Инженер страны Советов - Евгений Владимирович Панов

спина не разгибаца. Работашь, работашь, все здоровье кончашь – и никакога почету. Ты вон тоже себя не бережешь. Сядь вот, перекури.

Предложение перекурить в изложении Фрола означало, что курить будут табачок Павла. Ну да то не беда, чай все не скурит.

– Чего енто ты с утра всполошилси? – Фрол с удовольствием затянулся крепким табачком. – Никак аменины чьи, аль сваты к девкам твоим собрались?

– А! – Павел махнул рукой. – Гостей ждем. Родич, вроде как, издалеча приехать должон. Ладно. Ты кури, а я пойду. Дел полно еще.

Подворье, к которому мы подъехали, встретило нас распахнутыми настежь воротами[17] да небольшой группой людей перед ними.

– Чего это они? – удивился Федор. – Ждут, что ли, кого?

Спрыгнув с саней, пошли навстречу хозяевам. Чуть впереди стоял высокий крепкий мужчина лет пятидесяти на вид в добротном полушубке. По правую руку от него – статная женщина, а по левую – древняя старушка в нарядном шерстяном платке. Молодежь кучковалась позади.

– Здравы будьте, Павел Афанасьевич и Анна Яковлевна. Долгих лет тебе, Ефросинья Николаевна. – Федор, опираясь на костыль вышел чуть вперед и почтительно поздоровался с хозяевами. – Вижу, мы не вовремя. Вы, видать, гостей поджидаете.

– И тебе здравствовать, Федор Тимофеевич. Вот, ждем… – На этих словах Павел скосил глаза на стоящую рядом бабу Фросю. А та буквально вперила свой взгляд в приехавшего молодого человека. Остановив движением руки собиравшегося что-то сказать Павла, она поклонилась парню и произнесла:

– Здравствуй, гость дорогой. Милости просим в дом. Не побрезгуй угощеньем, чай не чужие люди, а родня.

За богато накрытым столом меня познакомили со всем многочисленным семейством Безумновых. А я сидел, и память услужливо открывала страницы давно уже услышанной истории этой семьи.

В хрущевские времена все их хозяйство отберут в доход государства абсолютно безвозмездно. Когда Павел Афанасьевич оформлял артель, он записал в артельную собственность и дом с постройками, и земельный участок. Всего этого его лишили. Он умрет в год моего рождения, в 1970-м. Мне рассказывали, что меня он успел увидеть.

Анна Яковлевна на десять лет пережила мужа. Я хорошо ее помню. Оставшись одна, она перебралась к дочери, моей бабушке. Мы тогда все жили в одном доме, и она, перебирая руками по стеночке, приходила в нашу половину навестить меня. У нее всегда в кармашке старенькой утепленной жилетки, которую она называла душегрейкой, лежала для меня конфета. Анна Яковлевна садилась рядом, переводила дух, гладила меня по голове и рассказывала какие-нибудь сказки или вспоминала свою жизнь. Мне, непоседливому пацану, это все было мало интересно, но за конфету я сидел и терпел. Ох, как я корил себя потом, став взрослым, что не уделял своей старенькой, как я ее называл, больше времени и невнимательно слушал ее рассказы.

Андрей Павлович, старший из детей. Уже женат. Его молодая супруга Настя сидит рядом с ним, изредка чуть заметно поглаживая начинающий выпирать животик. Сейчас живут в доме отца в большом пристрое. Их судьба очень печальна. Сразу после рождения ребенка Андрей завербуется работать куда-то в Минск и заберет с собой жену и ребенка. С началом войны их следы потеряются. Уже после Победы удастся узнать, что они пытались выбраться из захваченного города и в июле 1941 года попали под молот карательной операции «Припятские болота», которую проводил немецкий полицейский полк «Центр». В одной из деревень их заживо сожгли вместе с местными жителями. Каким-то чудом Настя успела передать коротенькую записочку со своими именами с двумя мальчишками, которым удалось сбежать. Так было установлено место их страшной гибели.

Старшая из дочерей, Елизавета, моя бабушка, сейчас живет с мужем. Надо бы как-то навестить на правах родственника, раз уж признали меня таковым. У нее будет трое сыновей, один из которых – мой отец, и одна дочь. Моего отца она назвала в честь старшего брата Андреем. Скончается в 1988-м, через неделю после того, как меня призовут в армию.

Третий из детей Павла, Николай. Сейчас ему 18 лет, и он – основная опора и главный помощник отца. С началом войны попадет на курсы бортстрелков бомбардировщиков. В 1943 году в одном из вылетов у него заклинит пулемет, и он вернется на аэродром с полным боекомплектом, хотя самолет активно атаковали немецкие истребители. Его обвинят в трусости и отправят в штрафную штурмовую эскадрилью бортстрелком. В первом же вылете их подобьют, и они совершат огненный таран, направив объятый пламенем Ил-2 на склад горючего.

Четвертый и пятый ребенок в семье – это двойняшки Семен и Ольга. Лед и пламень. Спокойный и не по годам рассудительный Семен и мгновенно вспыхивающая и импульсивная Ольга. Обоим по 15 лет. Семен попадет в школу снайперов. В 1942 году от него придет последнее письмо. Я помню этот потертый солдатский треугольник, хранимый у бабушки как реликвия, с вымаранной цензурой строчкой и крохотными буковками по углам листка «я нах… в г… Гр…» («Я нахожусь в городе Грозном»). Пропал без вести в горах Кавказа[18]. Ольга сразу после войны умудрится выйти замуж и уедет с мужем куда-то в Сибирь. Бабушка не любила о ней вспоминать и контактов не поддерживала.

Ну и самая младшая, 13-летняя дочь Светлана. О ней вообще мало что знаю. Вроде сразу после войны ее по комсомольской путевке направят в Магнитогорск, где она и проработает на комбинате много лет. Знаю, что она приезжала на похороны своей сестры, моей бабушки, но я ее, по понятным причинам, не видел.

За столом тем временем разлили по стопкам кристально чистый деревенский самогон. Выпили за встречу и за знакомство. Потекла неспешная беседа. Пригласил все семейство Безумновых, как своих родственников, на нашу с Татьяной свадьбу. Сговорились о приобретении у них мяса и всего прочего. Павел хотел было отдать все задаром, но бабка Ефросинья на него шикнула.

– Ладно, сговоримся по-родственному. – Он огладил свои пышные усы, кашлянул и разлил еще по одной. – Давайте, мужики, еще по одной, да перекурим пойдем.

Во дворе расположились на широкой лавочке. Павел с Федором затянулись крепчайшим самосадом, от которого, если бы не морозец, точно замертво падали бы мухи.

Я не знал, как начать разговор, но, видимо, это было заметно, потому что Безумнов произнес:

– Ты, Михаил, ежели чего сказать хочешь, так говори. Чай не чужие люди, хотя вот убей меня, но не могу понять, чьих ты будешь. Но раз теща моя тебя признала, значит, так оно и есть. В таких делах она не ошибается.

– Сказать-то хочу, Павел Афанасьевич, да вот не знаю, поверишь ли ты мне.

– Ты для начала зови меня просто дядя Паша. Ну а поверю али нет, так как узнашь, ежели ты не скажешь?

– Ну, так