Кумуш-Тау — алые снега - Зоя Александровна Туманова

Вовка сощурил глаза:

— А может, вам нечаянно продали экспериментальный телевизор?

...Иван Артемович хохотал сочно и басовито.

— Эк тебя закидывает, — приговаривал он, — ну, Вовка, вот уж — Вовка!

Юный сосед стоически переждал приступ внезапного веселья.

— Я бы на вашем месте, — бросил он на прощанье, уже с порога, — попробовал бы включить телевизор ночью...

Инструкция не рекомендовала таких экспериментов. Иван Артемович впервые пренебрег ее советом...

Дом уже спал — и прекрасно, никто не улыбнулся на чудачество хозяина.

Щелкнула ручка, осветилась шкала под шторкой. Непривычно тихий, с тускло светящимся экраном, стоял телевизор. Дубровин, поругивая себя, хотел уже выключать. Внезапно сияющим снопом — в лицо ударил дневной свет. Экран исчез, словно провалился. Мягкая, упругая сила подхватила и понесла: иллюзия стремительного и бесшумного движения была полная. Иван Артемович словно бы плыл в невидимой лодке по невиданной реке. Изгибчивый, кудряво-заросший берег показывался то справа, то слева. Волны взмывали и опадали перед глазами, в прозрачной их толще промелькивали рыбешки, как серебряные ножи, проносились круглые, непонятные тени. Вдруг надвинулся правый берег — так стремительно, что у Ивана Артемовича подкатило под сердце, сладко и жутко, как на качелях в детстве. И все остановилось, застыло: сверкал прибрежный песок, ярко чернел странный четырехпалый след, неслышный ветер сдувал песчинки с четких его закраин.

Камера словно прыгнула — взгляду открылась равнина с зубчатой полоской леса во весь окоем; накрест пересекали ее прямые, по линеечке, шоссе с жирно блестящим, словно из мокрого стекла, покрытием...

И все исчезло.

Иван Артемович выпрямился на стуле, неверными пальцами нашарил сигареты.

Черт побери, а ведь Вовка-то, кажется, был прав!

Он выключил телевизор. Пусть отдохнет, что ли. Может быть, снова...

Однако новая попытка не удалась. Надо было бы лечь, но Дубровин, как прибитый, сидел у телевизора, еще и еще стараясь поймать ускользающее виденье.

Ничего не вышло...

Утром чай горчил, оладьи были как резиновые, в голове колокола гудели — сказалась недоспанная ночь. Иван Артемович помалкивал. Восторги его опали в трезвом дневном свете. Телевизор подмигивал квадратным глазом тускло, с ехидцей: «Что, брат, ты и вправду того? А я так... невзначай...»

На службе день выдался напряженный. Все же Иван Артемович хотел было рассказать о необычном поведении своего телевизора, но Вера Степановна, не дослушав и первой фразы, воскликнула озабоченным контральто:

— Вот, кстати, напомнили: по какому телефону сидит Лямин, он мне нужен дозарезу!

...Сотрудники пробегали деловой рысцой, буднично-замкнутые, в черных нарукавниках. Отовсюду слышалось: «...в суммовом выражении... в отчете это надо выпятить... объект повис у нас на балансе...»

Все шло по заведенному порядку; к концу дня Ивану Артемовичу показалось, что ничего такого он и не видел — уж не приснилось ли ему на самом деле пустынное побережье со странным, похожим на знак треф, следом на песке?

Со странным и смутным чувством ждал он вечером телевизионной передачи. Помехи начались, точно по расписанию, — заструились, растекаясь, черно-белые струи неведомого эфирного дождя... Но сколько ни ждал Иван Артемович — связной картины так и не получилось.

Что же — ночь была впереди...

Он ждал, пока все затихнут, и уснул сам. Сон свалился, подобно камню. Почти рассвело, когда Иван Артемович проснулся с ощущением чего-то утерянного. Встал. Прошелся по скрипнувшим жалобно половицам. Закурил. И, мысленно честя себя старым дурнем, включил телевизор.

...Бешено заплясали черные зигзаги.

Иван Артемович смотрел на них с тускнеющей надеждой — а может, выплывет...

Снова зашагал по комнате. Сел у письменного стола. Подступающий день проявлял все более мелкие предметы. Блеснули любимые камни. Янтарь с пуговицей...

Все же образчик был необычный, — и в литературе ничего подобного не встречалось. Следовало бы, конечно, уступить его какому-нибудь научному институту. Музею. Там разобрались бы лучше. Но... жалко стало до спазм сердца; золотистые, шелковые на ощупь изломы словно липли к пальцам. Вот уж соберется коллекция пополнее — многого еще не хватает... и тогда всю ее — какой-нибудь школе.

Пусть помянут ребятишки добрым словом — чудак, мол, а дело сделал...

Со вздохом положил Иван Артемович янтарь на место. Надо было выключать телевизор да ложиться... Он обернулся.

Это была та же река, только ночью — как серебро с чернью, сверкала тяжелая вода. Низко над водой висели мохнатые звезды. Потом их словно смыло всплывшее снизу матовое сияние. Взошла луна, круглая и четкая, как медаль. Ветви деревьев стали еще чернее. В гуще леса совершалась какая-то таинственная ночная жизнь — загорались и гасли не то глаза чьи-то, не то светляки; ветка, задетая невидимым кем-то, взмахивала вырезной лапой листа.

«Должно быть, тропический лес, — лихорадочно соображал Иван Артемович, — чересчур уж крупные листья, да и лианы какие-то всюду... Что же это за река — Амазонка?»

И тут случилось нечто, опрокинувшее все его соображения.

Взошла вторая луна.

Иван Артемович зажмурился и потер надбровья кулаками. Взглянул.

Да, в этом до жути действительном, ничуть уже не театральном небе — плыли две луны.

Вторая была чуть меньше и будто бы прытче, она двигалась заметно глазу и сверкала, как новенький гривенник рядом с потертым двугривенным.

«Но этого же не может быть, — убеждал себя Иван Артемович, — луна у нас одна, и никакие спутники...»

У нас на планете?

Значит...

От этой мысли сердце у Ивана Артемовича заколотилось так, что пришлось сесть в кресло и несколько раз глубоко вздохнуть, а когда его отпустило — экран уже погас...

Впрочем, это уже не имело значения.

Совершенно было ясно, что нынче же следует разыскать Вовку и посвятить ночь наблюдениям — самым серьезным и упорным. И пока — ничего никому не говорить!

Весь день Иван Артемович нес в себе, не расплескивая, торжественное предвкушение великих событий. К Вовке он решил зайти после вечернего чая, чтоб уж наверняка был дома. Часам-то к одиннадцати отгуляет, наверно, свое — хотя бы и с серебряными туфельками.

О Дине-Тине вспомнил он недаром: что-то такое толковала о ней Катерина Сергеевна. Будто бы заходила, днем, с извинениями — поняла, мол, что вела себя нетактично в тот раз, и теперь, перед отъездом, пришла поправить впечатление...

Куда она уезжала — Иван Артемович не уразумел, поглощенный мыслями о своем...

Несколько сбило его с тона высоких помышлений неожиданное обстоятельство: вечерняя телепередача прошла без обычных помех. Тетка блаженствовала; Дубровин несколько обеспокоился. Впрочем, ночь была впереди. Он нарочно соснул часа два после обеда, чтоб быть свежим, а Вовке, полуночнику, было не привыкать...