Стылая Топь. Эспеджо - Александра Шервинская

из которых виднелась достаточно широкая рукоять. Я осторожно взялся за неё, мельком подумав, что не могу сходу определить материал, из которого она сделана. Больше всего он был похож на кость, но, наверное, это не слишком удачное предположение?

Извлечённый на свет клинок был небольшим, сантиметров двадцать пять, не больше, узким, и оказался не плоским, а трёхгранным. Откуда-то из глубин памяти, а скорее, из памяти Ловчего, выплыло понимание: такой нож называется стилетом. Я никогда не интересовался никаким оружием, в том числе и холодным, но даже такой профан, каким я был, не мог не оценить хищной, смертельной красоты доставшегося мне кинжала.

Великолепным в нём было абсолютно всё, начиная от тонкого трёхгранного лезвия, выкованного из странного чёрного металла, и заканчивая непонятной вязью, которую можно было рассмотреть, если повернуть клинок особым образом. Где-то во мне глубоко и прерывисто выдохнул потрясённый Коста, пробормотавший что-то на незнакомом мне языке.

Я обхватил рукоять ладонью и удивился тому, насколько удобно стилет лёг в руку, словно был сделан специально для меня. Гладкая, но не скользкая рукоять, почти полное отсутствие гарды и злая, хищная игла чёрного лезвия. Он был идеален, совершенен, и я впервые в жизни понял, что скрывается за прежде пустыми словами о красоте холодного оружия. Наверное, даже если бы кто-нибудь потребовал, я не отдал бы этот кинжал никому, настолько сильным было ощущение, что это — моё. И только моё.

Прав, тысячу раз прав был неизвестный доброжелатель, подсказавший мне, где искать эту невероятную, потрясающую вещь! Никакая боль, никакой страх не являются достаточно высокой ценой за право обладать ею. Я крутил стилет перед собой, любуясь золотыми солнечными бликами, тонущими в матовой чёрной глубине лезвия.

И вдруг меня словно окатили ледяной водой: внезапно я понял, что найденное мной в жутком подвале оружие попало мне в руки не просто так. Оно пришло ко мне явно не для того, чтобы я им любовался. Этот стилет — оружие, но проблема в том, что я вообще не умею им пользоваться. При мысли, что это совершенное произведение неведомого мастера создано для того, чтобы убивать, мне стало не по себе. Я полностью отдавал себе отчёт в том, что просто не смогу никого убить, я не сумею, это глубоко противно самой моей природе. Одно дело понимать, что тварей Изнанки надо уничтожать, и совершенно другое — знать, что делать это придётся самому. Я посмотрел на стилет и попытался представить себе, что вот это идеальное тонкое лезвие нужно вонзить в тело человека. От одной мысли о крови, о том, что мне придётся убивать, к горлу подступила тошнота. Да я же не смогу, вот просто не смогу и всё! Точно и правильно ударить я не смогу, значит, придётся бить несколько раз, пока не… Замутило ещё сильнее, а ладони стали отвратительно влажными.

От безысходности я потянулся мыслями к Косте, и тот моментально откликнулся, сочувствуя, но не утешая. Он тоже понимал всю безвыходность ситуации: мне в руки попало изумительное оружие, которым я не хочу и не могу, но должен пользоваться. «Попробуй с ним договориться, — пришёл неожиданно чёткий и ясный совет, — это непростое оружие, оно наверняка имеет свой характер и свои принципы. Признай его своим…»

Прекрасная идея, хорошо бы ещё понимать, как именно я могу это сделать. Сидя на крыльце в странной деревушке, чудом избегнув заточения в клетке, я перебирал в памяти всё, что хоть когда-то читал о волшебном оружии. Кажется, в книгах и фильмах с оружием герои «братались» с помощью крови. Типа, я тебе свою кровь, а ты мне — верность и силу. Ну нет, бред какой-то… Хотя, если это бред, то как характеризовать то существо, которое превратилось в Киру? А Панталис? А мужик с глазами хищника? А тюрьма в подвале простого деревенского дома? На общем фоне мысль о крови не так уж и безумна.

