Камень. Пещера. Гора - Майя Никулина

Реальный Полевской завод описан в очерке «У строго рудника», о нем рассказывает бабка Павла Петровича, притом говорила она — это важно — «много мягче отца».

«Завод как завод. Такие же люди живут. Только в яме против нашего (Сысертского. — М.Н.) пришелся. Медная гора у них — Гумешки-то эти — место страховитое, а так ничего. Лес кругом, и ягод много. Кроме здешних, там еще морошка растет. Желтенькая ягода, крепкая. И в лесу у них не все сосны да березы, а ельник да пихтач есть… Ну и чесноку по тамошним местам много. Весной, как он молодой, целыми мешками его таскают да солят… В петровки, глядишь, из этого соленого чесноку пироги пекут. Славнецкие пироги выходят, только душище потом, как наедятся экого места…»

Про Медную гору бабушка говорила так: «Самое это проклятущее место. Сколь народичку оно съело! Сколь народичку!» И поясняет: парня задавила, старика изжевала, мужику плечо отдавила, девчушка без ума сделалась…

Так почему же в качестве любимого места Хозяйки Бажов выбирает эту самую страховитую, проклятущую гору? Ответ может быть только один: ОН НИЧЕГО НЕ ВЫБИРАЛ. Он рассказал так, как слышал. Имя сказителя, от которого П. П. Бажов еще в отрочестве слышал истории про Медную Гору и другие здешние чудеса, хорошо известно. Звали его Василий Алексеевич Хмелинин, по прозвищу дед Слышко, Стаканчик и Протча. Дед Слышко рассказывал все, что в свое время узнал от других стариков.

Механизм запоминания имеет свои законы. Согласно исследованиям авторитетного английского биолога Руперта Шелдрейка, человек тем легче усваивает знание, чем большему количеству людей оно известно. Всеобщая молва и один отдельный человек при усвоении новых сведений пользуются одним и тем же механизмом отбора, и то, что дошло до нас из глубины веков, непременно было общеизвестным. Шелдрейк предполагает наличие поля образов (информации, чувства, модели поведения…), общего для всех людей. Понятно, что писатель пользуется этим полем и одновременно пополняет его. Хотя всеобщий механизм отбора поправляет и писателей. К примеру, Левша, герой повести Н. Г. Лескова, традиционно считается символом русского мастера, необразованного и непритязательного, но показавшего заносчивым иностранцам истинный класс работы. Выражение «блоху подковать» обозначает именно это — переиграть, показать класс. Известно, что — согласно Лескову — русские мастера подковали блоху, игрушку английской работу, такую маленькую, что разглядеть ее можно было только в микроскоп, а Левша сделал гвоздики к подковкам… Но точно так же, как в случае с Одиссеем, никто не помнит, что блоху подковали в середине повести, что при этом игрушку сломали (блоха перестала танцевать); более того, после своего трудового подвига Левша еще ездил в Англию, познакомился с тамошними мастерами, вернулся, спился, захворал и умер, но перед смертью успел внятно выговорить: «Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтоб и у нас не чистили, а то, храни бог, война, они стрелять не годятся», т. е. позаботился напоследок о равнодушном отечестве. Но об этом мы забываем, полагая муки, унижения и смерть деталями не существенными.

Сама слышала, как на государственном экзамене по литературе выпускница филологического факультета Уральского университета, отвечая на вопрос, в чем заключается основная проблема романа Льва Толстого «Анна Каренина», быстро и весело проговорила: «Красивая женщина полюбила офицера, муж не дал ей развода, она бросилась под поезд»… С одной стороны, это типичная месть гению. Но, с другой стороны, то, что мы запоминаем после прочтения литературного произведения, уже не есть литература. В том, что запомнила наша нерадивая студентка, есть смысл: встреча, страсть, соблазн, грех и — «мне отмщение и аз воздам».

Обычно никто — ни писатели, ни, как их прежде называли, руководители чтения — не интересуются тем, что запоминает читатель.

Я много лет работала в библиотеке, в редакции и в школе, постоянно общалась с читателями разной квалификации, поэтому и знаю, что они (читатели) запомнили, прочитав бажовские сказы. Не помнят — про Ленина, про немцев, про народные бунты и даже про секреты мастерства и про «живинку в деле»… Только про Гору, Хозяйку и чудеса, про Гору, каменный цветок и малахитовую шкатулку.

Притом помнят хорошо, с уважением и выдерживая дистанцию. Получается, что писатель и читатель в отношении к персонажу (прошу прощения у Хозяйки) совпали; не зря же мы говорим, что Бажов — народный писатель.

