К нам едет Пересвет. Отчет за нулевые - Захар Прилепин

Помню, было не очень холодно, потому что я, командир отделения ОМОН, и пацаны из моего отделения, и все остальные «космонавты» нашего отряда были одеты в легкие черные форменные куртки и в береты. Согласно плану, мы должны были сдерживать «восторженно приветствующие» президента толпы.

«Толпы» — человек пятьдесят-семьдесят праздных гуляк — еще за час до приезда Ельцина скучились возле входа на ярмарку. В толпе тут и там торчали розовые крепколобые оперативники. Нервозная бабушка лезла в первые ряды, размахивая почему-то будильником, с явным желанием сказать президенту что-то нелицеприятное. Крепколобые головы, подобно акульим плавникам, двинулись сквозь слабо волнующуюся толпу к бабушке. И я даже не заметил, как она исчезла.

Когда вышел Ельцин, толпа восторженно закричала. Закричала со слишком большой готовностью, с умением, словно в том же составе много лет практиковалась на всяких там концертах. Я подумал, что это искусно вопят оперативники, но их лица были серьезны и недвижимы. Забавно, что и те представители толпы, что были в поле моего зрения, в основном молчали, всматриваясь в президента и не выказывая по поводу его появления особого воодушевления.

Ельцин тяжело подошел и встал рядом со мной, справа, в полуметре. Он поднял правую руку, приветствуя «народ». Наверное, президент давно не пил; у него было свежее тяжелое лицо, правда, обильно припудренное. Белесые глаза щурились и улыбались. Он был немного выше меня, на несколько сантиметров.

Президента окружали телохранители. Крепкие, с красивыми лицами мужики, они буравили зрачками толпу.

Я стоял рядом, держа руки в нагрудных карманах, и делал вид, что тоже смотрю в толпу, оберегая президента. Я мог заранее спрятать пистолет в левый карман, заранее снять его с предохранителя и взвести курок. Потом, сжав скулы и тупо уставившись в лоб одного из оперативников, мягко полуобернувшись в сторону что-то говорящего Ельцина, вспотевшим, ледяным пальцем левой руки нажать на спусковой крючок…

Мне тогда даже в голову это не пришло.

Нет, я, конечно, подумал иронично: «Я сейчас могу убить президента и войти в историю». Но мне не хотелось входить в историю таким образом. Да и при чем тут я вообще.

Но и по сей день я считаю, что убивать его тогда уже не имело смысла. Быть может, это стоило сделать в 1991 году или в 1993-м. (Хотя и тогда — вряд ли. Этот путь, что прошла страна, наверное, ей стоило пройти до конца. Иначе в русском народе навеки поселилась бы уверенность, что у него украли рай. А теперь мы этот рай видели — знаем, как он выглядит и чем пахнет.)

К 1998-му народы были к нему равнодушны, сотни тысяч, если не миллионы, его натурально ненавидели. То, что он скоро, кряхтя и рассыпая песок, слезет с трона, было ясно. Убив его, можно было сделать подарок кому-то из желающих попасть на его место. Кто тогда ходил в преемниках? Мне даже фамилии эти называть не хочется.

Все, что Ельцин мог растерять и распродать, к 1998 году он растерял и распродал. Для продолжения распродажи нужны были новые и более убедительные лица. Мне кажется, Россия ничего бы не выиграла от его смерти. Он и так был мертв.

Спустя какое-то время после его ухода с поста тот сброд, что зовется у нас «политической элитой», постепенно сдал Ельцина на поругание. Не его самого, нет, но память о нем и дела его.

Риторика о том, что десять лет демократического бардака наконец прекратились, стала общим местом.

Однажды я прочел в красивом, элитном, многотиражном журнале «исследование» некоего историка. Он сравнивал, умело жонглируя цифрами, время «демократических реформ» со смутой начала XVII века и с ситуацией в России в начале века ХХ. И пришел к выводу, что смута имеет одинаковую цикличность, примерно в двенадцать лет протяженностью. И сейчас смута, по мнению историка, закончилась. Так же, как закончилась она с победой Минина и Пожарского в XVII веке и с окончанием Гражданской войны после 1917-го. А благие дела Путина дадут результат, по уверениям историка, лет через пятнадцать.

Все это — бессмысленный подгон, дешевая манипуляция.

Во-первых, нации и государства имеют свойство умирать, распадаться, превращаться в прах, невзирая ни на какую цикличность.

Во-вторых, разумнее не цифры тасовать, а рассматривать деяния нынешней власти (иной раз вернее сказать: ее бездеятельность).

