Возвращение в Эдем - Валерий Борисович Бочков

– Ничего. Инфантилизм невероятный! Мне вообще кажется, что я тут с тобой время теряю… Ангельское терпенье и то лопнет.

– Не понял…

– Вот именно, – с мрачным злорадством заключила она. – Вот именно.

За окном потемнело, там, похоже, собирался серьёзный дождь.

Налетел ветер, упругим шквалом пригнул все деревья разом. Лес зашумел и испуганно присел. Ёлки истерично замотали макушками. Осины, показав изнанку листьев, вмиг из зелёных стали пепельными. В верхнем угла окна растекалась фиолетовая чернота, она двигалась с севера. Далеко, чуть ли не в Канаде, ухнул гром. Могучее эхо покатилось, словно чугунный шар по крыше. В доме звякнули стёкла.

– Шторм! – не скрывая злорадства, объявила Ева. – Библейских пропорций.

– Это ты? – укоризненно спросил я.

– Почему я? Думаешь, кроме меня некому?

Тьма за окном сгустилась. Лес почернел и превратился в мохнатое чудище, живое и страшное. Чудище выло, ворчало, ворочалось. Ветер трепал деревья, рвал листья, ломал сучья.

– В штате Вермонт объявлено чрезвычайное положение…

– Кто сказал? – я сел в кресло, лениво закинул ногу на ногу.

Я был в носках, один был с дыркой. В целом поза не произвела впечатления вальяжности, на которое я рассчитывал.

– Ты ж радио не слушаешь.

– Подумаешь – ветер.

– Нет, не ветер. Осадки в виде дождя.

Над ёлками, кувыркаясь и истерично каркая, пронеслась крупная ворона. Снова шарахнул гром, гораздо ближе. Я вздрогнул.

– Осадки… А у тебя тут, кажется, речка рядом? – ехидно спросила Ева. – Не боишься?

– Не боюсь. Ты что, думаешь, – я полный идиот…

– Не, ну почему полный…

– Перед тем как купить этот дом, мы просмотрели местный архив: за сто с лишним лет не было случая затопления. Ни одного случая…

– А что ж ты тогда так трясся зимой? Когда речку льдом закупорило? А?

Да, то было не самое приятное из воспоминаний.

– Не трясся. Просто следил за развитием ситуации.

– А-а! Мониторинг!

К вою ветра добавился ещё какой-то звук. Он напоминал гул, – плотный и ровный шум. Шум приближался, рос и постепенно превратился в рёв.

– Что это?

Это был ливень. Вода обрушилась лавиной. Стеной.

Порой я склонен к преувеличению, иногда меня можно обвинить в излишней драматизации, но вот сейчас – истинная правда: дождя такой мощи я не видел в своей жизни.

Дальний лес размазался, его очертания слились с серым небом. Ближние ёлки стали плоскими, точно аппликация из чёрной бумаги. Лужайка перед домом быстро превращалась в пруд, ещё торчал ёжик травы, но в пять минут утонул и он. Деревянные лавки поплыли, ржавый мангал обречённо стоял по колено в воде. Полыхнула молния – пейзаж дрогнул и на миг стал мёртвым негативом, вроде старых снимков из полицейской хроники. Тут же с оглушительным треском шарахнул гром. В звуке была мощь и ярость, точно наверху кто-то безумный крушил кувалдой гигантский буфет. Я непроизвольно выругался матом.

– Вот именно, – злорадно поддакнула Ева.

Щёлкнув выключателем, зажёг настольную лампу. Небесному безумцу с кувалдой моя идея насчёт света явно не понравилась – следующий удар молнии вышиб пробки. Кабинет погрузился во тьму. Часы показывали двенадцать ноль семь. Полдень. Скамейки отчалили от мангала и неспешным караваном отправились в сторону леса.

– Поплыли! – с детским восторгом воскликнула Ева.