Горная дева — еще не Хозяйка, но литературный персонаж, нашей Хозяйке достаточно близкий, — появилась задолго до бажовских сказов, в начале XIX века. В 1802 году Людвиг Иоганн Тик, написав великолепную новеллу «Рунеберг», вытащил подземную красавицу из вполне жилого этнографического полумрака под неистовое небо романтизма и сразу решительно укрупнил масштаб героини и уточнил дистанцию между нею и обычным — земным или в данном случае наземным — человеком. Она — явление особого ранга, в ее присутствии пастернаковское «овладевают ей, как жизнью, или, как женщину, берут» кажется обычной подростковой дерзостью: не овладеть и не взять… Горная дева живет в горе, в соседстве с рудами, вдали от людей, и, «судя по росту, по силе членов, по строгому выражению лица, нельзя было почесть ее смертною». И хотя при виде ее неземной красоты в душе героя новеллы разверзается «бездна образов и благозвучий, тоски и сладострастия», человеческих любовных отношений тут быть не может. Он покидает равнину и уходит в горы, от цветущих садов в каменные пропасти, из отчего дома — в полную неизвестность, и уходит не в поисках идеальной любви, но послушный року — тайной и непреодолимой силе. После первой встречи с Девой гор он еще возвращается к людям, находит верную, нежную жену, становится состоятельным и уважаемым человеком, но тайная сила, незримо вошедшая в его сердце, уводит его во власть темноты и камня. Еще раз, постаревший и полусумасшедший, он приходит к жене, приносит кварц и кремень: «Они состоят из огня и света: улыбка их освещает мрак», — и уходит уже навсегда: «Я для тебя все равно что мертвый…»

Точно так же из мира в мир ходят бажовские Данила-мастер и заводской Андрюха…

Итак, сходство между девой Рунеберга и нашей Малахитницей очевидно и замечательно, но различия еще интересней. Лесная женщина олицетворяет мрак и тайну, что соответствует свойственным молодому Тику представлениям о природе как хаосе: отсюда горы, бездны, пропасти и полуразрушенные замки. На равнине (в нормальной, устроенной человеческой жизни) ее не знают. У Бажова нет деления на космос (равнина) и хаос (гора) — у него жизнь едина: все живут горой, в горе и при горе. Сила Хозяйки распространяется на всех.

Дева Рунеберга людям чужая, при всей своей магической притягательности она тьма и зло, поэтому человек, встретившийся с ней, погибает. Малахитница знает законы земли и наказывает только тех, кто их нарушает.

У них обеих нет постоянного имени и лица. Но есть место. Дева Рунеберга появляется в замке, то возникающем, то пропадающем, и представляется персонажем грандиозного театра, вызванного к жизни ясновидящим вдохновением художника. Хозяйка Медной горы живет в горе — дома, и только потому она Хозяйка. Она — глава, владетельница, власть. Ей нет нужды быть коварной искусительницей, ей нельзя поклоняться, как Прекрасной Даме, отношения с ней лишены традиционней острой приправы человеческих любовных отношений — жажды обладания, ненависти и зависти.

П. П. Бажов, вернувший Хозяйку ДОМОЙ, руководствовался не игрой своего воображения, но в решающей мере именно НЕ СВОЕГО и ОБЩЕГО, верно услышанного только им одним.

Про Горную матку говорили не только в Полевском. «В Кызыле будто найдена такая комната в шахте. Внутри бархатом обита черным, золотом, камнями разными дорогими украшена. Матка горная, что ли, там жила.

Тоже вот такое рассказывал один смотритель, он на Коршуковской шахте был. Приходит будто в забой к шахтеру, скажем, штейгер или смотритель и распоряжается. Ругат и даже вот колочивал кого, бывало. „Ты, — говорит, — что за крепью не смотришь? Ребятишек осиротить хочешь?“

А то к конюхам. Тех опять за то, что овес от лошадей воруют… Вот они на другой день пойдут извиняться к тому начальнику, который их ругал. А тот в тот день даже к шахте не подходил, оказывается, не только такое распоряжение давать. Вот будто это тоже матка приходила…»

Другой про свое вспоминает: «Нас, говорит, человек двенадцать сидело у ствола, клеть ждали. Молодежь все, ну и давай разводить разные прибаутки — пошел хохот. Тут как подымется вихрь — так и потянуло к стволу. Старики, которые тут подошли, давай нас отчитывать. Оно ведь в шахте не то что матерок какой, петь и то нельзя было. Не любила этого матка».

Записано это в Кытлыме в 1880 году, значит, старики, урезонившие молодых шахтеров, отцами и дедами научены были Хозяйку уважать. В Полевском — возле Медной горы и медного рудника — ее почитали особо. Но были здесь и другие тайны.