Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - Юрий Михайлович Поляков

– Все равно выведет. Творческий метод у него такой.

Лимонов с радостью откликнулся на звонок и через час был в холле отеля, ходил взад-вперед. Мускулистый, в тенниске и облегающих брюках, он смахивал на атлета, готовящегося подойти к «коню» и завертеться, ловко перехватывая отполированные ручки снаряда. Взяв книжку, Лимонов нежно погладил ее, как долгожданного ребенка, полюбовался обложкой, полистал, а потом пригласил доброго вестника в ближний кабачок. Выпили много, Гена без устали вещал о невероятных переменах в СССР, а Эдик, осушая очередной бокал «Совиньона», шумно восхищался, какого умного собеседника послала ему судьба, и повторял:

– Надо возвращаться. Пора! Пора!

Разговор вышел такой интересный, острый, настоящий, что Скорятину захотелось сделать интервью со скандальным Эдичкой. Несмотря на гласность, темы и персоны все еще надо было согласовывать, и он с утра, страдая головной болью, помчался в корпункт: на казенный звонок кровные франки тратить не хотелось. Генриетта, дальняя родственница Исидора, сидевшая в приемной «Мымры», ответила: шеф уехал на недельку подлечить нервы. Мобильной связи тогда еще в помине не было, и Гена взял интервью самовольно, попав в точку: грандиозный успех. Лимонова сразу пригласили навестить Родину, опрометчиво покинутую много лет назад. Платье Гена тоже купил на свой страх и риск и тоже не ошибся: оно сидело на Марине безукоризненно, подчеркивая подтянутое изобилие ее шоколадного тела. Жена хоть и поморщилась, заметив пакет от «Тати», но отблагодарила мужа нежной постельной новизной.

Через год легкоперый Лимонов издал очередной роман. Там имелся эпизодический персонаж – убогий советский журналист по фамилии Курятин, удивительная свинья и редкий дурак, норовивший напиться за чужой счет и городивший запредельную чушь.

– К вам Солов! – по селектору сообщила Ольга.

– Я же просил…

– Сказала. Он торопится.

8. «Отказники» и «лабазники»

Поэт Миша Солов, развязный сорокалетний детина с пузом навыкат, вошел в кабинет главного по-свойски, разве что дверь ногой не открыл. Он был бессовестно толст, но не как матерый мужик, злоупотребляющий пивом, нет, стихотворец скорее напоминал ребенка, до безобразия раскормленного любящей мамашей. Одевался Миша по-военному: носил пятнистый комбинезон, подпоясанный офицерским ремнем, высокие армейские бутсы, а на боку висела брезентовая сумка от противогаза. Скорятин оттянул срочную по полной, и его злила непонятная страсть к обмундированию чмошника, откосившего от армии. К тому же все касавшееся боевой мощи державы вызывало в Мише ветхозаветное раздражение.

Солова нашел и притащил в газету Шабельский, тоскуя после смерти Шаронова. На одной из планерок он гордо представил коллективу юного толстяка:

– Знакомьтесь, Михаил Семенович Солов – лучший современный поэт. После Бродского и бедного Вени. Теперь у нас снова есть свой гений!

Гений вел себя с надменной независимостью и передвигался по редакции как вышедший на прогулку памятник. Заданий не признавал, появлялся и исчезал по собственному усмотрению, темы выбирал себе сам, не выносил ни малейшей критики, предпочитал перелицовывать классику, подгоняя ее к злобе, а то и к ненависти дня.

Выхожу один я на дорогу, На Уолл, как говорится, стрит. Вот где жизнь! Здесь люди внемлют Богу! И с юанем доллар говорит!

Едва Исидора погнали, Гена, приняв хозяйство, хотел избавиться от унаследованного «гения», но Кошмарик узнал и предупредил: «Не трогай! Пусть рифмует». По слухам, хозяин иногда звонил Мише и подсказывал темы, а тот, несмотря на сварливый нрав, с готовностью принимал советы.

