Четыре Любови - Григорий Ряжский

- Безделушки, говорите? - очнулся второй в погонах. - Трех лет не прошло еще, а сколько набездельничал, - он отдал распоряжение помощникам: Описывайте! А понятых попрошу поближе...

Раздался телефонный звонок. Неприметный в штатском взял трубку, послушал, передал Генриху:

- Тебя, художник!

В трубке была Люба Маленькая:

- Отец, бабка умерла. Сегодня утром...

Генрих помолчал и сказал:

- Маленькая, передай Лёве, что меня арестовали и увезли, - и выдернул шнур из розетки...

Труповозку из Москвы участливо организовал сосед, Толик Глотов. Он же договорился, что тело заберут в ближайший к "Аэропорту" морг, и пообещал денег. На том конце быстро схватили суть и обязались не задерживаться. Сам Толик погнал за врачом из местной поликлиники, прихватив по пути участкового милиционера. Маленькая собиралась с утра к матери в Центр, но передумала решила побыть с отчимом, а ехать - во второй половине дня. К двум часам милиционер и врач, каждый по своей части, закончили с телом и бумагами, и Глотов уехал развозить их обратно на своем джипе. Лев Ильич к ним не выходил. Ни разу так и не поднявшись с места, он сидел на веранде в материнском кресле-каталке и глядел прямо перед собой. Там было пусто. Он понимал, конечно, что перед ним - предметы, но все было не в фокусе: они то отдалялись друг от друга, то, наоборот, сближались между собой, но все равно образовывали вокруг себя пустоту. Сердца своего Лев Ильич не слышал. Вернее, не слышал он привычных глухих и неровных ударов, которые должны были появиться обязательно. С тех пор, когда они начались, пять лет назад, он успел привыкнуть к ним настолько, что мог с большой точностью их предугадать. Сейчас же до него сюда, на валентиновскую веранду, вместо ударов докатилась новая неизвестная боль и сменила старую: однотонная и ноющая, как будто кто-то медленно, очень медленно и расчетливо зажимал в тиски его сердечную мышцу все туже, и туже, и туже...

Пришла Любаша и спросила:

- Надо чего, Лёвушка?

Он не ответил, и она тихо удалилась. Подошла Люба Маленькая и присела рядом:

- Как ты, Лёв? - он неопределенно махнул головой, по-прежнему глядя в сторону плавающих в воздухе предметов. Маленькая погладила его по голове, как ребенка, и шепнула: - Не переживай так, она же старая была и больная. Ей время пришло, по закону природы... - и промокнула отчиму глаза салфеткой.

За воротами раздался автомобильный сигнал. Лев Ильич вздрогнул.

- Не дергайся, это Толик, наверное, вернулся, - сказала Маленькая, - этих развозил... хотя... - она вопросительно посмотрела в окно: - Может, уже труповозка подъехала?

Санитарной машины, предназначенной для транспортировки мертвых, в окне не наблюдалось. Вместо нее по дорожке к дому со спортивной сумкой через плечо шла улыбающаяся Люба, жена и мать Казарновских-Дурново. Она шла быстро, почти бежала, и Маленькая от изумления чуть не грохнулась на пол. Люба вбежала в дом, отшвырнула сумку прочь и сразу от входной двери увидала свою семью, на веранде, в простреле коридора, соединяющего крыльцо с кухней.

- Сюрприз!!! - заорала она как умалишенная. - Жить будем, ребята!!!

Она пробежала вприпрыжку десяток разделяющих их метров и с разбегу кинулась ко Льву Ильичу в объятья, прямо в кресло-каталку. Кресло с Лёвой и Любой отъехало на два метра и, столкнувшись с краснодеревянным буфетом, остановилось.

- Что? - заорала Маленькая, глядя на счастливую мать. - Что случилось?

Лев Ильич побелел, у него дернулась щека, и он удивленно и недоверчиво посмотрел на жену:

- Люба, ты?

- Кто же еще? - снова заорала Маленькая. - Не видишь, что ли? Мама это, мама!

Люба заплакала и прижалась к мужу:

- Ошибка у них! Все было ошибкой! Биопсия была чужая! Не моя была биопсия с самого начала! Горюнов решил проверить повторно, не соответствует, говорит, анализам крови, не бывает, говорит, такого, не может быть.

Лёва постепенно начал приходить в себя, но внутри заныло еще сильней и вонзилось острым внутри груди, с левого края.

- Все сегодня прояснилось, лаборантка там неопытная, стекла, говорят, перепутала с чужой фамилией, а у меня просто утолщение старого шва было вопрос косметики, а меня на химию... Бессмысленную...

- Курица! - опять заорала счастливая Маленькая. - Наверняка курица эта все перепутала. Она там в лаборатории чего-то делает!

- Какая еще курица? - смеясь и плача одновременно, спросила Люба, протянула руки навстречу дочери. - Иди к нам, Маленькая!

