Ложная женщина. Невроз как внутренний театр личности - Альфред Щеголев

В этом образном восприятии и понимании окружающего мира самый значимый, самый сильный для ребенка образ – лицо другого человека, лицо матери в особенности.

Ребенок во всем ищет носителя действия. Даже в игрушке, ничем не похожей на человека или животное, ищет он живого деятеля. Всякое действие для него имеет свой живой образ, от которого оно и исходит. Он постоянно олицетворяет, то есть наделяет лицом, маской, персонифицирует все явления окружающего мира, – именно так они ему понятны и для него приемлемы. Он не знает логических обоснований; для него, если есть ветер, значит, кто-то дует; если что-то летит, значит, кто-то переносит это по воздуху; если что-то гремит, значит, опять-таки, кто-то бьет в барабан или ладони, и т. д. Какие-то неведомые, невидимые, быть может, большие и страшные, а быть может, добрые и сильные существа действуют вокруг ребенка в этом мире, и он, можно сказать, живет и взаимодействует не столько с реальностью, сколько с воображаемым миром, которым наполнена его душа.

Ребенок не отличает театра от жизни, лица от маски, являющейся символом того или иного действия. Это самый благодарный зритель на свете.

Развитие человека зависит от лиц, окружавших его в раннем детстве, от лиц, ставших для него воображаемыми носителями и выразителями тех или иных свойств, явлений и действий в мире. Оно зависит от того, какой театр складывался вокруг ребенка, в кого он был приучен играть в этом театре или кем он был в нем: зрителем, актером, режиссером?

Игровое воображение и поведение ребенка – залог его дальнейшего жизненного творческого развития – есть следствие персонификации, олицетворения им объективных явлений в раннем детстве. Без персонификации явления остаются непонятными, чужими, чуждыми, безразличными для ребенка. Все в его развитии зависит от того, насколько живым и личным может быть явление; мертвых, механических явлений для него не существует. Только много позже он трагически открывает для себя существование смерти и неживого, в раннем детстве мир для ребенка пронизан жизнью. Персонификация создает в ребенке привязанность к миру и жизни, она препятствует его уходу в себя.

Ребенок – и взрослый человек в последующем – будет любить мир настолько, насколько многообразна и глубока была персонификация им в раннем детстве действующих сил в окружающем его мире. Живое переживание мира создает адекватное, то есть творческое восприятие действительности. Мир, полный живых существ, пусть и более наивный, куда сильнее захватывает воображение, создает творческий импульс, искренний поиск познания, чем мир, наполненный мертвыми вещами и безжизненными абстракциями. Всякое творчество, и детское в частности, есть игровое и свободное одухотворение, иначе, оживотворение, перевоплощение предметного, неживого мира. Творчество немыслимо без любви, без боли любви, а любовь возможна только к живому и личному, к мертвому и безличному возможно лишь отношение.

Творчество невозможно без детской веры в осуществимость замысла, а эта вера невозможна без творчески-образного восприятия мира ребенком.

Внутренний театр раннего детства есть самый большой воспитатель человека, он учит его творчеству, то есть умению находить во всем живое и взаимодействовать с ним. Он запечатлевает в душе человека объективный мир как неживую маску, которую следует снять и за которую следует заглянуть, чтобы увидеть его истинное живое лицо.

Но не только в этом великое значение внутреннего театра. Маска, с которой он начинается и которая в природе способствует выживанию, как это имеет место у животных, у человека получает новый смысл. Маска может быть использована человеком не столько для выживания, сколько для личностного становления.

Благодаря ей он учится чувствовать свое лицо. А так как для человека характерна устремленность к свободе, то понятна стеснительность маски для него: маска задает ему действия, которые он в своей внутренней свободе переживает как принуждающие. Маска, или вернее, маски – ступени его развития, его нравственного совершенствования. Его лицо не терпит масок, но легко застывает в новую маску, если не происходит в нем внутреннего процесса творчества жизни и он застревает на полпути. Становление через маску происходит в том случае, если идет процесс отторжения масок и выявление таким образом истинного лица человека. Смысл маски для человека в том, чтобы не отождествлять ее со своим лицом.

