Чужие и свои. Русская власть от Екатерины II до Сталина - Юрий Мухин

Таким и был этот российский «образованный класс».

Но вернемся к помещичьим проблемам после освобождения крестьян. Управляющие дворянских поместий (хоть русские, хоть иностранцы), на которых дворяне бросили свои поместья, тоже ведь не имели дармовой рабочей силы, посему поместья все равно стали приходить в запустение — множество помещичьих земель перестало обрабатываться и приходило в запустение — зарастало, к примеру, березняком, как в описываемой Энгельгардтом Смоленской губернии.

Однако со временем помещики нашли способ как-то существовать. Основывался этот способ на двух положениях.

Во-первых, на скудной урожайности тех времен, да еще и с постоянными годами неурожая, и на том, что в сговоре с помещиками царские чиновники требовали уплаты податей сразу же после уборки хлебов, а купцы в это время сговаривались и давали за хлеб очень низкую цену. Если бы подати можно было платить к Новому году, то крестьяне переработали бы и продали технические культуры — коноплю и лен, или заработали на стороне и заплатили бы подати, не трогая хлеба. Но чиновники их жали заплатить подати в сентябре, в результате крестьяне продавали хлеб, оставаясь без него уже к декабрю. И шли к помещику за хлебом, а тот продавал его, но не за деньги, а под будущую работу у него на полях. Мало этого, крестьянам не было пощады и в урожайный год:

«Попробовав “нови” (то есть дожив до нового урожая. — Ю. М.), народ повеселел, а тут еще урожай, осень превосходная. Но недолго ликовали крестьяне. К Покрову стали требовать недоимки, разные повинности, — а все газеты виноваты: прокричали, что урожай, — да так налегли, как никогда. Прежде, бывало, ждали до Андриана, когда пеньки продадут, а теперь с Покрова налегли. Обыкновенно осенью, продав по времени конопельку, семячко, лишнюю скотинку, крестьяне расплачиваются с частными долгами, а нынче все должники просят продолжать до пенек (до конца обработки конопли и получения пеньки на продажу. — Ю. М.), да мало того, ежедневно то тот, то другой приходят просить в долг, — в заклад коноплю, рожь ставят или берут задатки под будущие работы, — волость сильно налегает. Чтобы расплатиться теперь с повинностями, нужно тотчас же продать скот, коноплю, а цен нет. Мужик и обождал бы, пока цены подымутся, — нельзя, деньги требуют, из волости нажимают, описью имущества грозят, в работу недоимщиков ставить обещают. Скупщики, зная это, попридержались, понизили цены, перестали ездить по деревням; вези к нему на дом, на постоялый двор, где он будет принимать на свою меру, отдавай, за что даст, а тут у него водочка… да и как тут не выпить! Плохо. И урожай, а все-таки поправиться бедняку вряд ли. Работа тоже подешевела, особенно сдельная, например пилка дров, потому что нечем платить — заставляйся в работу. На скот никакой цены нет, за говядину полтора рубля за пуд не дают. Весною бились, бились, чтобы как-нибудь прокормить скотину, а теперь за нее менее дают, чем сколько ее стоило прокормить прошедшей весной. Плохо. Неурожай — плохо. Урожай — тоже плохо…»

Во-вторых. Те помещики, у которых были плохие земли, при крепостном праве давали в пользование своим крестьянам земли побольше, в результате при освобождении у многих общин оказалось земли больше нормы. Куски этих земель сверх нормы отрезали от крестьянских полей в пользу помещиков, и эти куски колом стали в горле у крестьян. Дело в том, что, вообще имея очень мало земли, крестьянам трудно было выделить землю для того, чтобы пасти скот и лошадей, и обязательным пастбищем были поля под паром — поля, которые отдыхали в этом году и зарастали травами. А помещик на своем отрезке обязательно сеял что-то в противовес пару — озимые или яровые. Голодный скот, пасясь на скудном пару и увидев зелень ржи или овса, бросался на них, и происходила потрава помещичьего поля. Крестьянский скот отгонялся к помещику, и тот требовал штраф за него. Таким нехитрым способом помещик этими совершенно ненужными ему отрезками земли не давал крестьянам жить, в результате крестьяне вынуждены были эти отрезки у него арендовать, и тоже под отработку полей помещика. Энгельгардт пишет: «При наделении крестьян лишняя против положений земля была отрезана, и этот отрезок, существенно необходимый крестьянам, поступив в чужое владение, стеснил крестьян уже по одному своему положению, так как он обыкновенно охватывает их землю узкой полосой и прилегает ко всем трем полям, а потому, куда скотина ни выскочит, непременно попадет на принадлежащую пану землю. …Значение отрезков все понимают, и каждый покупатель имения, каждый арендатор, даже не умеющий по-русски говорить немец, прежде всего смотрит, есть ли отрезки, как они расположены и насколько затесняют крестьян. У нас повсеместно за отрезки крестьяне обрабатывают помещикам землю — именно работают круги, то есть на своих лошадях, со своими орудиями, производят, как при крепостном праве, полную обработку во всех трех полях. Оцениваются эти отрезки — часто, в сущности, просто ничего не стоящие, — не по качеству земли, не по производительности их, а лишь по тому, насколько они необходимы крестьянам, насколько они их затесняют, насколько возможно выжать с крестьян за эти отрезки». Со временем и деревенские кулаки поняли, что выгоднее деньги давать не в долг под проценты, а арендовать у помещика землю и за долги заставлять крестьян ее обрабатывать.

