Тучи на рассвете (роман, повести) - Аркадий Сахнин

— Да, да, обряд, — забормотал он, — обряд… Мертвый не может… Пропало богатство…

Доктор вышел, а Ли Ду Хан долго еще стоял неподвижно и что-то шептал.

Он не заметил, как появилась Пок Суль, не слышал ее слов, пока она не коснулась его руки. Он недоуменно поднял на нее глаза и медленно произнес:

— Уходи!

Ли повалился на циновку. Он не мог еще поверить в несчастье. Этот тоин всегда говорил правду. И сегодня он сказал, что сын умрет. Значит, его слова о богатстве тоже правда. Кому же оно теперь достанется?

Нет, так оставить дело нельзя. Золото не должно уйти после того, как он столько лет терпеливо дожидался. Оно уже коснулось его рук, это несметное богатство, а теперь ускользает. Надо что-то придумать, надо обязательно что-нибудь придумать.

И Ли Ду Хан придумал.

Поминальная доска

С похоронами не торопились. Неприлично же сразу хоронить покойника, словно от него хотят быстрее избавиться. Пусть побудет немного с родными, которые так сильно его любили.

Пок Суль сама помогла Мен Хи достойно провести первые траурные дни. Как и все в доме, кроме Ли Ду Хана, Мен Хи теперь ходила босиком, с распущенными волосами, в одежде из грубой мешковины, подпоясанной толстой соломенной веревкой, концы которой касались пола. Целыми днями всюду слышались душераздирающие крики и стоны: родственники и знакомые добросовестно выполняли обряд.

В такие минуты Пок Суль внимательно следила за Мен Хи, потому что девчонке полагалось плакать, а слезы не шли у нее из глаз.

Мен Хи слышала, как Ли Ду Хан восхвалял покойного, его светлый ум, его благородство и великодушие, слышала, как поддакивали ему присутствующие, как они неутешно рыдали. Она понимала, что должна рыдать громче других, но никак не могла заставить себя выполнять лживую роль убитой горем невесты.

Пок Суль незаметно дергала ее за одежду, щипала, но от этого девочке становилось только смешно, хотя она и чувствовала, как неуместен здесь смех.

За годы, проведенные в этом доме, она видела много лицемерия и лжи и все же с удивлением смотрела на Пок Суль, которая, рыдая, била себя в грудь и сквозь слезы без конца восхваляла Тхя. Ли Ду Хан был торжественно печален и тоже говорил о неоценимых достоинствах сына.

На третий день покойника положили в гроб, сделанный из кедровых досок. Денег на гроб не пожалели. Он был покрыт черным лаком и внутри устлан черным и зеленым шелком. Белые, словно живые, облака плыли на гробовых досках. Края крышки промазали смолой и тоже покрыли лаком.

Три дня справлялись поминки, и три дня стоял гроб в комнате. Потом его накрыли красной материей, вынесли из дому, водрузили на огромные новые носилки, и тридцать издольщиков подняли их с земли.

Ли Ду Хан не захотел брать носилки, которыми пользуется вся деревня. Они не превышают площади его комнаты и слишком малы для сына помещика. Да и выглядят бедно. Он заказал носилки специально для своего дома. Скоро придет очередь отца, да и вообще в богатом доме должны быть собственные носилки.

Возглавлял траурную процессию родственник Ли Ду Хана с колоколом в руках. Монотонные, заунывные звуки разносились далеко вокруг: «дин-дон-н-н-н!.. дин-дон-н-н-н!.. дин-дон-н-н-н!..»

Позади него двигалось несколько человек с огромными красными полотнищами шелка на длинных шестах. Белыми иероглифами на шелке было написано: «Умер сын помещика Ли Ду Хана — Ли Тхя». За гробом шли Ли Ду Хан и его управляющий, который нес поминальную доску. В трех шагах от них, громко рыдая, шла Пок Суль, и две женщины поддерживали ее под руки, тщетно пытаясь утешить убитую горем мать. Шествие замыкали Мен Хи, многочисленные родственники, челядь, издольщики.

Мысли Мен Хи были далеко отсюда, далеко от всей этой церемонии. Она думала о том, как будет искать родных, вспоминала свою жизнь на Двуглавой горе, и эта жизнь, тяжелая и голодная, не казалась ей теперь такой невыносимой.

Место для могилы выбрали, как и полагается, на южном склоне живописной горы. Три тоина, отыскавшие это место, сказали Ли Ду Хану, что оно счастливое, а значит, никаких несчастий в доме не будет и не придется откапывать гроб и переносить покойника на другую гору.

Могильный холм сделали высоким и крутым, а вблизи расчистили площадку для святых зверей, которых уже готовили из камня мастера.