VI

Слово «личность» недаром сообразуется и по звучанию, и по содержанию со словом «лицо». Личностные проблемы невротика это, по сути дела, проблемы его лица, которое он время от времени остро ощущает как свою социальную личину. Невротик озадачен своим лицом как маской, диктующей ему характер поведения. Чтобы жить, а для великого множества людей и преуспевать в жизни, нужно играть в условную, принятую всеми или ближайшим окружением игру. И в этой игре не обойтись без маски: маска диктует роль, а стало быть, и правила игры.

Тех, кто всецело озабочен своим социальным существованием, чьи жизненные ценности ограничены исключительно меркантильным кругом интересов, для кого объективность есть синоним истинности, – тех маска устраивает вполне. Да и трудно, откровенно говоря, представить себе, есть ли у них кроме маски какое-нибудь лицо. Ну разве что «значительное». «Значительное лицо» – предел пылких мечтаний социально ориентированных натур.

Маска – это способ адаптации в объективно-социальной действительности. Что мешает носить маску, будучи не на сцене, а в жизни? Ничто. Не нужно практически никакого грима, парика, костюма, достаточно просто не считать свое лицо своим, даже и этого не нужно, – достаточно лишь не соответствовать в своем самовыражении собственному жизнеощущению. Маска заслоняет и изображает, она защищает посредством изображения. Этим и пользуется невротик, однако, в отличие от социально ориентированных натур, для него такой способ социальной адаптации крайне труден и мучителен. Он постоянно и болезненно ощущает искусственность всякой маски, надетой или напяленной на него, он всем существом своим пытается вжиться в эту маску, оживить, одухотворить, почувствовать ее как свое лицо, сделать ее своим лицом, но ничего из этого у него не получается.

Если он, однако, и терпит маску на своем лице, то маску исключительно добродетельную, чаще мученическую. Но даже и в этой маске он не обретает своего лица, маска остается маской, а роль, диктуемая ею, – наведенной, искусственно привнесенной, не исходящей просто и естественно из его существа, как это имеет место, например, у маленького ребенка, который не видит, что за ним наблюдают.

Чтобы соответствовать маске, нужно отрешиться от себя, от потребности своего живого, чувствующего существа быть самим собой, нужно пожертвовать своим индивидуальным человеческим лицом в угоду социальной маске.

Для конформиста это просто, для невротика тяжело и мучительно. Невротик страдает, мучаясь болью и отчаянием, от внутреннего предательства по отношению к самому себе и от великой трудности нахождения социальной роли маски, в которой целиком и полностью воплощалась бы его неповторимая, но гонимая им же самим индивидуальность.

Трагедия невротика в том, что ему неведом подлинный смысл маски; он ошибочно отождествляет свою социальную маску со своим лицом, он цепляется за эту постылую маску, надеясь с ее помощью достичь социальной стабильности, и терпит от этого фиаско, сам, что называется, забивая гол в собственные ворота. Душевная дисгармония, безразличие к окружающим и отвращение к жизни – вот горький итог невротизма.

Мучительный поиск роли-маски, соответствующей внутренней индивидуальности, создает невротика и актера. Остро переживая внутреннее несоответствие самому себе, невротик, тем не менее, заслоняет себя, свое обращенное к другим лицо, свою живую личность, живописной маской, рядится в личину, которая по своей формальной природе требует от него определенного рисунка социального поведения, определенных условий взаимоотношений с окружающими.

Маска должна быть оправданна.

Однажды надев ее, невротик неуклонно и упрямо вживается, вбивает, вдалбливает себя в заданную маской роль, заставляет себя стать таким, каким он представляется самому себе в этой роли. Он не столько видит, сколько воображает самого себя, он смотрит на себя со стороны в своем воображении.

Его поведение вовсе не определяется им самим, он глубоко отчужден в своем внешнем поведенческом выражении от присущего ему жизнеощущения. Невротик сам для себя совершенно другой, чем видится себе в общении с окружающими. Тяготясь своей жизненной позицией, заставляющей его становиться невольным актером в жизненном действии, невротик, тем не менее, тревожно хватается за свою социальную маску-роль и хочет вновь и вновь втиснуть свое "Я" в условную жизнь своего социального персонажа. Характерно для невротика и стремление выстроить поведение своей социальной маски по шаблонно-штампованному образу, царящему в его социальном окружении: он желает равняться на лиц с выраженной социальной устойчивостью и устроенностью.