаю знаком народной памяти. — Ларинчукас поискал в кармане и приколол Хоттабычу рядом с медалью «За отвагу» некий значок. Посмотрел Хоттабыч и насладился. Полноправный орден Красной Звезды, правдоподобно выполненный из жести, а внутри германская свастика. И надпись о пятидесятилетии освобождения Литвы. Хоттабыч выпил рябиновки и огляделся. Ларинчукас веселился. Телепии, трезвый и несчастный от происходящего, ел студень.

— А ты чего, Йонас, покушай домашнего, — притворно любезно попросил Хоттабыч.

— OI Холодец! — лицемерно воспрянул духом Ларинчукас и полез к Телепину в тарелку. Тот ударил его по руке.

«Так. До встречи Нового года полтора часа по московскому времени. Жену ухайдакали. В доме оголтелый фашизм. Литовские шпионы глядят на нас своими строгими и лицемерными глазами. Всему конец. — Хоттабыч прикинул свои шансы. — Так. Чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы и не жег позор, я тебя, мой союзный друг, приговариваю к расстрелу. Так как я твой трибунал, исполнитель приговора и заодно — похоронная команда, выпей покудова. Покури».

— Ты выпей и покури. А потом я тебя застрелю, — произнес Хоттабыч вслух.

— Так его, — обрадовался Телепин, потому что не любил, когда Ларинчукас куражился. Хоттабыч отпил еще рябиново-заветной и отправился к себе.

«Торопись, Потапыч. Спеши, боевой разведчик. Час двадцать до исполнения желаний».

В комнате Хоттабыч отодвинул шкаф и попробовал вынуть паркетину, но от времени она сидела мертво. Тогда он приспособил для этого дела вилку. Дощечка подалась, и под ней открылся тайник. В нем лежало заветное Хоттабычево добро — трофейный парабеллум, смазанный и готовый к бою. Легко вошла в предназначенное место обойма, невесомо и бесшумно пошел затвор, едва слышный щелчок, как точка в конце длинного и витиеватого предложения, позволяющая перевести дух…

— А ты романов никогда не писал? Вот выйдешь из дела, попробуй. Я тебе рекомендацию дам, — пообещал Зверев Пуляеву, — у меня одно издательство прихвачено. Бандит на бандите, но книжки хорошие издают. И платят неплохо.

— Вы меня вначале из дела выведите. Желательно живого. А то у меня предчувствия. И сны.

— Ты бы поменьше воровал. А сейчас у тебя спокойная физическая работа. Кузя не обижает? Ну ладно. В рассказе появился ствол. Это уже интересно…

— Перед делом ни грамма, — учил его Иван Крест.

— А что толку, — поговорил немного с убитым товарищем Хоттабыч, — ты ведь трезвый был, а пулю получил. А может, выпил бы на берегу — и обошлось, глядишь…

— Не говори чушь, Потапыч. Против двух стволов и в тумане…

— А здесь нет тумана и простое исполнение приговора.

— Гляди, Потапыч, не оплошай, — сказал Крест, и воды речки Преголе опять сомкнулись над ним.

Хоттабыч решил не проделывать отвлекающих маневров, не разводить азиатчины, а войти в комнату и сразу стрелять из парабеллума. Но Йонас не ждал никакого парабеллума. Он думал, что старик отмочит сейчас какую-нибудь штуку. Ну там выстрелит пробкой от шипучки или из детского пистолета с присосками, а потому спрятался за дверь для полной иллюзии разборки. Хоттабыч вошел и никакого Ларинчукаса не увидел. Но Йонас-то увидел боевое оружие, протрезвел мгновенно и, качнувшись в сторону, ударил по парабеллуму ногой. И попал. Но прежде чем оружие отлетело, вращаясь, к стене, грохнул все же выстрел, и пуля шмякнула в стену под самый потолок, мягко утонув в кирпиче под двумя слоями обоев. Телепин же вначале поразился, а потом зверюгой бросился на парабеллум, накрыл его телом, а Ларинчукас заломил Хоттабычу руку за спиной.