На обратном пути Мен Хи шла за Ли Ду Ханом. Управляющий торжественно нес в руках поминальную доску. Ее сделали, как и полагается, из каштанового дерева, срубленного в самой глухой чаще, куда никогда не доносилось пение петуха или лай собаки.

Дома Ли позвал к себе Мен Хи.

Когда она вошла, Ли Ду Хан сидел посреди комнаты, а перед ним на столике лежал красный лист бумаги. Мен Хи не знала, что это письмо, в котором отец дал согласие на ее брак. Аккуратно разграфленный крупными клетками и исписанный иероглифами листок испугал ее.

Медленно, не глядя на девочку, заговорил Ли.

— Великий Окхвансанде, — сказал он, — забрал в свой цветущий сад моего сына и твоего будущего мужа. Законы неба повелевают нам на земле успокоить его душу, переселившуюся в поминальную доску. А душа его ждет радостного дня свадьбы.

Ли говорил нараспев, покачиваясь всем корпусом, и похоже было, что он молится.

— Я не нарушу клятву, данную богу и горам, записанную на красной бумаге. Вот такая же клятва твоего отца. — И он разгладил обеими руками листок, лежавший на столе. — Твой отец также ее не нарушит, — продолжал Ли, накрыв бумагу ладонями, — ибо тогда страшная кара падет на его голову. В счастливый день после четвертого новолуния ты обвенчаешься с поминальной доской и как вдова, верная своему мужу, навсегда войдешь в дом его отца, в мой дом. Я великодушно соглашусь принять тебя, и ты успокоишь душу ушедшего.

Ли Ду Хан умолк и посмотрел на Мен Хи. В ее глазах он увидел ужас.

Она покорно опустила голову и тихо вышла из комнаты.

Ли Ду Хан отказался соблюдать трехлетний траур, хотя умер мужчина и его единственный сын. Правда, всякие увеселения он запретил, но свадьбу решил справить. Он торопился скорее получить богатство, и свадьба состоялась точно в назначенный день.

Мен Хи была в свадебной одежде: ярко-синяя, до щиколоток, широкая юбка, туго перехваченная на груди кушаком, и коротенькая белая блузка с длинными рукавами, сшитыми из лент всех цветов радуги, кроме желтого. Казалось, будто широкие браслеты охватывали ее руки от плеч до кистей. Спереди блузку стягивали две ленты, завязанные бантом. На ногах — чулки из холста и белые гомусины. На макушке был искусно сплетен шар из волос, а щеки густо намазаны красной краской.

Перед приходом гостей Мен Хи долго объясняли, как она должна себя вести, что говорить, где стоять. Она слушала, но слова не проникали в ее сознание, она никак не могла понять, чего от нее хотят.

Но вот собрались гости. Мен Хи заставили выйти к ним, и она почувствовала себя такой одинокой и чужой среди этих сытых людей, такой забитой и загнанной, как никогда раньше.

Спустя некоторое время явился управляющий с поминальной доской и высеченной из дерева дикой уткой — символом супружеской верности — и встал напротив Мен Хи. На доске ярко выделялась вырезанная и покрытая черной тушью надпись: «Ли Тхя». Рядом с управляющим встал Ли Ду Хан и скрестил на груди руки.

Мен Хи не умела читать, но она долго смотрела на черные канавки иероглифов. И вдруг они начали углубляться, расти, шириться, они уже превратились в глубокие черные рвы, в бездонную пропасть. Мен Хи ничего не видит, кроме бездны, которая все увеличивается, движется, достигает ног. Она попятилась, натолкнулась на кого-то, стоявшего сзади, и мираж исчез.

Перед ней снова Ли и доска в иероглифах, от которых она не может оторваться. Но теперь канавки быстро сужаются, становятся похожими на черные нити. Их все больше, они переплетаются, как паутина, они заполняют комнату, движутся на нее огромной массой, обвивают тело.

Мен Хи подали крошечную фарфоровую чашечку с вином. Управляющий наклонил доску, — значит, она тоже должна поклониться доске и пригубить вино. Руки ее сильно дрожали, вино расплескалось, и она поднесла к губам пустую чашечку. Мен Хи еще держалась на ногах, будто в тумане видела вокруг себя людей, видела, как из другой чашечки вылили вино на доску и как струйки потекли по канавкам иероглифов.

Капельки желтого вина искрились в тумане. Она смотрела на эти искорки, а чашечка стучала о зубы, пока кто-то не отвел ото рта ее руку. Мен Хи вздрогнула от прикосновения, комната зашаталась, поплыла, мелькнула перевернутая доска, налитое злостью лицо Ли. Чьи-то руки подхватили ее, и все исчезло.

А свадьба продолжалась. Ведь все равно после церемонии поклонов невеста уходит к себе, а жених остается веселиться в кругу друзей.