Но как раз об этом всевозможные аналитики, начиная с провинциальных придурков и заканчивая ведущими телепрограмм, упоминают неохотно.

Уводят из-под удара живые и деятельные государственные тела — и подставляют мертвое и никчемное.

Гадкий фокус.

Мы знаем, чем все это кончится

Сегодня часто говорят: «Я выбираю не революцию, а эволюцию». Или так еще: «Мир должен развиваться не революционно, а эволюционно».

Я слышал эти странные, малопонятные мне слова из уст самых разных людей, и, что греха таить, объединяет их чаще всего одно: они довольны своей жизнью. По крайней мере, в социальном плане.

Вообще та частота, с которой звучит в последние времена эта фраза, наводит на мысль, что не все в порядке в нашем государстве. Если всякий безбедный человек норовит поскорее поставить галочку напротив первого пункта — слова «эволюция» (я за! я за!) — значит, есть опасность, что кто-то думает иначе и выбирает пункт второй.

В последнее десятилетие я несколько раз замечал массовые заболевания такими вот расхожими штампами. Возникает ощущение, будто в общество нарочно вбрасывается некая патетичная нелепость, и все ее, не вдумываясь, повторяют.

Лет, скажем, пятнадцать назад в спорах, да и в печати часто встречалась фраза «Все империи распадаются». Ее непременно произносили в ответ на любую, самую малую печаль о недавно случившемся распаде России, тогда носившей иное имя — из четырех букв.

«А как же США? — спрашивал я тогда. — Пусть они тоже распадутся».

«А они распадутся, — отвечал иронично собеседник, в душе желая империи янки процветания и долголетия. — Они еще молодые».

«А Китай? Как же Китай — эти неумолимые тысячелетние империалисты?»

Не помню, что мне отвечали, да и не важно это.

Так же не важна любая полемика с людьми, выбирающими не революцию, а эволюцию. А может, давайте выберем, чтобы у нас все время была белая ночь? Ну, как летом в Питере, только целый год. Или полгода подряд — лето?

Кто-то скажет: это иное, это природа.

А человек что — не природа?

Человек — дикая природа. Он — дебри, тайга, Марианская впадина, пустыня, лесостепь, а также — иногда — Среднерусская возвышенность.

Лев Гумилев писал о пассионарных толчках, переживаемых целыми народами, и происходит это под влиянием солнца. Может быть, он все наврал, Гумилев, но кто станет спорить с тем, что была великая Португалия и стала Португалия никакая? Были великолепные варяги, и кто они теперь — усталые скандинавы?

Природа оставила их, природа больше не интересуется ими. Природе интересен Восток, ей вечно интересен Китай, и, смею надеяться, ей любопытна богоискательная, безумная, раскаленная Россия — бешеная и ленивая одновременно.

Только пресыщенные чудаки считают, что природа развивается эволюционно. Сама Земля создавалась в процессе безумства, революции, сцепки неведомых тел, падений метеоритов, вымираний тысяч существ, зарождений новых чудовищ, извержений вулканов.

Если извержения вулканов — это эволюция, то какие тогда претензии к революциям человеческим? Раскаленная магма ищет себе выход — вы что, всерьез думаете, что уговорите ее своими заклинаниями: «Хватит уже революций!» Или: «Мы все помним, чем это кончилось!»

Мы все не помним! Мы ничего помнить не хотим. Мы — живая природа, а не мертвая лава, в которой можно ковырять палкой.

Если бы человечество всегда было так скучно и неизменно предпочитало эволюции революциям, то где б тогда были Наполеон, автор кровавой церковной революции Никон и контрреволюционер Аввакум? Куда подевалась бы, в конце концов, вся мировая история, которая проявлялась на свет в родовых муках, в крике и крови?

Что у нас было бы вместо безумной истории Римской империи, которую раздирали религиозные и территориальные революции? Не было бы Киевской Руси, жившей в бешеном ритме резни, усобицы, — но так, что на ее месте вырос новый невиданный цветок — Московская Русь, Третий Рим.

Кто описал бы Трою, чем занимались бы Кутузов и Болконский в романе «Война и мир», и что было бы вместо великого эпоса революции под названием «Тихий Дон»?

Вообще сторонники пожизненной и бесповоротной эволюции до сих пор обязаны жить если не при общинном, то при рабовладельческом строе, потому что феодализм — это уже революция, а капитализм — десятки жутких революций.

Вот пусть себе и идут туда, в эпоху рабовладения, и живут себе рабами. И даже не вспоминают имя Спартака.