- Иду! - Люба Маленькая подскочила к каталке, забралась на поручень, обнялась с матерью и добавила: - Только знаешь, мам, у нас сегодня, это... она посмотрела на Лёву. - У нас бабаня ночью умерла. Сейчас труп приедут забирать. В морг.

Люба окаменела:

- Какой труп? Как умерла? Почему?

- Ночью, - по-деловому повторила Маленькая. - Я же говорю, умерла от старости, от приступа сердечной недостаточности. Врач был и сказал.

Лёва слушал молча. Он то слышал слова, то нет. Однотонный гул снова поменялся, он раздробился на несколько звуков, жужжащих и шипящих одновременно, похожих на "Я ж-ж-ж-е-прос-с-сил-ла-я-ж-ж-ж-е-предупреж-ж-ж-дал-ла-а"... И звуки эти догоняли его и отпускали... и были громкими, и тут же ослабевали...

- Геник знает? - не придумав ничего другого, спросила Люба и с тревогой посмотрела на мужа.

- Папу арестовали и увезли, он сказал. Я утром ему звонила, больше ничего пока не знаю, - завершила картину дочь. - Лёва тоже ничего не знает, я не говорила еще.

Лев Ильич продолжал молча исследовать пространство... Люба забеспокоилась и спросила:

- А где Любаша? С бабушкой? - и тут же до нее дошло, какой вопрос она задала.

- А мы с Лёвой ее выгнали, - ответила за двоих Маленькая. - Мы решили, зачем она нам после всего этого, правда?

Последней падчерицыной фразы Лев Ильич услышать не успел, потому что продолжал соединять и разъединять предметы, продолжавшие плавать в воздухе, но теперь их стало больше, а потом еще больше и еще... И они плавали уже выше Лёвиной головы и еще выше, и еще... И выше крыши их валентиновской дачи, и выше башенки нового глотовского дома, и выше обоих рассветов, и, тем более, одного всего лишь заката...

...Зато он услышал другое:

- Лё-ё-ё-ва-а-а! Вставать и чистить зубы!

Он открыл глаза, было утро, но очень раннее, потому что света за окном было мало, и все еще хотелось спать. Он взглянул на будильник, папин будильник почему-то стоял в изголовье и тикал. Все было на месте, но времени он не показывал. Мама же поднималась по лестнице и продолжала кричать на всю Валентиновку:

- Лё-ё-ё-ва-а-а!

Он слышал, как она приближается, как с каждой ступенькой страх перед матерью охватывает его все больше и больше, ну не совсем страх, может, а боязнь ее непредсказуемого и импульсивного темперамента, и как, переступая очередную ступеньку, Любовь Львовна перекидывает через следующую костыль и перетягивает выше протез: один шаг - один стук, один шаг - один стук, один шаг - один стук, стук, стук, стук, стук... Стуки участились, срослись и слились в единый трескучий вой электропилы, почти однотонный, и шел он не с улицы, а изнутри, из-за грудины.

Снова папа у Глотовых пилит... - подумал Лёва. - А мама не разрешала...

Дверь распахнулась, и мама вошла к нему в спальню:

- Сюрприз! - крикнула она, затем сняла с головы шляпу, положила ее на поднос и протянула сыну. Лёва прищурился в полусвете и рассмотрел сюрприз: это была треуголка по типу французской военной из прошлого века. - Наполеон! - так же громко объявила мама с прононсом в окончании и захохотала. - Наш семейный рецепт Дурново! - она два раза стукнула костылем по полу. - Заводите гостей! потом выдержала паузу и выкрикнула: - Филия!

Первый гость был Глотов, но уже без костыля и протеза. Это было видно сразу, по тому, как он вошел: тихо, ровно и уверенно. Одет он был в серую кофту, чисто выбрит и в больших роговых очках. Глотов вежливо поклонился, робко несколько, даже чуть-чуть стыдливо, и отошел в угол.

- Сторге! - выкрикнула Дурново с протезом.

Второй гость был Глотов, тоже без протеза, как и первый, и без костыля. На нем был больничный халат, через плечо свисала спортивная сумка. Он был бледен, волосы его были аккуратно зачесаны назад, и сквозь пряди явно просматривалась бледная кожа. Он снял сумку и положил ее на пол, а сам отошел в сторону и замер.

- Эрос! - выкрикнула владычица морская.

Третий гость был Глотов, и опять без каких-либо инвалидских причиндалов. Непонятно каким образом Лёва почувствовал, как от него пахнет юной бесшабашностью и молодой силой.

- Привет! - бросил третий гость всем присутствующим и улыбнулся. На нем был женский купальник, откровенный, с высокими бедрами и минимумом блестящей ткани, прикрывающей то место, где бывает грудь. Одна из бретелек была спущена и свободно болталась с внешней стороны предплечья, что совершенно Глотова не смущало. Он присел тут же на пол и скрестил руки на груди.

- Агапе! - выкрикнула вдова из французских дворян по линии отца и чинно сама же поклонилась. Она тоже была гость. И она тоже была Глотов.