Вопреки терзаниям (ЛП) - Бэлль Лола

— Я хочу уехать, — шепот Алмаза прорезал тишину, и я невольно содрогнулся. — В Москву. Один. Это окончательное решение.

Неприятный липкий холодок пробежал по позвоночнику, горло тотчас сжалось от паники. Я до последнего не верил, что его слова прозвучали всерьез. Я знал о заветной мечте Алмаза перебраться в другой город, где миллион возможностей сделать себе имя в фотоиндустрии и не только, но все это было так давно. Тогда мы и не предполагали, чем закончится знакомство с Андреа.

А теперь, после всего, через что нам пришлось пройти, пройти ему, он так спокойно говорил о переезде, будто не корчился месяцами от мучительной боли и не учился ходить заново, когда каждый шаг давался ему через силу.

— В каком смысле? Почему ты не сказал мне о своих планах? Ты не можешь...

— Вот поэтому я и молчал! — воскликнул Алмаз, не дав мне закончить. — Ты бы не захотел меня отпускать. Ты же во всем меня контролируешь, что бы я ни делал. Я пробыл в заточении собственного тела так долго, а теперь я снова в тюрьме! Мне нужно уехать. Нам это нужно.

— Нам? — мой голос едва не сорвался на позорный визг. — Кому нам ? И что значит: я тебя контролирую? А как я, по-твоему, должен вести себя после того, что случилось? Ответь мне: как , блин?

— Я не знаю... — В растерянности Алмаз схватился за голову. На миг я испугался, что своим давлением довел его до истерики. — Я не знаю, не знаю! Но не так! Я не хрустальная ваза, я не сломаюсь. Перестань меня опекать, перестань относиться ко мне как к инвалиду. Я жив, Федя, я могу все делать самостоятельно. А ты вечно рядом, просто каждую секунду. Как ты не поймешь, что я задыхаюсь от твоего внимания! Я не могу дышать!

На его глазах выступили слезы, а меня словно парализовало. Кошмары с Андреа в главной роли не шли ни в какое сравнение с тем ужасом, что мне довелось пережить в тот вечер. Просто не верилось, что его отношение ко мне так резко изменилось. И это при том, что я искренне старался во всем ему потакать, опасался сказать лишнее слово, только бы не вызвать новый приступ раздражения. И я, видишь ли, душил его чрезмерным вниманием!

Казалось, моя отстраненность причинит ему куда больше страданий. А выходит, некоторые из нас не нуждаются в постоянной поддержке, когда жизнь рушится точно карточный домик. Для них предпочтительнее погибать в одиночестве. И Алмаз, как оказалось, один из таких людей.

— Ты шутишь? — прошептал я, в отчаянии сжимая затылок.

Алмаз молчал, видимо, боясь сказать что-то еще, что навсегда перечеркнет счастливые мгновения прошлого. На смену отчаянию пришла жгучая обида, я сжал край стола, внушая себе не поддаваться эмоциям. Этим бы я точно не спас ситуацию. Лучшим решением на тот момент казалось: оставить его одного, как он того желал, и не попадаться на глаза по крайней мере ближайшие часы.

Но поднимаясь со стула, я остро осознавал, что в очередной раз ошибаюсь. Он сознательно принял решение покинуть меня и этот город, обидные слова не были произнесены в запале. Алмаз не из тех, кто поставит на кон все, не обдумав прежде каждый шаг.

Я невольно коснулся мягкой на ощупь коробочки, что оттягивала карман, напоминая о моей наивности. Как же глупо ! Я совсем перестал себя контролировать, эмоции сжигали меня изнутри, и я, конечно же, поддался порыву. Импульсивно бросил коробочку на стол и без лишних слов покинул кухню. Мне не хотелось видеть реакцию Алмаза, когда он догадается о ее содержимом или, что маловероятно, осмелится заглянуть внутрь.

Размашистым шагом я пересек гостиную, проглатывая слезы, вошел в спальню, затем вернулся обратно. Я просто не знал, куда мне податься и что предпринять. Грудь сдавило от нахлынувших эмоций, воздуха катастрофически не хватало.

Только потом до меня стало доходить, что именно спровоцировало паническую атаку. Не поведение Алмаза, не его оскорбительный выпад в мой адрес, нет. С глаз словно спала пелена, которая все это время мешала взглянуть на ситуацию под другим углом.