– Тебе чего? – спросил Скорятин, нарочно не сразу оторвавшись от полосы и стараясь не смотреть на немытые кудри пиита.

– Есть текст! – объявил Миша.

– Как называется?

– «Я помню черное мгновенье…»

– Прочти!

Солов нехотя достал из противогазной сумки планшет новейшей модели, ткнул нечистым ногтем в экран, нашел нужный файл, напружился и, тряся двойным подбородком, завыл:

Я помню черное мгновенье, Перед страной явился ты, Как инфернальное виденье Тоталитарной Сатаны. В позоре жизни безнадежной, Электоральной суеты Я слышал эхо воли прежней. Мне снились милые черты. Шли годы – медленно и жутко, Мы жили, сдерживая стон. У нас не Дума – проститутка. Не выборы, а лохотрон. Без божества, без вдохновенья Влачится нищая страна В глуши, во мраке заточенья, В трясине вечного говна. Но все ж настанет пробужденье, В Отечестве воскреснут вновь И божество, и вдохновенье, И к справедливости любовь. Падут позорные оковы. И снова, как судьбы презент, – Воссядет избранный законно – Рукопожатный президент!

Закончив, Солов несколько мгновений благоговейно молчал, словно ловя эхо своих строк, уносящихся, надо понимать, на вечное хранение в алмазный фонд ноосферы. Потом небрежно спросил:

– Ну, как тебе?

– Ничего. Но вроде Сатана мужского рода?

– Это я специально, чтобы обиднее было. Он же себя альфа-самцом воображает.

– Не поймут.

– Ты недооцениваешь нашего читателя. Он гораздо умней… – Солов недоговорил, но полностью фраза звучала бы так: «Он гораздо умнее тебя, козла, не достойного мизинца левой ноги великого Исидора».

Миша не принял воцарение Скорятина, считал это реваншем «лабазников», но прежде все-таки сдерживался, а в последнее время буквально оборзел: на планерках хихикал, перебивал, дерзил и смотрел на шефа как прозектор на невостребованный труп.

– Без говна никак нельзя? – сдерживая гнев, спросил Гена.

– Нельзя. Для бомбы нужна экспрессия!

– А ты думаешь, газета – это бомбардировщик?

– Да, бомбардировщик. С напалмом.

– Почему тогда не с атомной бомбой? Ладно. Возьму, но без говна!

– Только с говном. Отнесу в «Новую газету».

– Неси!

– Леониду Даниловичу понравилось.

– Ладно. В следующий номер.

– Можно и с колес. Страна ждет.

– Обождет. Нет места.

– На шестой дырка.

– Какая дырка?

– Ты же снял «Мумию».

– Ах да… Хорошо. Отдай Дочкину. Но вместо говна пусть будет дерьмо.

– Рифма пропадет.

– Найди другую. Ты же поэт, а не я…

– Денег стоит!

– Дарю: «тюрьма – дерьма».

– «Тюрьма – дерьма»? Неплохо. Как грустна наша Россия! – Гений осклабился белыми американскими зубами.

Когда-то чикагский фонд «Честная пресса», поощряя свободу слова, выделил немалые средства, чтобы честнейшим журналистам бесплатно протезировать зубы в московской клинике мировой стоматологической сети «Супердент». Первым в «Мымре» этой чести удостоился Веня Шаронов. Неделю он ходил по редакции, одаривая коллег фаянсовой улыбкой и декламируя сочиненные на случай стихи:

Я ненавидел слово «cheese», От кариеса плача. Но вот пришел зубной «ленд-лиз», И снова я как мачо!

Вскоре Веня по пьяни выпал из автобуса и уронил заветную челюсть в сугроб. На другой день по его отчаянному зову на место утраты пришла вся редакция – искать потерю, но рано утром уборочная машина загребла весь снег железными ручищами. Веня был безутешен, ибо жена Лида предупредила: не найдешь – прибью.

– Сумку с противогазом носят на другом