Я ещё раз внимательно оглядел стилет, словно ждал от него какой-то подсказки, намёка. Но, как и следовало ожидать, кинжал хранил гордое молчание, не размениваясь на общение с каким-то неврастеником, которого мутит от одной мысли о крови. Интересно, а сколько крови ему надо? И куда её капать? Достаточно уколоть палец или нужно что-то более существенное? Ладонь там разрезать или что-то такое? Решив для начала ограничиться пальцем, я аккуратно взял стилет и стал примериваться, как бы половчее кольнуть себя. Вот ведь как: вроде и знаешь, что не больно, а всё равно, рука не опускается. Мысленно прикрикнул на себя, напомнив, что дело-то нешуточное, я совсем было собрался с духом, как…

До сих пор не знаю: я это оказался таким криворуким, стилету ли надоело слушать мои причитания, но клинок словно сам собой вырвался из моей руки и нехило так пропахал внутреннюю сторону предплечья от запястья и почти до локтя в опасной близости от вены. Кровь хлынула, и я, зашипев от боли и неожиданности, прижал стилет к окровавленной руке да так и замер.

Словно повинуясь какому-то приказу, кровь перестала течь по руке, а начала стремительно впитываться в стилет, словно он был поролоновый, а не стальной. При этом ручейки крови совершенно не смущало то, что они текли снизу вверх, а не как должно быть. Действуя скорее по наитию, чем в соответствии с логикой, я прижал клинок к порезу и уже не удивился, заметив, что они идеально совпали по длине. Но сдержать удивленного — и нецензурного — возгласа не смог: когда я убрал стилет, вместо пореза на руке красовался лишь длинный розоватый шрам.

— Однако… — только и смог вымолвить я, глядя на ровную тонкую линию, — вот это номер…

Перевёл взгляд на стилет и вздохнул: дальше-то что делать? На смену удивлению неожиданно пришло непонятно откуда взявшееся раздражение. Я никогда не хотел быть кем-то, кем на самом деле не являюсь. Ни знаменитым журналистом, ни блогером-миллионщиком, ни уж тем более участником каких-то мистических событий. Я всего-навсего стремился жить спокойно, без потрясений. Странное желание для молодого парня? Может быть, но вот я такой: стабильный обыватель, со своими, возможно, мещанскими мечтами об относительно спокойной, достаточно сытой и благополучной жизни. Неужели это так много? Я даже в походы ходить начал исключительно для того, чтобы не закиснуть у компа: природа красивая, девушки, свежий воздух, для здоровья полезно, опять же.

Ну не гожусь я для всех этих приключений, мистики, параллельных миров и монстров. Да, мне это интересно, врать не буду, но исключительно в качестве наблюдателя, а никак не непосредственного участника. Ну не моё это!

«Иногда судьба не спрашивает нашего мнения, а решает всё сама, — неожиданно раздался в голове мужской голос, и я вздрогнул так сильно, что чуть не свалился с крыльца, — и спорить с ней бессмысленно, ведь всё уже случилось…»

Ну вот и шиза… Потому что как иначе объяснить звучащие в голове голоса? Насколько я помню, это один из классических симптомов расстройства психики. А не может быть так, что всё происходящее рождено моей больной фантазией? Может, я вместе со всеми надышался чем-то у болота и теперь радостно смотрю многосерийную галлюцинацию?

«Типичное стремление человека объяснить всё логически и не желать принимать очевидное, — вздохнул голос, — ты давай, не дури, а доводи начатое до конца, иначе как я смогу с тобой работать?»

— Спокойствие, только спокойствие, — негромко повторил я слова знаменитого мультяшного героя, — сейчас всё пройдёт… наверное…

«Ничего не пройдёт, — тут же возразил голос, — ты дал мне своей крови, теперь я настроен на тебя, бестолковый. Остался последний шаг, и можно будет начинать».

Я тупо уставился на стилет, который по-прежнему держал в руке, отказываясь верить очевидной чертовщине: ну не умеют вещи разговаривать. Однако простора для маневра практически не было, услышанные слова можно было трактовать только так, как получалось. Своей кровью я поделился со стилетом, значит, и говорит со мной он. Как бы бредово это ни звучало. И Коста, как на зло, молчал, видимо, решив, что с этим вопросом я должен разобраться самостоятельно.

— А что я должен сделать ещё? — я постарался отрешиться от мыслей о том, с кем — или с чем — я разговариваю. — Я, если ты не в курсе, вообще не в теме.

«Не можешь ты быть не в теме, — ответил стилет с непоколебимой уверенностью, которой я, увы, не чувствовал. — Ты меня слышишь, значит, ты Ловчий. В академии плохо учился, что ли? Как тогда уцелел и меня найти смог?»

— Наверное, я тебя огорчу, но я не Ловчий, — сказал я и внезапно почувствовал детскую обиду, словно меня взрослые ребята позвали играть