Вот как это выглядело в деньгах на 80-е годы XIX века.

Зимой оголодавший крестьянин покупал у помещика хлеб и за его количество на сумму в 25 рублей обязан был отработать помещику «круг», а за 28 рублей — отработать круг и скосить десятину луга. Круг — это на своих лошадях и своим инвентарем вспахать десятину пара и вывести на него навоз, вспахать и посеять десятину озими, вспахать и засеять десятину ярового, затем все это убрать, обмолотить и ссыпать в амбар помещику. При очень посредственном урожае озимая рожь давала 30—100 пудов с десятины, при очень хороших условиях — до 200 пудов, яровая пшеница при посредственных условиях давала 50—80 пудов с десятины, при очень хороших условиях — до 150 пудов. То есть с двух десятин, даже при очень плохих условиях, нельзя было получить менее 100 пудов, а при очень хороших условиях получалось до 300 пудов, причем чем выше урожай, тем тяжелее уборка и обмолот. А хлеб стоил в те годы 1 рубль за пуд. То есть помещик, давая «свободному» крестьянину в голодную зиму 25 пудов ржи, через год получал от него минимум 100 пудов на 100 рублей. 300 % прибыли в год и сегодня не каждый банк сумеет взять! Кликушам голодомора как раз кстати порадоваться счастливой доле свободных от геноцида большевиков царских крестьян.

Для информации, в России в это время официально существовал максимум кредитного процента — 6 % годовых, к концу века он был поднят до 12 % годовых. Все более высокие проценты считались ростовщичеством и карались тюрьмой. Теоретически. Поскольку сельские ростовщики брали и 60 %, да только этих ростовщиков было мало и они не могли составить конкуренцию помещикам, арендаторам и кулакам, которые за заем хлебом брали более 300 % годовых, и это не считалось ростовщичеством!

При этом весь помещичий класс и нарождающиеся кулаки были кровно заинтересованы, чтобы крестьяне были как можно беднее и как можно более голодными. Если крестьянин на своем хлебе мог бы дотягивать до нови — до нового урожая, помещичьи и кулацкие земли некому было бы обрабатывать.

Но вот эта отработка «кругов» помещику и кулаку за долги имела еще крайне пакостное свойство. Ведь самым тяжелым периодом крестьянских работ была жатва — страда. (Не даром это слово одного корня со «страдать».) Вот такой пример. Энгельгардт подробно описывает работу грабарей — крестьян одной из соседних деревень, специализировавшихся на земляных работах в свободное от сельхозработ время. У этих землекопов было два периода работы в сезон — от сева до косьбы сена и начала жатвы и после жатвы. Так вот, до жатвы они работали вполсилы — берегли силы для жатвы. Могли вырабатывать по рублю в день, а работали на 75 копеек, и никакие посулы не могли заставить их работать больше. Зато после жатвы, когда впереди был относительно свободный зимний период, они без всяких понуканий упирались и вырабатывали на рубль двадцать в день. Это пример того, что даже такая тонкость, насколько ты устаешь от работы, имела значение для такого важного периода, как страда.

И именно в эту страду крестьяне обязаны были отрабатывать чужие поля за долги, а хлеб на своей ниве осыпался.

У Энгельгардта в книге приведен такой разговор, поясняющий специфику долгов крестьян помещику.

«Повторяю, положение было ужасное. Крестьяне, кто победнее, продали и заложили все, что можно, — и будущий хлеб, и будущий труд. Процент за взятые взаймы деньги платили громадный, по 30 копеек с рубля и более за 6 месяцев. Мужик прежде всего старается занять, хотя бы за большой процент, лишь бы перевернуться, и уже тогда только, когда негде занять, набирает работы. В апреле ко мне пришел раз довольно зажиточный мужик, у которого не хватило хлеба, с просьбой дать ему взаймы денег на два куля ржи.