Ефрейтор Икс - Сергей Лексутов

Сначала он похоронил геологов. Долго, хрустя зубами от боли, ковырял ножом обрыв над ними, наконец, осыпь надежно скрыла обоих. Так что медведи не сожрут. Потом он развел костер, хорошо, что плавника на берегу было навалом, выбрал рюкзак поцелее, кое-как одной рукой зашил распоровшиеся швы. Он хотел наложить в рюкзак побольше продуктов, но понял, что на одном плече много не унесешь. Тогда он решил, как можно больше съесть. Так всю ночь и просидел у костра; попеременно, то варил, то мерно, механически жевал, не чувствуя вкуса.

Утром поднялся, со стоном взвалил рюкзак на плечо, сунул за пояс топор, и зашагал прочь, ни разу не оглянувшись.

Он шел несколько дней, отыскивая либо пологий спуск к реке, с которого можно скатать бревна для плота, либо достаточно большую груду плавника, в которой нашлась бы пара древесных стволов. Он шел, спотыкаясь на речном заплесе, смотрел на обрыв, отыскивая место, где можно было бы забраться на него, и едва не пропустил плот. Крошечный салик из четырех бревен, искусно связанных ивовыми прутьями, лежал в воде, приткнувшись к берегу. Судьба будто издевалась, поддразнивая его; одной рукой он бы никак не смог связать крепкий плот. Ему удалось спихнуть плот с мели, намокшие бревна едва не утонули под ним, но все же, если лежать на плоту навзничь, он не тонул под ним.

Лежа на бревнах, покачиваясь на речных струях, и изредка ежась из-за проплескивавших меж бревен волн, он то ли медленно засыпал, то ли постепенно уходило сознание от слабости и болезни. Он грезил о чем-то в призрачном полусознании, о чем – не знал, но впервые за много недель ему было хорошо. Наконец, удалось пристроить сломанную руку так, что она не очень болела. По краю сознания скользили неосязаемые мыслю видения. То ласковые руки матери коснутся его лба, то сильные руки отца подбросят его к потолку, к небу… То женский голосок коснется слуха. Он не помнил их имен, но они были рядом, скользили по прозрачной воде рядом с плотом, и звали его, манили к себе, обещая покой, те немногие девушки, которых он знал когда-то. Изредка, когда холодная речная волна слишком сильно поддавала снизу, приводя его в чувство, и он начинал осознавать себя, он верил, что встретит людей, расскажет, что был рабочим в геологической партии, расскажет о месторождении алмазов, и ему выдадут какой-нибудь документ. Тогда он сможет вернуться в свой родной город. Или нет, он поедет в какой-нибудь другой, маленький солнечный городок, вызовет к себе мать, и они заживут тихой, незаметной жизнью. А потом он найдет себе красивую, ласковую девушку… Он поверил в эту сказку, она даже не казалась ему сказкой.

Возможно, так бы и случилось, если бы он встретил нормальных людей, но первыми людьми, которых он встретил, оказались вертухаи, патрулировавшие реку на лодке. Напрасно он уверял, что работал в геологической партии. Может быть, у вертухаев был приказ, проверять всех, найденных в тайге без документов, а может из врожденной пакостности, но они провели опознание по всей форме.

К тому времени уже опытный зэк, прошедший множество шмонов, он сумел припрятать алмазы.

Еще в лазарете, мало-мальски придя в себя, он хотел рассказать начальнику лагеря, и об алмазах, и о гибели геологов. Но следующая его мысль была о том, что ему могут не спасибо сказать, а выдвинуть обвинение в убийстве геологов. И мотив налицо – алмазы. Тогда – смерть! И он испугался. Видимо он стал излишне самонадеян, пройдя тайгу и посчитав, что его после этого уже ничем не испугаешь. И теперь он не знал, что ему делать со своим страхом. Он терзался, лежащие в потайном карманчике камни жгли его грудь, мешали спокойно спать одним своим присутствием.

Сразу по выходе из лазарета его отправили с этапом в другой лагерь, для особо опасных, поскольку теперь на нем висела убойная статья. Лагерь затерялся среди густых лесов и болот Западной Сибири. Наконец юный зэк стал не просто, пацаном, молодяжкой, которого запросто можно было "опустить", или пригласить в побег в виде "коровы", а появилась у него кликуха – Ломанный. Потому как из-за неправильно сросшихся костей его перекосило на одну сторону.

Через год в этом лагере сменился начальник, и Ломанный с ужасом узнал в новом начальнике своего старого знакомого по прежнему лагерю. Он-то как никто знал, как злопамятны начальнички. Особенно не любят они тех, кто совершил удачный побег.

Весть о смерти Сталина одновременно дошла и до охраны, и до заключенных. Охране ее принес телефон, а заключенным особый беспроволочный телеграф, отлаженный еще со времен царских тюрем и каторги.

Лагерь притих. На вышках появились пулеметы. Во всем этом напряженном ожидании неизвестно чего, только начальник лагеря да Ломанный шатались, как неприкаянные. У начальника лагеря были мутные от слез, бессонницы и беспробудного пьянства глаза, полуприкрытые опухшими веками.

Он, как полоумный бормотал одно и то же:

– Ну, теперь все!.. Теперь крышка… Всему конец…

Кое-кто из заключенных провожал его злорадными взглядами, другие откровенно радовались, и все с надеждой ждали изменений в своей судьбе. К несказанному изумлению Ломанного, нашлись и такие, в основном из интеллигентов, которые искренне скорбели по безвременно ушедшему, навеки любимому, отцу и учителю, вождю всех времен и народов, корифею всех наук и так далее…

Слоняясь по лагерю, Ломанный несколько раз сталкивался с начальником, тот его не замечал. Но однажды заметил. Остановился, будто ткнувшись в стену, и потянул из кобуры пистолет. Ломанный стоял неподвижно и исподлобья жег начальника взглядом. Не отрывая своих глаз от глаз Ломанного, начальник поднял пистолет к своему виску и выстрелил.

Лагерь замер окончательно. Ломанный выволок из груды древесного хлама предназначенной на дрова, давно им примеченный толстенный листвяжный кряж, представлявший собой обрубок бревна с расходящимися от него под прямыми углами толстенными сучьями, почти правильный крест. Встречаются иногда в тайге подобные уродины, бывают и ели, и пихты с двумя-тремя вершинами. В одном из сараев на краю жилой зоны, Ломанный принялся вытесывать из кряжа фигуру человека, распятого на кресте. Он не замечал ничего вокруг, рубил и рубил топором неподатливую древесину. Его пытались силой вытащить из сарая, он орал что-то, размахивая топором. Наверное, его сочли сошедшим с ума, а потому оставили в покое. Тихих психов, да и буйных тоже, по зонам ошивалось порядочное количество.

Орудуя уголком лезвия источенного топора, он вырезал черты лица распятого. Выражали они не всепрощение, не молчаливое страдание за все человечество, а нечто другое. Человек будто кричал: вспомните обо мне! Отдайте мне свободу!