Её слова я расслышал с трудом. Ливень колошматил по крыше, внутри дома стоял дробный гул, как в жестяном барабане. За окном уже плескалось полноценное озеро. Мангал тонул. Привстав на цыпочки, он в отчаянии выставил из волн лобастую крышку с кованным кольцом. Рухнула поленница, дрова дружной флотилией двинулись вслед за скамейками.

Я выскочил на крыльцо. С крыши водопадом низвергался ревущий поток. Волны уже бились о вторую ступеньку. Дальше, до самого леса, простиралась свинцовая рябь воды. Утонула клумба, утонула дорога. По серым волнам бродящими полосами хлестал ливень. Сарай вымок, почернел и не очень убедительно изображал из себя фрагмент Венецианского пейзажа. Рядом антрацитовым обелиском сиял сейф. Моя машина погрузилась по самый бампер: я не очень разбираюсь в технике, но было ясно, что завести мотор вряд ли удастся.

Плюнув в дождь, я шарахнул дверью и вернулся в кабинет.

– Поговорим? – предложила Ева с хищным энтузиазмом.

– О чём? – рухнув в кресло, я вытянул ноги. – О чём?

– О ком. О Вере.

– Зачем? Её больше нет. Всё.

– Ты хочешь вернуть её?

Вопрос был задан слишком в лоб, слишком кардинально, слишком откровенно – мне вдруг стало душно.

– Ты хочешь вернуть её? – повторила Ева, точно вколотила гвоздь.

– Я хочу вернуть себя. Себя! Понимаешь?

– Не ори! – гавкнула она и добавила почти ласково, – вот ведь псих…

– Извини…

– Ладно. Ты, надеюсь, понимаешь, что наши возможности почти не лимитированы? Я взъерошил волосы, сжал ладонями лицо. Мне было безумно жаль себя. Сладкая горечь, приторный яд. Самое искреннее сострадание – сострадание к самому себе, – да, я упивался этим чувством.

– Нет, так дело не пойдёт… – Ева была явно недовольна. – Не думала, что ты такой непонятливый…

Она строго посмотрела мне в глаза.

– Ну что, дать тебе последний шанс?

Мне было всё равно. Пошли вы все к чёртовой матери. Шарахнул гром, на кухне звякнули тарелки. К чёртовой матери…

Голова моя внезапно налилась чугуном, тело отяжелело. Шум ливня стал глухим, каким-то ватным. Полки с книгами поплыли вбок, за ними отправилось окно. Словно мешок, набитый сырым песком, я медленно начал сползать со стула на ковёр.

– К матери…

13

Я открыл глаза и увидел мёртвую равнину, пустую и серую, точно покрытую мягким пеплом. Сверху висело плоское небо мышиного цвета. Было душно, как после летнего ливня, который не принёс прохлады, а напротив, наполнил сумерки сырым жаром. Пахло тёплой гнилью и мокрой землёй.

На возвышении, вроде кургана, угадывались фигуры. Три – две мужские, одна женская, женщина сидела в кресле на тонких, высоких ножках, мужчины стояли с боков. Я знал – это сон и поэтому интуиция играла более важную роль, чем зрение: неразличимые в сумраке детали без труда дорисовывало моё воображение. Я не мог разглядеть лиц, но я уже догадывался об этих людях. Я сказал – людях?

Тот, что слева был в костюме арлекина, скроенном из пёстрых лоскутов. Его шляпа напоминала шутовской колпак, украшенный серебряными бубенцами, такие же бубенчики сияли на его малиновых сапогах. Нет, не шут, – возразил кто-то в моей голове, – фокусник.

Подойдя ближе, я увидел в его руках четыре предмета – меч, пентакль, огненный шар и чашу с водой. Он ловко ими жонглировал. Четыре стихии, – сказал тот же голос, – ты видишь четыре магических символа в действии. Движения фокусника, полные тайного смысла, уверенные и лёгкие, казались