…Старик медленно приходил в себя в комнате своей, на диване. «Так. Фашисты проникли в Питер. Айболиты больше нет. Боевое оружие потеряно. Что делать, Иван Иваныч?» Но воды речки Преголе неколебимы, и только плыла, переворачиваясь, медленно веточка…

Он встал, подошел к окну, поглядел. На улице бесновались пьяные жители окрестных домов возле общей елки, не дожидаясь полуночи.

«Ага», — сказал он, пошарил на антресолях, нашел бельевой шнур, медленно смастерил петельку и стал озираться.

А в это время Телепин со своим литовским другом, оказавшимся некстати в городе на Неве именно сегодня, понурились за праздничным столом.

— Вы совсем там со своими фронтами рехнулись. Нашел с кем шутить. Саюдист говняный. Скажи еще: «Разве я знал?»

— Да разве я знал? Ну давай пойду и извинюсь.

— Ты пойдешь, а у него там граната. И нам конец.

— Матка боска! Куда я попал?

— В Питер-город. Тем более что соседка уже в милицию названивала. О факте стрельбы.

— А ты откуда знаешь?

— Двери скрипнули.

— Да он тихонько так выстрелил.

— Ты меня достал, литвин. Сейчас вот выпьют в отделении по стопке, Новый год встретят и приедут. На преступность единым фронтом. Ворвется группа захвата. Ладно. Пошли к старику. Вернем ему боевое оружие. Он отходчивый.

— Не возвращать надо, а выбрасывать. Потом скажем, что гость стрелял и выбежал на улицу. Главное — одно и то же говорить. Скажем: вот здесь стоял и выстрелил. А ты…

…Старик висел под люстрой и уже не поворачивался вокруг оси. Толстый шнур передавил ему горло.

— Старый дурак, — заорал Телепин, — а ну вынимай его, дрянь шяуляйская.

Но по всем приметам было поздно.

— Значит, так. Ты, Йонас, выходи отсюда. Езжай на Варшавский вокзал. По пути вызови волшебников в белых халатах. Я тут сам объяснюсь со всеми… Проваливай.

— А свидетели? Я единственный!

— Я во всем виноват, я и буду свидетельствовать. Иди, иди, иди…

Когда за Ларинчукасом хлопнула дверь, Телепин машинально посмотрел на часы. Без двенадцати двенадцать…

— А дальше слушайте внимательно, гражданин начальник. Дальше Хоттабыч рассказывает следующее.

— Он же вроде с раздавленным горлом?

— Горло у него действительно раздавлено. С тех самых пор и сипит при разговоре. Дальше Хоттабыч все видел как бы со стороны. То есть душа его уже приподнялась над местом событий…

— Ну ты чего, Потапыч? Ведь хотели Новый год вместе встречать? Как же я один? Я один не могу. А ну вставай, старичина…

Телепин перетащил Хоттабыча в свою комнату, усадил на стул, так, чтобы не свешивалась голова, налил в рюмку старика водки, включил репродуктор. Потом схватился за голову и стал колдовать.

— …То есть как колдовать? В каком смысле?

— В прямом. Снял с полки фолиант, нашел там текст и стал произносить тарабарщину. Затем выключил свет, зажег свечи, сыпанул на них каким-то порошком. Хоттабыч физически ощущал силу, которая исходила от Телепина. Еще он понимал, что тот не настоящий колдун, а так, баловство одно. Но сейчас он собрался, алхимик этот, сконцентрировался и стал просить у сил тьмы, чтобы они вернули старика в жизнь. Именно у сил тьмы, а не света. Он сыпанул еще порошка, тот вспыхнул, потрескивая и смердя. Телепин давно мучился. Проводил какие-то опыты, медитировал, но контакта не получалось. А сейчас, когда обстоятельства пробили брешь в защитных полях, у него получилось. Хоттабыч ощутил присутствие еще кого-то в комнате. Он знал, что кто-то еще здесь есть и уже управляет и колдуном, и трупом его стариковским, и тем сгустком, который и был душой, а самое главное — обстоятельствами. Телепин снова заговорил.