Синдром Настасьи Филипповны - Наталья Миронова

— Нельзя ли купить эти обломки мрамора? — спросила Элла. — Я хотела бы отделать подоконник в кухне.

Рабочий долго смотрел на нее молча, словно никак не мог уразуметь, о чем она толкует. Элла даже решила, что он иностранец, и уже раздумывала, на каком из известных ей языков к нему лучше обратиться, когда он наконец прервал молчание:

— А зачем обломки? Я тебе плиту выкачу. Говори адрес.

Элла сказала адрес, и он принес ей целую, без единого скола, мраморную плиту. Сам замесил раствор, сам уложил плиту в кухне на подоконнике. Потом без всякого приглашения походил по квартире, пощелкал костяшкой пальца по дверям.

— Двери нужны?

— Нужны, конечно, но у меня денег не так уж много…

— Не обижу.

Он обмерил дверные проемы, записал, пошел осматриваться дальше.

— Люстра нужна?

— Да, но…

— Запишем. Плитка нужна?

— Да, но…

Под его взглядом Элла смолкла.

— И унитаз, пардон, советую сменить. Это советское дерьмо в первый же день потечет.

Элла уже ничего не говорила, только кивала, как китайский болванчик. Он приволок и установил югославский унитаз, отделал кухню и ванную прекрасной чешской плиткой, повесил светильники в прихожей, на кухне и в обеих комнатах, укрепил карнизы для штор, сменил все двери, включая входную. Денег хватило в обрез. Насколько она могла понять, мастер взял только за работу: материалы считались «трофейными».

На мебель денег не осталось, но Элла решила, что мебель — дело наживное. У нее была раскладушка с матрацем, на которой она спала еще в коммуналке на Киевской, стол, за которым она ела и работала на машинке, причем делать это можно было только поочередно, и стул. Остальное, решила она, приложится. Одежду приходилось держать в чемодане или вешать на гвоздик и закрывать марлей, чтоб не пылилась. Книги стояли на полу у стены. Зато у нее была ее собственная, сверкающая чистотой квартира.

На кафедре ей подарили поваренную книгу и собрали немного денег. Элла хотела отдать их Лещинскому, но он и слушать ничего не стал.

— Копите на мебель. А мне успеете отдать, мне не к спеху. Я вам еще халтурки подкину.

На этот раз работа была совсем уж экзотической: перевести с английского часть книги Фридриха Хайека «Закон, законодательство и свобода», не предназначавшейся для открытой печати.

— Это трехтомник, — объяснил Лещинский, — мне одному не потянуть. А вы могли бы здорово меня выручить.

Элла, конечно, взялась за работу с энтузиазмом: помимо всего прочего, это было захватывающе интересно, не то что африканский деятель! Потом они поработали вместе в ее маленькой квартирке, сводя воедино терминологию. Надо было соблюдать конспирацию, ведь ей, не члену партии, скромной аспирантке УДН с сомнительным именем и отчеством, никто не доверил бы такую работу.

— Но ведь тут все правильно говорится! — наивно воскликнула Элла. — Так и должно быть! Как же они не понимают?

— Не волнуйтесь, — печально и мудро усмехнулся Лещинский, — все они прекрасно понимают. Но учение Хайека подрывает основу их благополучия, именуемую в просторечии марксизмом-ленинизмом.

— А зачем им Хайек, если они все равно не будут это печатать?

— Печатать будут, но не для всех. Они считают, что врага надо знать в лицо, это во-первых. А во-вторых, там наверху есть свои вольнодумцы. Я вам давал читать Амальрика? — Элла кивнула. — Вот они тоже встревожены и тоже задаются этим вопросом: просуществует ли Советский Союз до 1984 года? Кое-кто высказывается за осторожные реформы в духе Хайека.

— Ничего у них не выйдет, — покачала головой Элла.

— Я тоже думаю, что система не реформируема. Ее надо менять тотально, а не частями. Но пусть потешатся, нам-то с вами что за дело? Мы за работу деньги получаем, а заодно еще и удовольствие.

Для пущей конспирации Элла перепечатала его половину набело на своей безотказной «Эрике», а Лещинский настоял на том, чтобы расплатиться с ней за перепечатку.

— А то запутаемся, кто кому сколько должен, — сказал он.

Они сдали работу и получили большой гонорар. Элла вернула ему одолженные деньги. Не все, но осталось совсем чуть-чуть.

Элле пора было всерьез садиться за диссертацию. Тему ей подсказал один нечаянно подслушанный неприятный разговор. Однажды, когда она только-только сдала кандидатские минимумы, ее попросили занести какие-то бумаги в методический кабинет. Она постучала, но ее стука никто не слышал. Тогда Элла вошла. Кабинет был разделен надвое шкафами с картотекой, и там, в зашкафном пространстве, преподаватели иногда собирались покурить тайком, хотя это было категорически запрещено. Вот и в тот раз из-за шкафов тянуло дымком и два голоса что-то оживленно обсуждали.

— И откуда у этих обезьян такие способности к языкам? — спрашивал один голос.

— У них в голове свободного места много, — с подленьким смешком отвечал другой.

Тут говоривший, видимо, почувствовал, что в кабинете кто-то есть, и выглянул из-за шкафов.

— Здравствуйте, Эллочка, — улыбнулся ей знакомый преподаватель.

— Я документы принесла, — не здороваясь, ответила Элла. — Вам просили передать.

— Да-да, конечно, спасибо. — Он заглянул ей в лицо. — Вы что, обиделись? Да это мы не про вас!

— Про меня, — сказала Элла, повернулась и ушла.

Позже она пересказала этот «ученый обмен мнениями» Лещинскому.

— Ну, «обезьян» я оставляю на их совести, — задумчиво протянул он. — У африканских студентов действительно огромная тяга к языкам. Их родные языки очень богаты, образны, я бы даже сказал, философичны. Да что я вам объясняю, вы же их изучали. Но это фольклор, это дверь, которая постепенно закрывается. Чтобы существовать в современном мире, чтобы в нем выжить, африканцам нужен совсем другой аппарат, и его дают европейские языки. Это не означает, что африканские языки ниже или хуже, они просто для иной жизни предназначены. До прихода европейцев в континентальной Африке городов не было, самого этого понятия не существовало. Европейцы навязали африканцам свой образ жизни, вот они и пытаются его постичь. Кстати, сравнительно не так давно, лет двести-триста тому назад, та же проблема стояла перед русским языком. Он адаптировался. Многие считают, что это его испортило. Но мы не можем сегодня изъясняться языком Симеона Полоцкого.

Элла написала диссертацию «Об особенностях восприятия русского языка выходцами из Центральной, Восточной и Южной Африки». Она защитилась в 1984 году и сразу подала заявление на работу в УДН. Ее приняли. Сначала она преподавала русский язык абитуриентам, потом ее взяли на кафедру иностранных языков, и она стала учить студентов тем языкам, которые освоила сама. Кроме того, она много переводила и по-прежнему не гнушалась скромной работой машинистки. Да еще и успевала писать свой тайный труд о французском экзистенциализме, о котором не говорила никому, даже Лещинскому.