Я окончательно убедился, что ничего не выйдет: ни сейчас, ни когда-либо в будущем.

И вот тогда, стоя посреди гостиной, прижимая ладонь к груди и с трудом втягивая носом воздух, я наконец осознал, что потерял его навсегда . Он отказывался от меня не в пользу другого человека, я ему просто не был нужен вообще. Все это время я сводил его с ума сильнее боли и воспоминаний, сильнее нехватки воздуха по ночам, из-за меня он становился раздражительным. Мое поведение сделало его таким.

— Но...зачем? — послышался приглушенный голос Алмаза за спиной.

Я не пришел в себя полностью, но дыхание постепенно выровнялось. Сжал кулаки от злобы, впервые возникло жгучее желание оскорбить парня, задеть за живое, заставить почувствовать то же, что испытывал я и по сей день. Но приоткрыв рот, я просто не смог издать ни звука.

Как же унизительно, когда тебя откровенно втаптывают в грязь, а ты продолжаешь безгранично любить своего мучителя.

Долго не мог смириться с тем, что купленные мною парные кольца, которые должны были стать символом нашей крепкой связи, прошедшей через столько трудностей, оказались ему не нужны. Он не принял мой подарок от всей души, и этот жест был оскорбительнее любых его жестоких слов.

Это очень больно, так больно, что мне все еще трудно дышать, как и в те мучительные минуты после расставания с ним.

— Действительно, — прошептал я ему тогда в ответ совершенно чужим голосом. — Сам задаюсь тем же вопросом. А знаешь, что еще я у себя спрашиваю? Стоит ли делать людям добро, когда взамен получаешь только нож в спину? Черт с ней, с благодарностью, мне она и не нужна, я не для того старался. Но твои слова...боже, Алмаз. Я не думал, что между нами все настолько хреново.

На последнем слове мой голос сорвался, глаза предательски защипало от слез. Я сморгнул их, не желая демонстрировать при нем слабость. Мне пришлось покинуть дом на некоторое время, чтобы привести мысли в порядок, остудить пыл, так сказать. Бени отказался идти на прогулку снова, и я в одиночестве бродил по лесу до тех пор, пока не остановился возле величественного дуба.

Привалившись к толстому шершавому стволу лбом, сосчитал до десяти, потом снова и снова, пока дыхание не пришло в норму. Уже тогда я предчувствовал начало конца, но упорно продолжал надеяться на чудо. А чуда, разумеется, не произошло.

Возвращаться обратно я боялся, от одной мысли, в каком настроении я застану Алмаза, сжимался желудок. Помнится, я дважды спросил себя, правильно ли оставлять его одного после такого непростого разговора, ведь однажды я уже совершил ту же ошибку. Но потом подумал: он же сам просил предоставить ему как можно больше свободы. Это его право.

Все еще передергивало от воспоминаний того часа, когда Алмаз молча и неспешно складывал вещи в свою спортивную сумку. Я не спросил, куда он собрался, очевидно же, что в Москву не срываются так резко и без предварительного плана. Предположил, что он попросит отчима приютить его на несколько дней до предполагаемой даты отъезда. Это меня слегка успокоило. Пусть я и не доверял мужчине с бурным прошлым, все же лучшего варианта попросту не найти.

Перед тем как уйти, Алмаз присел на корточки и обнял растерянного пса, прижал его к себе с таким отчаянием, что я усилием воли сдержал рвущийся наружу судорожный вздох. Он с нежностью погладил Бени по голове, поправил примятое ухо. Я видел, как трудно Алмазу сохранять невозмутимый вид, в отличие от меня самого.

Первые минуты шока прошли, и тогда мною овладела опасная бесчеловечность. Раньше мне с легкостью удавалось подавлять чувства, прятать их за маской безразличия, виртуозно копируя за Серегой. Но с годами я все чаще стал сгибаться под тяжестью судьбы. И с твердой решимостью дал себе слово, что ни за что не сломаюсь на этот раз.

Демонстрировать эмоции — значит давать слабину, а слабым не выжить в этом жестоком мире. Алмаз и без того сильно унизил меня своим поступком. Хотя слово свое, как потом выяснится, я так и не сдержал.